Журнал «Вокруг Света» №11 за 1979 год - Вокруг Света

— В таком случае он успел заметить и мое испачканное грязью лицо, и замызганную рубашку.

— Конечно, и поэтому он будет особенно доволен, если обнаружит, что ты помылся. Это усилит твою ману, так что искупайся, не осложняй мне жизнь.

Затем Куми заставляет меня надеть галстук, хотя температура не менее 40 градусов в тени. Но его предусмотрительность и в самом деле усилила мою ману — этим словом в данном случае можно передать тот почет, которым меня окружает незнакомый вождь.

В Нандрау мы добрались с наступлением темноты. В хижине вождя по имени Валненисонкву я увидел продолговатое возвышение из множества плетеных циновок, уложенных друг на друга и подпертых бамбуковыми палками. Оно напоминало постель из сказки «Принцесса на горошине». На самом же деле это «мокемоке» — кровать для почетных гостей. По обе стороны от возвышения горят костры. В большой хижине и без того нестерпимо жарко, огонь же вызывает у меня такое ощущение, словно парюсь в турецкой бане.

Но и это бы еще можно было вытерпеть, если бы от меня не требовали активного участия в церемонии встречи, о которой стоит знать каждому, кто попадает в отдаленные деревни на острове Вити-Леву.

Я сижу, скрестив ноги, на мокемоке. Пот, струящийся по лбу, застилает глаза, и мне то и дело приходится протирать очки, чтобы хоть как-то рассмотреть, что происходит вокруг. Передо мной полукругом сидят четырнадцать человек — деревенские вожди. Среди них 83-летний Майка Наколуани. Он очень напоминает респектабельного английского полковника в отставке.

Правда, этого нельзя сказать о его одеянии. Да и все остальные одеты так же: на них нет ничего, кроме набедренных повязок и браслетов из зеленых веток на ногах и руках, лица вымазаны черной грязью. Сын главного вождя, Илайса Роковиса Наколаули, по случаю сегодняшнего торжества продел сквозь носовой хрящ кабаний клык, а так как он и до этого был торжественно украшен, вид у него устрашающий. Но вообще-то Илайса — воплощение самой доброты; он очень гордится своей прической — курчавые волосы вздыблены сантиметров на десять вверх, они свисают во все стороны, отчего голова кажется похожей на губку.

Слева от меня на большой циновке на полу расположился Куми вместе с двумя проводниками, Набуреэ и Филимони. Последний — человек весьма уважаемый в Нандрау, куда он раз в году приводит участкового полицейского. Сейчас он будет выступать в роли нашего представителя.

— Не нервничай, сохраняй спокойствие, — шепчет Куми, а у самого голос дрожит от возбуждения. — Я тебе шепну, что ты должен делать.

Все же я испытываю некоторое смущение при виде того, как четыре человека тащат огромную деревянную чашу, не меньше метра в диаметре. Это священный сосуд, в котором готовят янггону. С одной стороны сосуда лежит плетеная веревка из лиан, на конце ее — большая раковина. Церемониймейстер выкладывает веревку так, чтобы она была направлена прямо на меня. В этот же момент мужчины начинают что-то говорить, невнятное бормотание перерастает в зловещий гул. Я растерянно смотрю на Куми: быть может, я сделал что-то не так? Но он успокаивающе кивает головой. Все идет как положено.

Мне отлично известна история этого сосуда-таноа, ее рассказывал проводник Филимони. Он особо подчеркнул, что, если люди племени нандрау вынесут этот сосуд, значит, гостю будет оказан такой же сердечный прием, как и миссионеру Бейкеру, первому европейцу в этих местах.

— Но ведь его убили?!

— Это случилось два дня спустя, и то лишь потому, что он нарушил законы племени. Миссионер привез вождю Насаунивалу в подарок гребень, но тот не умел им пользоваться. И тогда Бейкер вытащил гребень из пышной прически вождя, пытаясь показать, как европейцы расчесывают волосы. Это было самое большое оскорбление, какое только можно себе вообразить, и Насаунивалу тотчас послал гонца в соседнюю деревню — Намбутаутау — с приказом убить Бейкера там.

— А почему не здесь, в Нандрау?

— Если ты выпил с человеком янггону, он уже не вправе тебя сам убить.

Я вспоминаю рассказ Филимони, слушая, как бормотание мужчин перерастает в гневные выкрики, а между тем глаза мои за запотевшими стеклами очков прыгают с пышной шевелюры сына вождя на старую чашу, служившую этому племени столько лет.

— На что они так сердятся?

— А-а-а, этого требует обычай. Не обращай внимания. Они кричат на варщика янггоны, чтобы тот поторапливался.

Вскоре появляется молодой человек. В руках у него корни янггоны, растения из семейства перца. Он начинает отбивать серые, в клубеньках корни длиной около полуметра о большой плоский камень, а затем принимается их мять. После этих процедур корни становятся похожими на длинное тонкое мочало. Связав полоски в пучки, варщик кладет их в чашу, плещет воды и начинает разминать. Время от времени вынимает корни, чтобы все могли их увидеть, и кладет обратно, продолжая мять.

Всякий раз, когда корни появляются над краем чаши, пять человек, сидящих сзади, хлопают в ладоши. В остальное время они заняты «меке», песней в мою честь, добавляя к ней все новые слова по мере того, как в котле начинается брожение. Куми старается мне переводить, но не всегда успевает, так как один из исполнителей то и дело ползает на четвереньках по циновке от хора к Куми, чтобы пополнить меке сведениями о незнакомом белом вожде.

В переводе песня звучит примерно так:

— О-о-о... мы с радостью поем о незнакомом вожде... о-о-о... в запотевших очках... о нем, который приехал из далекой страны Ден (наверняка, Дания)... О-о-о... мы надеемся, что ему больше понравится янггона, которую мы варим для него, чем... о-о-о... безобидные комарики, которые, как и мы, стараются с ним познакомиться (в это время я тщетно стараюсь отогнать от лица полчища комаров). Мы знаем, что его мана... о-о-о... велика... мы хотим сделать ему подарок...

— Похлопай в ладоши шесть раз! — кричит Куми, стараясь заглушить шум. Певцы смолкают, прежде чем я кончаю хлопать.

— О-о-о... великий вождь не принес с собой попопопо?.. О-о-о... мы могли бы еще лучше оценить его силу и его ману... о-о-о...

— Что такое попопопо? — спрашиваю я Куми.

— Складной орган, который можно принести в мешке.

К сожалению, я должен огорчить островитян. У меня для них много подарков: ножи, платки, две цветные фотографии королевы Елизаветы, но прихватить с собой переносной орган мне не подсказала самая буйная фантазия, Куми полагает, что его можно купить фунтов за 5—6, и так как мне хочется сохранить со своими хозяевами самые добрые отношения, то я прошу его узнать, не могу ли вручить эти деньги Филимони, чтобы тот захватил орган с собой, когда в следующий раз придет в деревню.

Куми с большим воодушевлением передал это предложение. В его устах оно звучит как настоящий гимн.

— Мана... мана... о-о-о... мы счастливы... мы целыми днями будем играть на попопопо вождя в запотевших очках и вспоминать его чудесный приезд... о-о-о... мана... мана...

Тем временем янггона уже готова к употреблению. Молодой варщик обеими руками хлопает по красновато-коричневой массе, точно ребенок, который плещется в ванночке. Наступил великий момент.

Матанивануоен, представитель вождя, буквально вползает на меня и протягивает мне «било» — небольшую деревянную чашу, которая с этой минуты становится моей собственностью. Чужеземец не может пить из того же сосуда, что остальные, и никто не смеет поднимать голову выше, чем он. И когда я, на мгновение забывшись, сползаю с вороха циновок, чтобы взять било, то, к своему изумлению, обнаруживаю, что почти все люди тотчас ложатся на живот. Куми мигом подлетает ко мне и строгим голосом предлагает взобраться на мокемоке и вообще вести себя как подобает воспитанному человеку.

Варщик по имени Лосе подползает ко мне и наполняет мой било до краев. Я знаю, что мне следует осушить чашу единым глотком. При этом я должен громко хлюпать, а затем с явным удовольствием облизаться. Выхода у меня нет. Я подношу чашу к губам, запрокидываю голову и быстро заглатываю содержимое. Не так уж плохо. Когда я согласно обычаю швыряю било на циновку, во рту еще остается слабый привкус варева, напоминающего лакрицу. Я демонстративно облизываю губы.

— О-о-о... мана... о-о-о... мана! Он пустой, он пустой! — восклицают собравшиеся, и эти слова означают: «Добро пожаловать в Нандрау».

В течение вечера и ночи предстоит опорожнить еще немало било, но янггона не содержит алкоголя, так что торжественная, но сердечная атмосфера не претерпевает изменений. Все мы выполняем церемонию три раза. Затем следуют хлопки в ладоши и новое пение меке. Старый вождь оказался весьма разговорчивым. Куми должен переводить, но ему почти не удается вставить словечко. Это признак того, что нам наконец дадут что-нибудь поесть. У нас во рту не было ни крошки с утра, когда мы отправились в путь, так что я буквально умираю с голоду и надеюсь, что таро и плоды хлебного дерева скоро будут готовы. Но это требует времени. К тому же от дополнительных двух очагов в хижине почти нечем дышать. Но вот пища наконец готова. Сначала в величественном одиночестве ем я, затем вождь, после него проводник Филимони, Куми и все мужчины племени. На остатки набрасывается целый рой женщин и детей. Торжественная церемония окончена, но никто и не собирается уходить, чтобы дать нам хоть немного отдохнуть. Я валюсь с ног от усталости, и когда стрелки часов приближаются к четырем утра, потихоньку спрашиваю Куми, нельзя ли перейти в другую хижину и соснуть.