Осенью. Пешком - Герман Гессе

из робости и страха перед гневом Марты. Он надеялся, что пройдет некоторое время и она простит ему его навязчивость и сам он забудет свою глупость и одолеет свой стыд. В эти покаянные дни он ясно понял, насколько привык к обществу Марты и как тяжело было бы ему вновь лишиться близости этой милой девушки. Учение, на которое он налег, чтобы усугубить свою искупительную кару, дало ему мало утешения и облегчения. Дальше половины второй недели он стерпеть не мог. Тщательно выбрился, надел свежий воротник, новый галстук, и пошел к Веберам, – на этот раз без Фрица, которого не хотел иметь свидетелем своего смущения.

Чтобы не прийти с пустыми руками, будто за подаянием, он выработал превосходный план. В конце сентября должно было состояться состязание стрелков на призы и весь город усердно готовился к этому празднеству. Альфред, бывший и сам любителем таких развлечений, задумал пригласить на праздник девиц Вебер. Приглашение казалось ему удобным предлогом для визита и он надеялся также, что этим вновь вернет к себе расположение Марты. Дружеский или даже только обходительный прием утешил бы влюбленного, истомившегося в своем одиночестве и сделал бы его верным рабом. Но Марта, обиженная его долгим отсутствием, которое считала упорством, напустила на себя сухость, строгость, едва ответила на его поклон, предоставила сестре принимать и занимать его, и ходила взад и вперед по комнате, убирая и смахивая пыль, словно была одна. Ладидель оробел, сидел с огорченным, обиженным лицом и лишь немного погодя, когда тема его разговора с Метой иссякла, отважился обратиться к Марте и изложить свое приглашение, от которого ждал перемены тона и примирения. Но она оставалась непреклонной. Смущение Альфреда и покорная его преданность только укрепили ее в решении проучить его на этот раз и показать ему свои коготки. Она холодно выслушала, коротко и вежливо поблагодарила, приглашение отклонила, так как ей негоже, мол, ходить по увеселительным местам с молодым человеком, а что ее сестры касается, то она помолвлена и это дело ее жениха приглашать и водить ее, куда ему хочется. Все это сказано было таким ледяным тоном и так мало, видимо, оценила она доброе желание Альфреда, что он, уже не на шутку обиженный, изумленно обратился к Мете и спросил, разделяет ли она это мнение. И когда Мета, хотя и вежливее, но поддержала сестру, Ладидель схватил шляпу, сухо поклонился и ушел с видом человека, который ошибся дверьми и второй раз стучаться не намерен. Вдовы Вебер при этом не было. Мета попыталась было вернуть, успокоить его, но Марта ответила на его поклон равнодушным кивком и у Альфреда было такое чувство, будто она навсегда отдалила его от себя.

Он вышел, сбежал с лестницы, и чем быстрее и дальше он уходил, тем скорее его смущение и разочарование претворялись в чувство обиды и злобы. Такого отношения к своему чистосердечному предложению он никак не предполагал. Некоторым утешением было для него сознание, что он держал себя в этой истории, как мужчина, с достоинством. Но гнев и печаль взяли верх, и когда Фриц Клейбер постучался к нему вечером, он не ответил и не открыл двери. Книги наставительно смотрели на него, гитара висела на стене, но он не коснулся ни книг, ни гитары, вышел из дому, и весь вечер шатался по улицам, пока не устал. Он вспоминал все, что слышал о криводушии и изменчивости женщин и что казалось ему раньше пустой и завистливой болтовней. Теперь он все понимал, находил самые горькие, подходящие к случаю, беспощадные слова, и, вероятно, сложил бы даже стихотворение из сильных выражений, если бы ему не было так тяжко на душе.

Прошло несколько дней. Альфред невольно, при всей своей гордости, все еще на что-то надеялся: придет письмо, или Фриц принесет какое-либо известие. Когда первый гнев остыл в нем, примирение не казалось ему больше невозможным и, несмотря на все доводы рассудка, он опять и опять возвращался сердцем к жестокой девушке. Но ничего не случилось, никто не пришел. А праздник стрелков приближался, и угнетенный Ладидель волей-неволей видел и слышал, как все готовились отпраздновать эти славные дни. Сажали деревья, плели венки, украшали стены домов еловыми ветками и арки ворот разными надписями; на большом, сооруженном для праздника павильоне уже развевались флаги. Стояли прелестные осенние дни и солнце все ярче и праздничнее вставало каждый день из утренних туманов.

Ладидель долгие недели предвкушал это торжество, ему и товарищам предстоял один или даже целых два свободных дня, но он насильно замкнул свое сердце для радости и твердо решил и глазом не глянуть на празднества, и в дни всеобщего веселья на зло всем и всему остаться один на один со своей скорбью.

Он с горечью смотрел на флаги и зеленые гирлянды, слышал на улицах здесь и там из открытых окон оркестровые репетиции и певших за работой девушек, и чем ярче звучал город радостным предвкушением торжества, тем враждебнее шел он, в общей сутолоке, своим печальным путем, с сердцем, исполненным горечи и сурового отреченья. В конторе только и разговору было, что о празднике, и товарищи строили планы, как использовать этот чудесный случай и повеселиться на славу. Порою, Ладиделю удавалось притвориться совершенно спокойным, и он делал вид, что и он радуется, и у него свои намерения и планы. Но большей частью, он молча сидел за своим пультом и проявлял неистовое усердие к работе. Его мучила не только размолвка с Мартой, но еще более мысль, что он не вкусит от этого праздника, которого так долго и радостно ждал.

Последняя его надежда рухнула, когда, за несколько дней до начала празднеств, пришел к нему Фриц Клейбер. С огорченным лицом, начал он с того, что не понимает, что они вбили себе в голову, обе девушки. Они отклонили и его приглашение пойти на торжество и заявили, что в их положении не могут позволить себе развлечений. Он предложил Альфреду повеселиться вдвоем, хотя бы и очень скромно. Он вовсе не намерен отказывать себе во всем, но в качестве жениха сознает свои обязанности. И поделом сестрам-недотрогам, если он без них истратить грош-другой. Однако, Ладидель устоял и против этого искушения. Он сердечно поблагодарил и ответил, что чувствует себя не совсем здоровым, и кроме того желает воспользоваться свободными днями, чтобы подналечь на работу. Он так много говорил раньше своему другу о своих занятиях, приводил так много технических выражений и иностранных слов, что проникнутый глубоким почтением Фриц ничего