Ты изменил мою жизнь - Абдель Селлу

Месье Поццо тоже смеется от души..

И вот мы прибыли в марсельский порт. Как раз вовремя: корабль отходит через двадцать минут. То есть должен отойти… Я только что расплатился с двумя таксистами, и они уезжают в тот самый момент, когда я слышу обеспокоенный голос Селин:

— Вам не кажется, что тут маловато народу? Все уже на борту? Но на палубе никакого движения…

Чистая правда. Желто-белый пакетбот выглядит совершенно покинутым. На набережной, кроме нас, никого, а рампа для погрузки автомобилей поднята… Я бегу в портовое управление — но вскоре возвращаюсь к нашей маленькой группе, сидящей в тени склада.

— Вы будете смеяться, управление закрыто.

— Как?! А там что-нибудь написано?

— А то. Судоходная компания объявила бессрочную забастовку.

Все замирают, разинув рты. Потом Виктор тихо говорит:

— Так же нельзя!

Я позвонил в агентство, которое продало нам билеты, и нам предложили отправиться в Тулон — оттуда мы сможем отплыть. Семьдесят километров… м-да. Я попытался вызвать такси. Безуспешно. Тогда я отправился пешком на вокзал, чтобы добыть не одно, а два такси. Та же фигня. И те, кто приехал на поезде, тоже обломались.

Я вернулся в центр города, углубился в узкие улочки, похожие на те, что ведут в алжирскую касбу[26]. Поговорил по-арабски со стариками, жевавшими табак на пороге дома, и наконец нашел человека, готового нам помочь — причем за никакие деньги..

Представьте себе лица моих спутников, когда они увидели, как мы въезжаем в порт… Наш шофер оказался счастливым владельцем универсала «пежо 305» — настолько ветхого, что он вообще не имел права покидать стоянку.

— Абдель, мы ведь на нем не поедем? Ты ведь это не серьезно?

— Убийственно серьезно, дорогая Летиция! Если только ты не хочешь остаться здесь.

— Нет, ты реально больной! Я не поеду! Лично я не поеду!

Девочка-буржуа до кончиков ногтей (разумеется, наманикюренных, ведь ей уже пятнадцать лет!) пытается закатить истерику. Она в совершенном ужасе. Ее папа осторожно спрашивает:

— Абдель, бог с ним, с комфортом, но как ты собираешься затолкать восемь человек в эту машину?

— Девять, месье Поццо, девять! Вы забыли шофера.

У нас все получилось. И даже Летиция выжила.

Такие сцены всегда смешны, когда смотришь на них в кино. Хотя — смеются-то зрители, а не персонажи. Когда все едут вот так, набившись битком, самое время свести счеты. Наружу вылезают все мелкие обиды и обвинения, все, что скрывалось на самом дне души.

Они могли бы взяться за меня, назначить меня крайним, поскольку я был шофером скотовозки, осыпать упреками за то, что слишком рано отпустил такси, за то, что у них нет бутылок с водой. В конце концов, отправиться в отпуск — это была моя идея. Но никто из них не сказал ни слова о том, что путешествовать таким вот образом не слишком приятно.

Как и в фургоне, где все безропотно переносили жару, они стали смеяться. Ради своего отца, брата и дяди, который не жаловался. Ради месье Поццо, который первым начал потешаться над преследовавшими нас неудачами. Дорога из Парижа в Марсель утомила его гораздо больше, чем нас. Ему досталось в шумном и тряском фургоне, он терпел наши крики и усталость, подвергая свое и без того хрупкое здоровье опасности.

Месье Поццо смотрел на нас так, словно жизнь снова доставляла ему удовольствие. Жизнь с нами. Со всеми. Не только с членами семьи..

Год назад я случайно попал в его дом и остался там, не принимая никакого решения. Против всякого ожидания, я вел себя с ним как настоящая сиделка: переворачивал страницы газеты, ставил диск, который он хотел послушать, возил в любимое кафе, размешивал сахар в кофе и подносил чашку к его губам. Все мое тело, все поступки, сила и радость моей жизни были направлены на то, чтобы восполнить всё, чего ему не хватало.

В течение нескольких недель, предшествовавших смерти Беатрис, и нескольких последующих, я ни на миг не оставлял его одного. Слово «работа» значит для меня не то же самое, что для серьезного чувака, который боится потерять ее — и возможность оплачивать счета. Мне наплевать на охрану труда. Всю дорогу мне хватало непочтительности, чтобы уйти, когда вздумается, просто кивнув на прощание.

У меня не было определенных рабочих часов, у меня больше не было личной жизни, я даже с друзьями не виделся. Они стали мне безразличны. Я остался, но почему. Я не был ни героем, ни монахом. Я остался потому, что мы все-таки не собаки….

Я пережил трудные часы, предаваясь тем же размышлениям, что и во время моего заключения во Флери-Мерожи: ситуация была сложной, я не владел ею, но знал, что однажды она разрешится. Надо только подождать.

И вот несколько недель спустя, стоя на набережной марсельского порта, напротив пакетбота, на котором никто нас не ждал, я почувствовал, что снова свободен.

Потому что месье Поццо, вновь попав в ловушку, сделал выбор в пользу жизни.

И тогда, находясь рядом с этим человеком, которому хватало доброты, чтобы смеяться, я понял, что нас связывает нечто другое, не только работа. Ничего общего с подписанным контрактом или моральными обязательствами.

От приятелей, как и от родителей, я скрывал то, в чем не хотел признаваться даже самому себе. Я говорил, что остаюсь рядом с боссом, чтобы пользоваться его щедростью, путешествовать с ним, жить в комфорте среди обитой бархатом мебели и разъезжать на спортивном автомобиле. И это тоже, конечно, но не только это….

Думаю, что я полюбил этого человека, и он отвечал на мою привязанность.

Лучше разбиться на параплане, чем признаться в этом.

Я сопровождаю месье Поццо повсюду. Абсолютно повсюду. Теперь, когда он немного оправился после смерти жены, мы вновь обходимся без медсестры и сиделки. Я научился делать все, что нужно: лечить пролежни, срезать омертвевшую кожу, вставлять зонд. Отвращения я не чувствую. Мы все устроены одинаково. Но на то, чтобы понять, что такое его боль, мне потребовалось время.

Я никогда не лил воду из чайника ему на ноги, как мой персонаж из фильма «Неприкасаемые»: месье Поццо ничего не чувствует, ладно, я понял. Но тогда почему он так кричит. Он чувствует боль от того, что в его теле что-то не работает. Кажется, это что-то вроде нервных окончаний. Единственная связь, которая соединяет его сознание с телесной оболочкой, — это боль, а не удовольствие.

Не повезло….

Наконец мы добрались до Корсики. Я рассчитывал, что мы поселимся в богатом доме, которых там полно, — в одном из этих, напоминающих груду старинных камней, с бассейном, который время от времени заполняется водой… Но вместо этого оказался в разрушенном замке в горах Алаты, возле Аяччо. История этого места меня заворожила.

Замок был построен из остатков дворца, некогда стоявшего в саду Тюильри и сожженного коммунарами (если я правильно помню, так назывались именно эти революционеры) в 1871 году. Десять лет спустя, когда он был уже полностью разрушен, прадед господина Поццо купил эти камни, перевез на Корсику и построил точно такой же дворец.

Представляю себе эту стройку. Хотя что тут представлять — ведь я вижу, как здесь все заново отстраивается сейчас….

В замке начали чинить крышу. Мне кажется, что рабочих маловато и это затянется лет на десять. Мы живем в башне по соседству; чтобы попасть туда, нужно пройти по подвесному мосту. Настоящее Средневековье. Я подшучиваю над господином Поццо, называю его Годфруа де Монмираем. Он не смотрел «Пришельцев»; думаю, французские комедии ему не очень-то по нраву..

Его предки похоронены в часовне в нескольких сотнях метрах от нас. Мсье Поццо говорит, что для него там тоже есть место. Что оно его ждет…

Измученный путешествием, полным волнений и неурядиц, месье Поццо в конце концов заболел. Блокада мочевого пузыря, от которой невозможно избавиться. Три дня и три ночи он страдает так, как никогда. На стройке рабочие грохочут молотками. Время от времени они прерываются, удивленные громкими криками, доносящимися из башни.

Я никогда раньше не слышал, чтобы человек так рыдал..

— Давайте в больницу поедем, а?

— Нет, Абдель, пожалуйста! Я хочу остаться дома. Не могу пропустить праздник.

Мы хотели пригласить людей из соседней деревни. Три месяца назад они оплакивали Беатрис, и граф хочет их поблагодарить. Однако месье Поццо прикован к постели, и обезболивающие не действуют. Ему могут помочь только в больнице. Но он туда не хочет, и я уступаю. Дети чувствуют себя в Ла-Пунте как дома, они часто приезжали сюда всей семьей.

Месье Поццо вспоминает о Беатрис — в этом месте, так тесно связанном с историей. В том числе и с их историей. И я не собираюсь мешать ему..

Остается лишь верить, что я сделал все, что было нужно. Утром того дня, на который был назначен праздник, боль ушла. Мы готовим барбекю на североафриканский манер. Я нашел барашка, разделал его и зажарил, как верный средневековый слуга. Из Алаты прибыли певцы. Они поют на разные голоса, встав в круг, друг напротив друга, приложив руки к ушам.