Романсеро - Генрих Гейне

Брось свои иносказанья

И гипотезы святые!

На проклятые вопросы

Дай ответы нам прямые!

Отчего под ношей крестной,

Весь в крови, влачится правый?

Отчего везде бесчестный

Встречен почестью и славой?

Кто виной? Иль воле бога

На земле не все доступно?

Или он играет нами ? -

Это подло и преступно!

Так мы спрашиваем жадно

Целый век, пока безмолвно

Не забьют нам рта землею...

Да ответ ли это, полно?

II

Висок мой вся в черном госпожа

Нежно к груди прижала.

Ах! Проседи легла межа,

Где соль ее слез бежала.

Я ввергнут в недуг, грозит слепота,

Вот как она целовала!

Мозг моего спинного хребта

Она в себя впивала.

Отживший прах, мертвец теперь я,

В ком дух еще томится -

Бьет он порой через края,

Ревет, и мечет, и злится.

Проклятья бессильны! И ни одно

Из них не свалит мухи.

Неси же свой крест -- роптать грешно,

Похнычь, но в набожном духе.

III

Как медлит время, как ползет

Оно чудовищной улиткой!

А я лежу не шевелясь,

Терзаемый все той же пыткой.

Ни солнца, ни надежды луч

Не светит в этой темной келье,

И лишь в могилу, знаю сам,

Отправлюсь я на новоселье.

Быть может, умер я давно

И лишь видения былого

Толпою пестрой по ночам

В мозгу моем проходят снова?

Иль для языческих богов,

Для призраков иного света

Ареной оргий гробовых

Стал череп мертвого поэта?

Из этих страшных, сладких снов,

Бегущих в буйной перекличке,

Поэта мертвая рука

Стихи слагает по привычке.

IV

Цветами цвел мой путь весенний,

Но лень срывать их было мне.

Я мчался, в жажде впечатлений,

На быстроногом скакуне.

Теперь, уже у смерти в лапах,

Бессильный, скрюченный, больной,

Я слышу вновь дразнящий запах

Цветов, не сорванных весной.

Из них одна мне, с юной силой,

Желтофиоль волнует кровь.

Как мог я сумасбродки милой

Отвергнуть пылкую любовь!

Но поздно! Пусть поглотит Лета

Бесплодных сожалений гнет

И в сердце вздорное поэта

Забвенье сладкое прольет.

Я знал их в радости и в горе,

В паденье, в торжестве побед,

Я видел гибель их в позоре,

Но холодно глядел им вслед.

Их гроб я провожал порою,

Печально на кладбище брел,

Но, выполнив обряд, не скрою,

Садился весело за стол,

И ныне в горести бесплодной

Я об умерших мыслю вновь.

Как волшебство, в груди холодной

Внезапно вспыхнула любовь.

И слезы Юлии рекою

Струятся в памяти моей;

Охвачен страстною тоскою,

Я день и ночь взываю к ней.

В бреду ночном я вдруг, ликуя,

Цветок погибший узнаю:

Загробным жаром поцелуя

Она дарит любовь мою.

О тень желанная! К рыданьям

Моим склонись, приди, приди!

К устам прижми уста -- лобзаньем

Мне горечь смерти услади.

VI

Ты девушкой была изящной, стройной,

Такой холодной и всегда спокойной.

Напрасно ждал я, что придет мгновенье,

Когда в тебе проснется вдохновенье,

Когда в тебе то чувство вспыхнет разом,

С которым проза не в ладах и разум.

Но люди с ним во имя высшей цели

Страдали, гибли, на кострах горели.

Вдоль берегов, увитых виноградом,

Ты летним днем со мной бродила рядом,

Светило солнце, иволги кричали,

Цветы волшебный запах источали.

Пылая жаром, розы полевые

Нам поцелуи слали огневые;

Казалось: и в ничтожнейшей из трав

Жизнь расцвела, оковы разорвав.

Но ты в атласном платье рядом шла,

Воспитанна, спокойна и мила,

Напоминая Нетшера картину,-

Не сердце под корсетом скрыв, а льдину.

VII

Да, ты оправдана судом

Неумолимого рассудка.

"Ни словом, -- приговор гласит,

Ни делом не грешна малютка".

Я видел, корчась на костре,

Как ты, взглянув, прошла спокойно

Не ты, не ты огонь зажгла,

И все ж проклятья ты достойна!

Упрямый голос мне твердит,

Во сне он шепчет надо мною,

Что ты мой демон, что на жизнь

Я обречен тобой одною.

Он сети доводов плетет,

Он речь суровую слагает,

Но вот заря -- уходит сон,

И обвинитель умолкает.

В глубины сердца он бежит,

Судейских актов прячет свитки,

И в памяти звучит одно:

Ты обречен смертельной пытке!

VIII

Был молнией, блеснувшей в небе

Над темной бездной, твой привет:

Мне показал слепящий свет,

Как страшен мой несчастный жребий.

И ты сочувствия полна!

Ты, что всегда передо мною

Стояла статуей немою,

Как дивный мрамор, холодна!

О господи, как жалок я:

Она нарушила молчанье,

Исторг я у нее рыданья,

И камень пожалел, меня!

Я потрясен, не утаю.

Яви и ты мне милость тоже:

Покой мне ниспошли, о боже,

Кончай трагедию мою!

IX

Образ сфинкса наделен

Всеми женскими чертами,

Лишь придаток для него -

Тело львиное с когтями.

Мрак могильный! В этом сфинкса

Вся загадка роковая,

И труднейшей не решал

Иокасты сын и Лайя.

К счастью, женщине самой

Дать разгадку не под силу,-

Будь иначе -- целый мир

Превратился бы в могилу!

X

Три пряхи сидят у распутья;

Ухмылками скалясь,

Кряхтя и печалясь,

Они прядут -- и веет жутью.

Одна сучит початок,

Все нити кряду

Смочить ей надо;

Так что в слюне у нее недостаток.

Другой мотовилка покорна:

Направо, налево

И не без напева;

Глаза у карги -- воспаленней горна.

В руках у третьей парки -

Ножницы видно,

Поет панихидно.

На остром носу -- подобие шкварки.

О, так покончи же с ниткой

Проклятой кудели,

Дай средство от хмеля

Страшного жизненного напитка!

XI

Меня не тянет в рай небесный,-

Нежнейший херувим в раю

Сравнится ль с женщиной прелестной,

Заменит ли жену мою?

Мне без нее не надо рая!

А сесть на тучку в вышине

И плыть, молитвы распевая,-

Ей-ей, занятье не по мне!

На небе -- благодать, но все же

Не забирай меня с земли,

Прибавь мне только денег, боже,

Да от недуга исцели!

Греховна суета мирская,

Но к ней уж притерпелся я,

По мостовым земли шагая

Дорогой скорбной бытия.

Я огражден от черни вздорной,

Гулять и трудно мне и лень.

Люблю, халат надев просторный,

Сидеть с женою целый день.

И счастья не прошу другого,

Как этот блеск лукавых глаз,

И смех, и ласковое слово,-

Не огорчай разлукой нас!

Забыть болезни, не нуждаться -

О боже, только и всего!

И долго жизнью наслаждаться

С моей женой in statu quo 1.

-----------------

1 В том же положении (лат.),

СТРЕКОЗА

Вспорхнет и опустится снова

На волны ручья лесного,

Над гладью, сверкающей, как бирюза,

Танцует волшебница стрекоза!

И славит жуков восхищенный хор

Накидку ее -- синеватый флер,

Корсаж в эмалевой пленке

И стан удивительно тонкий.

Наивных жуков восхищенный хор,

Вконец поглупевший с недавних пор,

Жужжит стрекозе о любви своей,

Суля и Брабант, и Голландию ей.

Смеется плутовка жукам в ответ:

"Брабант и Голландия -- что за бред!

Уж вы, женишки, не взыщите,-

Огня для меня поищите!

Кухарка родит лишь в среду,

А я жду гостей к обеду,

Очаг не горит со вчерашнего дня,-

Добудьте же мне скорее огня!"

Поверив предательской этой лжи,

За искрой для стройной своей госпожи

Влюбленные ринулись в сумрак ночной

И вскоре оставили лес родной.

В беседке, на самой окраине парка,

Свеча полыхала призывно и ярко;

Бедняг ослепил любовный угар -

Стремглав они бросились в самый жар.

Треща поглотило жгучее пламя

Жуков с влюбленными их сердцами;

Одни здесь погибель свою обрели,

Другие лишь крылья не сберегли.

О, горе жуку, чьи крылья в огне

Дотла сожжены! В чужой стороне,

Один, вдали от родных и близких,

Он ползать должен средь гадов склизких.

"А это, -- плачется он отныне,-

Тягчайшее бедствие на чужбине.

Скажите, чего еще ждать от жизни,

Когда вокруг лишь клопы да слизни?

И ты, по одной с ними ползая грязи,

Давно стал своим в глазах этой мрачи.

О том же, бредя за Вергилием вслед,

Скорбел еще Данте, изгнанник-поэт!

Ах, как был я счастлив на родине милой,

Когда, беззаботный и легкокрылый,

Плескался в эфирных волнах,

Слетал отдохнуть на подсолнух.

Из чашечек роз нектар я пил

И в обществе высшем принят был,

Знавал мотылька из богатой семьи,

И пела цикада мне песни свои.

А ныне крылья мои сожжены,

И мне не видать родной стороны,

Я -- жалкий червь, я -- гад ползучий,

Я гибну в этой навозной куче.

И надо ж было поверить мне

Пустопорожней той трескотне,

Попасться -- да как! -- на уловки

Кокетливой, лживой чертовки!"

10

ВОЗНЕСЕНИЕ