Sex Pistols. Гнев – это энергия: моя жизнь без купюр - Джон Лайдон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Длинные волосы изжили себя сами. Они были этаким раздражителем. Отличная прическа, чтобы работать на стройках, потому что эти престарелые ирлашки ее ненавидели. Длинные волосы делали тебя магнитом для копов. И опять-таки именно по этой причине большому количеству настоящих уголовников реально не доставало длинных волос. Длинные волосы означали многое. Для некоторых это было: «Чувак, мир, я хочу выглядеть как Иисус, вот мои домашние тапочки». Для других – полновесное агрессивное высказывание: «Да идите вы все нах, я их не отрежу!»
Постриженная, побритая налысо голова была абсолютным актом агрессии. Я думаю, что большинство вещей начинается с какой-никакой агрессии, даже для самых пассивных хиппи. Пассивная агрессивность – тоже позиция. Это заявление, что ты не вписываешься, просто позволяешь расти своим волосам и… что вы с этим сделаете? Мне кажется, это станет общепринятым порядком вещей, навеки, мы все будем стремиться стать другими. Однако к тому времени, когда все это осознают, мы поймем, что стали нормальными, – и значит пришло время двигаться дальше.
Поэтому я решил коротко подстричься и покрасить волосы в зеленый цвет. Красители «Krazy colour» были гениальны. Жаль, что сегодня не делают таких плотных и прочных красителей, как тогда. Они каким-то образом разбавили их, и цвета уже не такие яркие. Эти проклятые штуки почти бесполезны, если вы, конечно, не хотите выглядеть как выцветшая газета. Знаете, цветные комиксы на последней странице старых вонючих газет? Эти потускневшие цвета – вот и все, что можно сейчас достать. Ну или, возможно, народ не знает, как правильно отбеливать волосы. Те цвета были реально яркими и пугающими.
Мой отец совершенно серьезно не одобрил моего поступка, и это стало последней каплей – меня вышвырнули из дома. Пресловутая папина фразочка гласила: «Убирайся из дома, ты выглядишь как брюссельская капуста!» Я никогда не забуду, как он это сказал. Я только рассмеялся. Даже в болезненном расставании отца и сына присутствовал юмор. И я любил за это отца, любил, потому что это было остроумно. До этого самого момента я не осознавал, но правда – я действительно выглядел как куст брюссельской капусты.
Единственным способом попасть в дом после этого было прокрасться туда в четыре утра. За исключением, конечно, тех случаев, когда из Канады приезжала моя тетя Паулина, – тогда мне вообще не разрешалось подходить к дому, потому что я был позором семьи.
После того как меня выгнали, я отправился прямиком в Хампстед, где в сквоте жил Сид. Сид занял неплохую пустующую квартирку, просто молодец. Думаю, он использовал опыт своей матери, так что Сид был лидером во всем этом предприятии.
Оказалось, что его мать была зарегистрированной героиновой наркоманкой. Как-то раз я был у них в квартире в Хакни: мы слушали Tago Mago, альбом Can[72], это был день рождения Сида, о котором я заранее не знал, и она просто дала ему маленький пакетик героина, чтобы тот вмазался. Должен сказать, я был действительно потрясен. Сид спросил:
– Хошь чутка?
– Да ни за что, черт возьми, не хочу скатиться.
– О’кей, тогда тебе лучше сейчас уйти.
Итак, я был в центре Хакни в три часа ночи, и мне надо было пробраться через весь бандитский район, чтобы вернуться в Финсбери-парк. Смертельная прогулка, реально серьезная смертельная прогулка, особенно если учесть, как я одевался и кто я такой. Всем было на меня решительно наплевать, помощи ждать не от кого. Я вполне себе представлял, что будет дальше. Даже местные парни из «Арсенала» представляли опасность, у них тоже была причина при случае со мной подраться, просто из-за моего поведения. Однако я прекрасно понимал одну вещь: я – ни за что – не вернусь. В те дни тебя могли пырнуть ножом на улице, и никто не открыл бы дверь, чтобы помочь, потому что ты не местный. Реально опасная прогулочка оказалась, но я как-то добрался до дома.
Да, у Энн Беверли, матери Сида, были престранные отношения со стариной Сидни. Совсем не похоже на семью. Как я говорил, она никогда ничего мне не предлагала перекусить или выпить, ни разу, даже стакан воды. С чисто религиозной целеустремленностью, снова и снова. Случались и другие вечера, когда к Сиду приходили в гости вся наша банда Джонов, и они тоже этому удивлялись. «Нас что, здесь нет? – Боюсь, что да». Странная, очень странная женщина. Она вообще не хотела, чтобы у Сида были друзья; не принимала никого из нас. В то время другим лучшим другом Сида был парень по имени Винс. Он сказал то же самое: «Черт возьми, вот адок – это же ледяной дом».
Я сказал Сиду: «Ты не можешь жить с такой мамашей. Посмотри на нее, Сид, она же дает тебе гребаные почки, посыпанные сверху героином, неужели тебе это нужно?» На самом деле, когда я только познакомился с Сидом, он был против наркотиков. Но вы не можете себе представить, что делают матери-наркоманки: это было в еде. Безумие, верно? Она такая:
– Вот тебе еда, Сид. Убедись, что твой друг ничего не съест.
– Хорошо, мамочка, – отвечал Сид, а потом мы шли в его спальню, и он говорил:
– Попробуй это, Джон, что она мне дает?
И я обычно:
– Не, приятель, я не голоден.
Таково было наследство Сида.
Итак, его новое жилище, сквот, находилось за станцией метро Хампстед, так что я пришел туда и спросил: «Могу я к тебе перебраться?», – и Сид ответил: «Отлично!» Он жил там совсем один, и ему было нечего делать, так что теперь нам обоим стало нечего делать вместе. Почему-то вдвоем гораздо лучше удается ничего не делать, чем в одиночку.
Здесь не было ни электричества, ни горячей воды, но туалеты смывались, так что мне все показалось не так уж мрачно – что есть, то есть, выбирать особо не приходилось, да и, честно говоря, по своим стандартам это жилье не многим отличалось от нашей квартирки на Бенуэлл-Роуд. Однако туалет здесь находился в доме, так что я продвинулся на балл по шкале Рихтера.
Во всем огромном доме, превращенном в сквот, жили старые хиппари и тедди-бои, а мы были этакими бездомными бродягами, застрявшими между двумя поколениями. Тогда в сквотах селились люди с очень разным уровнем жизни, поскольку само это явление стало знаковым для того времени.