Теряя сына. Испорченное детство - Сюзанна Камата

– Не говори матери про рак, ладно? Скажем, что это доброкачественная опухоль.

У меня упала челюсть.

– Почему?

Если бы я знала, что доживаю последние дни, то слетала бы в Танзанию. Сходила бы во все музеи, в которых еще не была. Ела бы шоколадный торт, когда только хочется, и не экономила бы на массаже и маникюре. И возможно, попыталась бы вылечиться.

– Если мы ей скажем, она потеряет последнюю надежду. У нее иссякнет жизненная энергия. А ей сейчас необходимо быть сильной.

Я не была согласна, но кивнула:

– Хорошо. Я ничего не скажу.

Он посадил нас в машину и пошел забирать мать из палаты, куда ее поместили на время обследования.

Стыдно признаться, но я вдруг представила, что вот она умрет и мы будем жить как хотим. Мне полагалось чувствовать печаль, но печаль тяжела – а мне стало легко.

За несколько дней до операции мы отвезли мать Юсукэ в больницу и помогли устроиться. До операции она будет находиться в палате с еще тремя пациентками. Все они глазели на меня, раскрыв рот, – иностранка! Любопытство победило японскую вежливость. Я бы тоже, наверное, глазела. Делать-то в палате особенно нечего. На столике возле каждой кровати – телевизор, работающий, если бросить монетку в автомат. Из окна – шикарный вид на парковку. А они лежали тут уже несколько недель, и посетителей у них сейчас не было.

Свекровь появилась в палате с помпой. Вошла достойной походкой, в макияже, тщательно причесанная. Церемонно представилась и попросила присутствующих (без макияжа и с волосами в беспорядке) о терпении и помощи: «Ëросику онэгай симасу».

– Это мой сын, – сказала она, показав на Юсукэ.

Юсукэ поклонился и пробормотал приветствие.

Меня она не сочла нужным упомянуть.

Я решила не обращать на это внимания. В конце концов, она болеет. Все равно эти женщины скоро узнают, кто я такая. Я обещала Юсукэ ухаживать за ней, как она ухаживала за мной, когда я лежала в больнице.

Окасан села на краешек кровати. Спина прямая, ноги поджаты и висят в воздухе, на несколько сантиметров выше пола. Руки на коленях, ладони сложены. Вздохнула.

– Здесь неплохая еда, – сказала я, чтобы как-то ее ободрить.

Она фыркнула.

А, ну да. Я же не вижу разницы между блюдом, приготовленным на газу, и тем же блюдом, приготовленным на электрической плите. И считаю, что тайский рис не менее вкусный, чем японский. Да что я вообще могу знать о еде?

Вошла медсестра. Она принесла пижаму.

– Пожалуйста, Ямасиро-сан, переоденьтесь в это.

Свекровь даже не обернулась. Медсестра так и осталась стоять с пижамой в руках. Сразу стало ясно, что они с моей свекровью еще намучаются. В конце концов медсестра положила пижаму на кровать и вышла.

Следующим утром, накануне операции, я отвезла Кея к соседям, снабдив его кучей самых любимых книжек и игрушек.

Он начал плакать, как только я повернулась спиной. Этот плач звучал у меня в голове весь день. Я слышала его и когда ехала в больницу. Работало радио, мозг отыскивал темы для разговора со свекровью, которые помогли бы мне продержаться следующие шесть часов.

Я внесла в палату аккуратный сверток. В нем были мандарины, пижама из дома и инструмент на длинной ручке, которым она массировала спину. Еще фотография Кея, где он дурачится – натянул штанишки на голову и показывает язык. Я решила, что она отвлечет ее от мрачных мыслей.

Она что-то проворчала, когда я отдала ей сверток, но улыбнулась, увидев фотографию. И тут же поставила ее рядом с телевизором.

Я заметила, что у ее соседки на лице кислородная маска. А вчера она дышала сама. Трудно, наверно, сохранять присутствие духа, когда людям вокруг с каждым днем становится хуже.

– Это ваш мальчик? – спросила другая пациентка. Она только что подошла, опираясь на стойку капельницы.

– Да, – ответила я. Наверняка она все уже обо мне знает.

–  Кавайи , – сказала она. «Симпатичный».

Стараясь не обращать внимания на то, что у нее лысая голова, я посмотрела ей в глаза и сказала:

– Спасибо.

Когда она забралась к себе на койку и включила телевизор, окасан наконец заговорила:

– Что со мной не так? Я должна знать.

Я замерла. Я думала, что мы поговорим о погоде или о том, как поживают ее орхидеи. У меня в запасе было несколько историй о ее любимом внуке. Я не готовилась к разговору о ее диагнозе.

– Поговорите с Юсукэ, – сказал я. – Я поняла не все, что говорил доктор.

Она вздохнула.

– Я с ним говорила. Небольшая киста, сказал он. Не о чем волноваться. Но я знаю, что он врет.

Я отвернулась, чтобы она по глазам не узнала правду.

– Я заварю вам чай.

Я чуть не сбежала. Дверь была всего в трех футах от меня. Можно было придумать какой-нибудь предлог – Кей температурит, родители должны позвонить из Америки. Возможно, даже удалось бы уйти красиво. Но когда я сделала чай и подала ей чашку, она заговорила о чем-то другом.

Время летело быстрее, чем я ожидала. Приходили посетители, приносили деньги и пирожные. Я угощала всех чаем и расставляла складные стулья. Пришли женщины из кружка по икебане и с занятий английским, которые посещала свекровь. Юсукэ зашел на полчаса.

Посетители так утомили окасан, что она уснула сразу же, как только закрылась дверь за последним из них. Я сидела рядом и листала журналы, стараясь разобрать, кто из японских знаменитостей с кем спит.

После того, как мать Юсукэ переодели в синюю одежду для операции и положили на каталку, после того, как мы с Юсукэ пожали ей руку и сказали все ободряющие слова, мы перешли маленькую комнату для ожидания.

Там ждали окончания операции и другие люди. Некоторые находились здесь уже довольно долго, если судить по остаткам еды в мусорном ведре. Одна женщина спала на длинном диване, сняв туфли и носки и подложив под голову вязанье. Пятки у нее были все в мозолях. Она тихо посапывала. Люди быстро осваиваются в этой комнате, подумала я, и начинают вести себя, как в собственной спальне. Стыду нет места рядом с тревогой и горем. Когда твой близкий человек на операционном столе или в отделении интенсивной терапии, на аппарате искусственного дыхания, вряд ли тебя будет заботить, как ты выглядишь перед посторонними.

Я тоже не стала сильно беспокоиться о пятнах от шоколадного мороженого на футболке Кея. Юсукэ уже несколько дней не брился, глаза у него опухли от недосыпа и чересчур большого количества выпитого виски.

А я перед выходом из дома причесалась и даже слегка накрасилась. Я выглядела хорошо, и в этом было что-то непристойное. Как будто мне следовало размазать макияж, измять одежду.

В углу мужчина прикуривал одну сигарету от другой. Девушка копалась в своем телефоне, несмотря на то что на стене висела табличка, запрещающая пользоваться спутниковой связью. Она лучше смотрелась бы в ночном клубе или в кабинке «Мистера Пончика», а не в этом чистилище.

Юсукэ ходил из угла в угол и вздыхал. Кей некоторое время глазел на наших соседей, а потом стал разорять книжную полку. Дети часто приходят сюда, чтобы в последний раз увидеться с бабушкой или дедушкой. Чтобы получить первый в жизни урок нравственности. Все детские книжки изрядно потрепаны, на некоторых обложки висят, как двери на одной петле.

Кей нашел книгу про корабли и устроился на диване «читать». Я смотрела, как он шевелит своим крохотным розовым ротиком (читает «вслух»). Густые ресницы, ямочки на тыльной стороне ладошек. Как всегда, я засмотрелась на него. Иногда мне даже больно от того, как он красив. Мне захотелось схватить его и прижать к себе, как дети обнимают любимого плюшевого мишку или теплое одеяло. Я могла бы даже чуть-чуть поделиться им с другими людьми в этой комнате, так как знала, что одного его магического прикосновения достаточно для того, чтобы атмосфера здесь очистилась, стала не такой тяжелой. Он заставил бы нас забыть об иглах и скальпелях. Одно объятие – и тревога бы отступила.

Операция длилась четыре часа. Когда хирург назвал нашу фамилию, Юсукэ шагнул вперед, а я взяла Кея на руки. Он уже почти спал – набегался по лестнице. Его живот был набит рисовыми шариками и бананами.

Хирург улыбнулся, и складки на лбу Юсукэ слегка разгладились. Они поклонились друг другу. Юсукэ повернулся ко мне.

– Они удалили все, – сказал он. – Я пойду к ней.

Я кивнула и принялась укачивать Кея. Нечего ему смотреть на бабушку в морфиновом дурмане, с торчащими из предплечий трубками капельницы. Пусть его мир остается идеальным, свободным от горя и болезни – хотя бы еще немного.

Когда Юсукэ вернулся, я отдала ему Кея и пошла к свекрови.

Она казалась такой маленькой на белой кровати. Ее веки затрепетали и открылись. Она что-то прошептала. Не расслышав, я наклонилась поближе.

–  Ган, десу ё ? «Рак, да?»

Я кивнула, однако не была уверена в том, что она меня видит или вспомнит мой ответ, когда отойдет от наркоза.

– Но с вами все будет хорошо, – сказала я. – Врачи все вычистили.

Ее глаза закрылись, она отключилась.