Мэр - Павел Астахов

– Эту честь я хотел бы для вас и нас озвучить, ну и там, значит, отметить вклад и высокое доверие. Которое у нас и у вас теперь будет всегда.

Роберт Шандорович сделал переводчикам страшные глаза:

– Работать!

– Поэтому за всех, значит, и предлагаю, чтобы, как говорится, все были! Ура!

Но переводчики так и пребывали в ступоре – до тех пор, пока Сериканов красноречиво не показал им под столом кулак:

– Сгною…

И как же понравился тост гостям! Даже те, кто изучал русский и пытался выудить из массы знакомых слов хоть какой-то смысл, наконец-то сообразили, что имеют дело с непереводимой поэтикой великой русской культуры. И что здесь не стоит пытаться что-то понять – это надо чувствовать.

Затем с тостом выступил каждый из гостей, и каждый подчеркивал, что прибыл не просто для посещения концерта и парада, а как полноправный участник самого парада. И тосты все продолжались и продолжались, а точные европейские формулировки: «право безгранично», «имеют право», «личные свободы неотчуждаемы», «свобода любви», «право собираться», «права гражданина и человека» – сыпались и сыпались. И с каждым тостом Пол-Ален все лучше и лучше понимал, насколько великую, могучую и вожделенную для всей этой братии страну имеет честь представлять.

И в конце концов Пол-Ален притянул за лацкан пиджака соседа справа и дыхнул на него смесью выпитого алкоголя, маринованных огурцов и аджики:

– Эй, ты, Йопс, как тебя там?!

– Меня звайт Иоп Ян Схерт.

– Да. Верно. Херр Йопст! Ты нас уважаешь?

Пол-Ален притянул его еще ближе, и норвежец после секундного колебания кивнул и осторожно приобнял Пол-Алена за талию.

– Я есть Йоп Ян Схерт. Это есть не легко сказать. Так.

Пол-Ален задумался, а норвежец, понимая сложность задачи для его русского друга, положил руку на его плечо и даже легонько погладил.

Сидящие за столом и уже изрядно захмелевшие иностранцы слегка застонали, а Пол-Ален покачал головой и неожиданно для себя всхлипнул:

– Ой, Йопс, а кому же сейчас легко?!

Он вдруг вспомнил, как пару лет назад уже встречался с норвежскими бизнесменами. Но те были обычные дельцы – сухие и неэмоциональные.

– Йопс… – сграбастал нового друга в объятия Пол-Ален. – Дружище Йопс…

Норвежец был таким душевным, таким ласковым, таким своим… Пол-Ален снова всхлипнул – еще надрывнее.

– Нет, – с тревогой заглянул ему в глаза новый друг, – нет плакать. Меня можно звайт легко – брур.

– Бру-ур? – всхлипнул Пол-Ален.

– Я-я. Брур, – нежно погладил норвежец Пол-Алена по руке. – Это есть значайт «брат».

– Братишка! – обнял Пол-Ален нового друга. – Бра-а-ат…

Сидящие за столом окончательно перестали есть, а французы из Европарламента взялись за руки – не разорвать.

– Я-я. Брур. Ты есть майн брур. Я есть твоя брур, – прошептал Василию в ухо Йоп Ян Схерт и, приобняв своего нового «брага», прижался щекой к щеке. У Пола-Алена закружилась голова.

– Брур, братишка… бру-ур…

Свои

У Роберта Шандоровича все складывалось – лучше не надо. Время от времени названивая Козину и подогревая его нетерпеливое желание ответить Лущенко «равно», он успевал присматривать и за разошедшимся Василием Игоревичем Сабуровым, и за счастливым от столь удачной «сессии» фотокорреспондентом. А когда упившихся в стельку парламентариев бережно развезли и разнесли по номерам, началось главное.

– Не знаю, как быть, Екатерина Ивановна, – пожаловался он председателю горсуда Егориной. – Лущенко запретил «Своим» идти собственной колонной.

– Что? – не поверила Екатерина.

– Точно, – горестно вздохнул Сериканов. – Вот я и думаю, а не подадут ли «Свои» на мэрию в суд?

Екатерина яростно фыркнула:

– Стыдитесь, Роберт! Вы же юрист! Почему я должна вам объяснять столь очевидные вещи?

Затем был звонок прокурору, затем – генералу Доронину, затем – спикеру гордумы… и всем Роберт повторял в общем-то одно и то же. И опытные чиновники все понимали как надо, а точнее, как оно есть, – без иллюзий.

Демократизатор

Знаменцев понимал, что вопрос о дальнейшем его пребывании в этой должности был практически решен – ровно в тот миг, когда генерал Доронин в растрепанных чувствах вылетел из своего кабинета. Ну, может быть, на пару минут позже – когда он вошел в приемную во второй раз. И, разумеется, у Знаменцева был выбор: держаться за место всеми зубами, периодически переживая несправедливые нападки, или просто уйти – не дожидаясь момента, когда его сделают козлом отпущения в какой-нибудь заведомо проигрышной ситуации.

Второй вариант нравился Знаменцеву много больше, а потому он решил, что подаст рапорт, едва завершит оба действительно серьезных дела: поможет городу пережить завтрашний день и возьмет Брагина с поличным.

– Что ж, посмотрим, каковы завтрашние ставки… – пробормотал он, едва открыл список приглашенных, и тут же поймал внимательный взгляд Марины.

– Нет, я не о скачках на ипподроме.

Список приглашенных на День независимости руководителей европейских столиц выглядел весьма и весьма внушительно. Здесь были: вице-мэр Парижа, заместитель председателя правительства Каталонии, глава комитета по международным делам норвежского парламента, мэр Роттердама, члены Европарламента и многие другие. Принимать таких высоких гостей, по мнению Знаменцева, означало встать с ними в один ряд и войти в дружную семью лучших европейских городов.

Более того, на параде ожидался либо премьер, либо один из Первых вице-премьеров. Те самые, что последний год вели отчаянные соревнования за знание будущего преемника, хотя до конца президентского срока оставалось более полутора лет. В общем, публика солидная.

Так же внушительно смотрелся и сценарий празднества. Плотные кордоны милиции должны были оцепить Центральный проспект. Именно по нему пройдут участники парада.

Знаменцев быстро проглядел порядок: колонна ансамбля барабанщиц, военный окружной оркестр, студенты университета, далее – колонны по районам и префектурам. Шествие заканчивалось у здания мэрии, возле специальной трибуны.

– Если все пройдет без сюрпризов…

Сюрпризы быть могли. Заступивший на дежурство по городу и, более того, назначенный «ответственным», Знаменцев лично просмотрел ориентировки и аналитические прогнозы, а потому гарантировать мэру, что все пройдет гладко, не взялся бы ни за какие коврижки. О том, что, пойди что не так, голову будут снимать с него и только с него, Знаменцев знал. Начальник горуправления Доронин срочно сказался больным, хотя всем было известно, что он уехал со своей помощницей-секретарем Юлей в Сочи.

– Видимо, зализывает ей нанесенные сердечные раны…

– Вы что-то сказали?

Знаменцев поднял голову:

– Шли бы вы домой, Мариночка… поздно уже.

Марина начала собираться, а Знаменцев уткнулся в справки и сводки по организаторам несанкционированных шествий и демонстраций. Уж здесь отметились общественники и политики всех цветов радуги: прокремлевские «Ваши» и «Свои», прокоммунистические «Народ и партия» и «Старые большевики», оппозиционные «Каспарята» и «Касьяновцы», а также вполне определенного голубого оттенка «Братья Радуги» и «ГС – гейсила».

– Эге-гей! – картинно раскрыл миру объятия Знаменцев. – Си-ила!

На слух это звучало ужасно мужественно.

– Тьфу!

Эти последние особо активно досаждали городским властям, пытаясь устроить шествие нетрадиционно ориентированных граждан в самом центре города. Им предлагали, по-хорошему, провести свое мероприятие в свободном, экологически чистом, а главное, безопасном для них самих месте. В том же новом районе Жгутово, что возле городского кладбища. Лучше места для гей-парада и не придумать! Никакая гопота не помешает. Отказались. А зря-а-а…

– Справлюсь, – подвел итог Знаменцев. – Не дурак, слава богу. А умом не справлюсь, так руками себе помогу.

Сон

Игорь Петрович в который раз видел один и тот же сон. Он, явно еще мальчишка лет семи, бежит по огромному полю пшеницы, и полю не видать ни конца, ни края, а сил все меньше и меньше. Но остановиться нельзя: за ним неотступно летит огромная черная тень, вот-вот готовая накрыть. Обычно это преследование длится довольно долго, и в тот момент, когда тень, наконец, настигает мальчика, перед ним, всегда неожиданно, возникает мать – такой, какой он ее запомнил: в простой неновой кофте, подпоясанная грубым холщовым фартуком, в грубом же платке и белом ситцевом сарафане. Она, не улыбаясь, молча протягивает к нему руки, и он, тогда еще просто Игорек, падает в спасительные объятия.

Во сне фартук такой же, каким он его запомнил, – мягкий, с запахом домашних пирогов. Задыхаясь, он хочет сказать о том, что за ним по пятам летит тень, но звуки застревают в пересохшем горле, а ставшие вялыми ноги и руки отказываются служить. Но мать знает его страхи, а потому, прижимая его к себе, срывает с головы платок и набрасывает сверху. Платок накрывает и его, и ее, и поле, и весь мир…