Теряя сына. Испорченное детство - Сюзанна Камата

И я опять вскапываю воду. Мышцы ноют, наливаются тяжестью. Да, он был прав. Надо было йогой заниматься.

И вот, когда сил уже почти не осталось, Эрик говорит, что все, мы приплыли.

– Теперь развернемся и поплывем к берегу. – Он дышит так, будто сидит в тенечке и пьет холодный чай.

Я цепляюсь за доску, словно жертва кораблекрушения. Вода вздыхает, доску качает вверх-вниз и из стороны в сторону.

– Большая идет, – говорит Эрик, оглянувшись через плечо. – Постарайся не свалиться с доски.

Вначале я чувствую, как волна брызжет мне на плечи, а затем поднимает меня, несет к берегу и оставляет на песке. Я вытаскиваю из волос водоросли.

Мы с Эриком договорились, что он поможет мне подобрать доску. Он забирает меня у подъезда, и мы едем к магазинчику, который называется «Серф-Боб». Судя по вывеске, магазин уже должен быть открыт, но ставни на окнах опущены, дверь заперта.

– Закрылся, что ли? – говорю я.

Эрик пожимает плечами:

– Да нет, просто владелец живет по ава дзикан – токусимскому времени.

А, понятно. Южная лень.

– Пойдем тогда кофе выпьем. – Чуть выше есть кафе. Внутри пусто, только парень с конским хвостом читает книгу комиксов – толщиной с телефонный справочник.

Хозяин не спеша протирает стойку и не обращает на нас никакого внимания. Потом все же подходит и принимает заказ. Наверно, тоже живет по ава дзикан .

Эрик поглядывает в окно – следит, не появился ли Боб или Кендзи, или кто там работает в этом магазине. Он очень серьезно отнесся к нашей экспедиции. Все уши мне прожужжал про ганы, трастеры, твинзеры. Я в основном пропускала его объяснения мимо ушей и поняла только, что он говорит про форму и расположение плавников на доске. Я и так узнаю свою доску, как только увижу ее. Не нужно мне ничего сложного.

– Если она будет держать меня на воде – уже хорошо, – говорю я.

Эрик не слушает. Он принимается рассказывать про свою первую настоящую доску, которая назвалась «Ликвид шредер» и у которой было виниловое покрытие авиационного качества и стрингер из перуанского ореха.

– Да, дружище, она была просто сногсшибательная, – говорит он, хватая меня за руку. – Мы с ней поехали на Гавайи и скатились по самой большой волне из всех, что я когда-либо видел. Эта волна была примерно…

Минут пять я пью кофе, а потом за окном мелькает яркая рубаха. Эрик тянет меня за руку – это продавец из «Серф-Боба».

Он здоровается с заспанным парнем, который возится с замком. Наконец ключ поворачивается, и мы заходим внутрь.

Воздух в магазинчике затхлый, как будто тут несколько дней не проветривали. Товар расставлен и разложен везде, где только можно. Несколько досок даже подвешено к потолку. Я молча стою, пока Таро показывает, что у него есть. А у него есть лонгборды, скимборды, ниборды, доски моделей «Хула герл», «Чилибин», «Файв дотерс», «Фуркат эпокси»…

Мне становится скучно.

– Покажите мне что-нибудь самое простое.

Таро кивает.

– Какой у вас рост? – Не дожидаясь, пока я отвечу, он отмеряет его рукой в воздухе и уходит в глубину магазина. Возвращается с ярко-розовым буги-бордом.

Я вздыхаю, качаю головой и говорю Эрику:

– Слушай, я не хочу показаться невежливой, но у меня того и гляди случится приступ клаустрофобии. Давай выйдем на минутку?

Эрик согласен. Мы идем к задней двери, стараясь ничего не задеть и не уронить. Одно неловкое движение – и весь ряд ноузрайдеров повалится ко всем чертям.

Таро идет за нами. У него в руках откуда-то появились три банки «покари свэт». Мы встаем под черную сосну и пьем.

– Эй, а это что? – У стены стоит потрепанная доска – краска облезла, вся в царапинах.

– Да выбросил кто-то, – говорит Таро. – Мимо помойки проходил, забрал. Все собираюсь до ума довести.

– Сколько? – спрашиваю я.

Эрик крутит пальцем у виска – типа, дружище, не дури. Но мне нравится идея купить доску «с прошлым».

– Да ну вас. Я чувствую в ней больше характера, чем в той розовощекой, которую ты мне показывал. И к тому же она уже обкатана.

Таро жмет плечами:

– Ну, дорого точно не возьму. И продам все, что нужно для ее починки.

И я покупаю эту доску.

Мы крепим ее на крышу машины Эрика. Он явно разочарован. Я стараюсь его утешить:

– Не расстраивайся. Сейчас она не очень-то красива, но ты подожди. Удивишься.

Сначала уберу все неровности. А потом, когда научусь на ней стоять, – разрисую.

У меня выходной, и я не собираюсь тратить его впустую. Я иду в видеопрокат. После утренних мучений с доской руки так болят, что я едва могу достать кассету с верхней полки. Я беру «Год опасной жизни». Когда я еще хотела вступить в Корпус мира, это был один из моих самых любимых фильмов. В исполнении молодого, искреннего Мела Гибсона и холодной красавицы Сигурни Уивер жизнь в стране третьего мира выглядит романтично. Но это еще и очень напряженный фильм. Поцелуй под дождем; тропическая жара, смертельная опасность; военный переворот в третьей по населению стране мира. Яванский театр теней и индонезийские бамбуковые барабаны.

Я скармливаю кассету магнитофону – куплен в «Джуско» еще до того, как я переехала к Юсукэ, – и открываю бутылку шабли. Я помню, Филипп всегда очень тщательно подбирал вино. Честно, не знаю, одобрил бы он смесь бледного французского напитка с жаркой Джакартой.

Я сижу на полу, опершись спиной о стену, и смотрю, как Сигурни меряет бассейн своим изумительным кролем. Мел обаятельно истекает потом. То и дело появляется Линда Хант, в роли маленького китайца-фотографа.

Я представляю себя внутри фильма. Целуюсь с Филиппом под дождем. В Джакарте.

Утром я отменяю бронь на Таиланд. А чем, скажите, Джакарта хуже?

– Змеи, – говорит Эрик. Я только что сообщила ему, что лечу в Индонезию.

– Что?

– Там в воде много змей. Придется за этим следить.

Я прячу улыбку.

– А кто сказал, что я собираюсь лезть в воду?

Он откидывает назад волосы и потягивается, глядя в синее небо. Голову он больше не бреет. Еще немного, и глядишь – опять скатится к гедонизму.

– Что значит – не собираешься лезть в воду? Индонезия – рай для серфингистов. Бали, Суматра – хорошая волна, «труба». Вода теплая.

Я на доске и стоять-то толком не умею. Не вижу смысла растрачивать первоклассную волну на мои «катания». Я бы на месте моря просто обиделась. Да и нормальные серфингисты засмеют.

Но все равно интересно, какое будет лицо у Филиппа, когда он увидит меня с доской под мышкой. Какие открылись новые грани! Ты думал, что все обо мне знаешь, – ан нет!

И еще будет фотография, я ее пошлю Кею – его мама на десятифутовой волне в Бали-Хай. Может, он покажет ее друзьям. Даже похвастается немного. Одного этого достаточно, чтобы загнать меня обратно в море.

Эрик держится за мной как привязанный. Вода для него – дом родной. В прошлой жизни он явно был чем-то вроде дельфина. Мне начинает казаться, что его и нельзя было толком узнать, не побывав с ним на волне. Он сосредоточен, чист, полон искреннего энтузиазма.

– Вон она идет, – говорит он.

К этой волне я, кажется, опоздала, так что решаю ее пропустить и поглядеть на Эрика. На доске он выглядит небожителем. Вода поднимает меня, бьет в колени, шипит.

Следующую волну я замечаю вовремя. На этот раз успеваю. Встаю на колени как раз тогда, когда волна поднимает меня и несет к берегу. В первый раз в жизни я отпускаю край доски.

– Смотри, Эрик! Без рук!

Я держусь секунд пять, не больше, затем сваливаюсь. Доска подскакивает и ударяет меня по голове.

Наверно, я отключилась на несколько секунд, потому что в следующий момент я понимаю, что это Эрик и что он тащит меня по мелководью. Вот я уже ковыляю сама, отплевываясь. Мы добираемся до берега и без сил падаем на песок.

– Ух ты, – говорю я. Сердце начинает успокаиваться. – Ты спас мне жизнь.

Эрик оглядывается на остальных серфингистов. Некоторые смотрят на нас, другие не обратили внимания.

– Ты преувеличиваешь, – говорит он. – Там было неглубоко.

– Знаешь, что китайцы говорят? Если кто-то спас тебе жизнь, ты ему вечно обязан.

Он вскидывает брови.

– Я теперь твоя рабыня.

Мне почему-то нравится эта идея. Я прямо вижу нас вдвоем, в уютной квартирке, я готовлю и убираю, а Эрик играет с Кеем у камина.

– Вставай, – говорит он. – Ты здорово ударилась. Лоб уже синеет. Надо показать врачу.

К нам подходит парень в шортах с пальмами. Он выловил мою доску.

–  Домо аригато годзаймасита , – говорю я.

Парень кивает и уходит. Бессловесный водный житель.

Эрик видит, что я не падаю и понимаю, что мне говорят, и делает вывод, что можно не торопиться. Мы ополаскиваемся пресной водой, переодеваемся в сухое, крепим доски на крышу его машины и отбываем за первой помощью.

– Этот парень – спец, – говорит он, сворачивая на парковку. – Сечет в восточной медицине. Занимается иглоукалыванием.