Романсеро - Генрих Гейне

Я не стану продолжать, ибо впадаю в плаксивый тон, который, пожалуй, может стать еще более плаксивым, когда я подумаю о том, что должен ныне расстаться с тобою, дорогой читатель... Нечто вроде умиления овладевает мною при этой мысли, ибо расстаюсь я с тобою неохотно. Автор привыкает в конце концов к своей публике, точно она разумное существо. Да и ты как будто огорчен тем, что я должен проститься с тобою: ты растроган, мой дорогой читатель, и драгоценные перлы катятся из твоих слезных мешочков. Но успокойся, мы свидимся в лучшем мире, где я к тому же рассчитываю написать для тебя книги получше. Я исхожу из предположения, что там поправится и мое здоровье и что Свединборг не налгал мне. Ведь он с большою самоувереностью рассказывает, будто в ином мире мы будем спокойно продолжать наши старые занятия, точь-в-точь так же, как предавались им в этом мире, будто сохраним

там в неприкосновенности свою индивидуальность и будто смерть не вызовет особых пертурбаций в нашем органическом развитии. Сведенборг честен до мозга стей, и достойны доверия его показания об ином мире, где он самолично встречался с персонами, игравшими

значительную роль на нашей земле. Большинство из них, говорит он, ничуть не изменились и занимаются теми же делами, которыми занимались в раньше; они исполнены постоянства, одряхлели, впали в старомодность, что иногда бывало очень комично. Так, например, драгоценный наш доктор Мартин Лютер застрял на своем учении о благодати и в защиту его ежедневно в течении трехсот лет переписывает одни и те же заплесневелые аргументы -- совсем как покойный барон Экштейн, который двадцать лет подряд печатал во "Всеобщей газете" одну и ту же статью, упорно пережевывая старую иезуитскую закваску. Не всех, однако, игравших роль земле, застал Сведенборг в таком окаменелом оцепенении: иные изрядно усовершенствовались как в добре, так и во зле, и при этом происходят весьма странные вещи. Иные герои и святые сего мира стали там отъявленными негодяями и беспутниками, но наряду с этим случается и обратное. Так, например, святому Антонию ударил

в голову хмель высокомерия, когда он узнал, как необыкновенно чтит и преклоняется перед ним весь христианский мир, и вот он, поборовший здесь, на земле, ужаснейшие искушения, стал теперь там наглым проходимцем и достойным петли распутником и валяется в дерьме на пару с собственной свиньей. Целомудренная Сусанна дошла до предельного позора потому, что кичилась собственною нравственностью, в непобедимость которой она уверовала, устояв когда-то столь достославно перед старцами; и она поддалась прелести юного Авессалома, сына Давидова. Дочери Лота, напротив, с течением времени очень укрепились в добродетели и слывут в том мире образцами благопристойности; старик же, по несчастью, как и раньше, весьма привержен к бутылке.

Как бы глупо ни звучали эти рассказы, они, однако, столь же знаменательны, сколь и остроумны. Великий скандинавский ясновидец постиг единство и неделимость нашего бытия и в то же время вполне познал и признал неотъемлемые права человеческой индивидуальности. Посмертное бытие у него вовсе не какой-нибудь идеальный маскарад, ради которого мы облекаемся в новые куртки и в нового человека: человек и костюм остаются у него неизменными. В ином мире Сведенборга уютно почувствуют себя даже бедные гренландцы, которые в старину, когда датские миссионеры попытались обратить их в христианство, задали им вопрос: водятся ли в христианском раю тюлени? Получив отрицательный ответ, они с огорчением заявили: в таком случае христианский рай не годится для гренландцев, которые, мол, не могут существовать без тюленей.

Как противится душа мысли о прекращении нашего личного бытия, мысли о вечном уничтожении! Horror vacui 1, которую приписывают природе, гораздо более сродни человеческому чувству. Утешься, дорогой читатель, мы будем существовать после смерти и в ином мире также найдем своих тюленей.

А теперь будь здоров, и если я тебе что-нибудь должен, пришли мне счет.

Писано в Париже. 30 сентября 1851 года.

Генрих Гейне

----------------

1 Боязнь пустоты (лат.).

* Стихотворения 1853 и 1854 годов *

АЛКАЯ ПОКОЯ

Пусть кровь течет из раны, пусть

Из глаз струятся слезы чаще.

Есть тайная в печали страсть,

И нет бальзама плача слаще.

Не ранен ты чужой рукой,

Так должен сам себя ты ранить,

И богу воздавай хвалу,

Коль взор начнет слеза туманить.

Спадает шум дневной; идет

На землю ночь с протяжной дремой,

В ее руках тебя ни плут

Не потревожит, ни знакомый.

Здесь ты от музыки спасен,

От пытки фортепьяно пьяных,

От блеска Оперы Большой

И страшных всплесков барабанных.

Здесь виртуозы не теснят

Тебя тщеславною оравой,

И с ними гений Джакомо

С его всемирной клакой славы.

О гроб, ты рай для тех ушей,

Которые толпы боятся.

Смерть хороша, -- всего ж милей,

Когда б и вовсе не рождаться.

2

В МАЕ

Друзья, которых любил я в былом,

Они отплатили мне худшим злом.

И сердце разбито; но солнце мая

Снова смеется, весну встречая.

Цветет весна. В зеленых лесах

Звенит веселое пенье птах;

Цветы и девушки, смех у них ясен -

О мир прекрасный, ты ужасен!

Я Орк подземный теперь хвалю,

Контраст не ранит там душу мою;

Сердцам страдающим полный отдых

Там, под землею, в стигийских водах.

Меланхолически Стикс звучит,

Пустынно карканье стимфалид,

И фурий пенис -- визг и вой,

И Цербера лай над головой -

Мучительно ладят с несчастьем людей,

В печальной долине, в царстве теней,

В проклятых владениях Прозерпины

С нашим страданием строй единый.

Но здесь, наверху, о, как жестоко

Розы и солнце ранят око!

И майский и райский воздух ясен -

О мир прекрасный, ты ужасен!

ТЕЛО И ДУША

Так говорит душа: "О тело!

Я одного бы лишь хотела:

С тобой вовек не разлучаться,

С тобой во мрак и в ночь умчаться.

Ведь ты -- мое второе "я",

И облекаешь ты меня

Как бы в наряд, что шелком шит

И горностаями подбит.

Увы мне! Я теперь должна,

Абстрактна и оголена,

Навек блаженным стать Ничем,

В холодный перейти Эдем,

В чертоги те, где свет не тмится,

Где бродит эонов немых вереница,

Уныло зевая, -- тоску вокруг

Наводит их туфель свинцовых стук.

Как я все это претерплю?

О тело, будь со мной -- молю!"

И тело отвечает ей:

"Утешься от своих скорбей!

Должны мы выносить с тобою,

Что нам назначено судьбою.

Я -- лишь фитиль; его удел -

Чтоб в лампе он дотла сгорел.

Ты -- чистый спирт, и станешь ты

Звездой небесной высоты

Блистать навек. Я, прах исконный,

Остаток вещества сожженный,

Как все предметы, стану гнилью

И, наконец, смешаюсь с пылью.

Теперь прости, не унывай!

Приятнее, быть может, рай,

Чем кажется отсюда он.

Привет медведю, если б он,

Великий Бер1 (не Мейербер),

Предстал тебе средь звездных сфер!"

---------------

1 Игра слов: Бер -- медведь (нем.).

КРАСНЫЕ ТУФЛИ

Кошка была стара и зла,

Она сапожницею слыла;

И правда, стоял лоток у окошка,

С него торговала туфлями кошка,

А туфельки, как напоказ,

И под сафьян и под атлас,

Под бархат и с золотою каймой,

С цветами, с бантами, с бахромой.

Но издали на лотке видна

Пурпурно-красная пара одна;

Она и цветом и видом своим

Девчонкам нравилась молодым.

Благородная белая мышка одна

Проходила однажды мимо окна;

Прошла, обернулась, опять подошла,

Посмотрела еще раз поверх стекла -

И вдруг сказала, робея немножко:

"Сударыня киска, сударыня кошка,

Красные туфли я очень люблю,

Если недорого, я куплю".

"Барышня, -- кошка ответила ей, -

Будьте любезны зайти скорей,

Почтите стены скромного дома

Своим посещением, я знакома

Со всеми по своему занятью,

Даже с графинями, с высшей знатью;

Туфельки я уступлю вам, поверьте,

Только подходят ли вам, примерьте,

Ах, право, один уж ваш визит..." -

Так хитрая кошка лебезит.

Неопытна белая мышь была,

В притон убийцы она вошла,

И села белая мышь на скамью

И ножку вытянула свою -

Узнать, подходят ли туфли под меру,

Являя собой невинность и веру.

Но в это время, грозы внезапней,

Кошка ее возьми да цапни

И откусила ей голову ловко

И говорит ей: "Эх ты, головка!

Вот ты и умерла теперь.

Но эти красные туфли, поверь,

Поставлю я на твоем гробу,

И когда затрубит архангел в трубу,

В день воскресения, белая мышь,

Ты из могилы выползи лишь,-

Как все другие в этот день,-

И сразу красные туфли надень".

МОРАЛЬ

Белые мышки,--мой совет:

Пусть не прельщает вас суетный свет,

И лучше пускай будут босы ножки,

Чем спрашивать красные туфли у кошки.