Инстербург, до востребования - Елена Георгиевская

Ася: Какой вы серьёзный.

Аноним: Скажите лучше, ваш муж имеет отношение к О. Т. О.?

Ася: Он считает Кроули грамотным шарлатаном, продвинувшимся на фоне безграмотных.

Аноним: Можно с ним как-нибудь пообщаться на эту тему? Я работаю в Вильнюсе, но часто бываю здесь. На темы, которые мне интересны, в этом городе поговорить можно мало с кем.

Ася: Мы не вяжем каббалистические узелки, не изготовляем амулеты, не разрабатываем проект очередного заговора, не состоим в криптогосударстве, основанном потомками утерянных колен Израиля, и не делаем из этого секрет.

Аноним: Делайте, что хотите, таков закон:)

Что такое, по-вашему, правильный культурный юноша лет восемнадцати — двадцати пяти? У каждой прослойки свои законы. Ухаживать за собой полагается клубным мажорам. Заниматься спортом полагается гопоте. Зарабатывать деньги полагается жуликам и ворам. Чувствовать себя счастливыми полагается идиотам. Культурным же юношам полагается кутаться в депрессию, как пожилая учительница кутается в шаль, изъеденную молью.

Если культурный юноша не успевает откосить от армии, он приобретает великолепный повод всю оставшуюся жизнь оправдывать свои безобразия тем, что сержант Иванов избил его зубной щеткой на гауптвахте.

Культурный юноша, как правило, типичный гуманитарий. Он не умеет чинить розетки, юзает висту, вывешивает всюду свой рабочий e-mail, а потом удивляется, почему ящик взломали, не способен посчитать сдачу в магазине и переживает из-за своего несоответствия канону маскулинности. Гуманитарии — опасные в быту животные вроде хорьков, но иногда их заводят у себя дома отчаявшиеся библиотекарши и солидные дамы с внешностью доминиктрис.

Таков был Марк Шимановский. Как сказал бы классик, правда же, трудно отрадней картину / нарисовать?

На момент знакомства с Асей Марк учился в аспирантуре на философа — для поднятия самооценки. Он мечтал об академическом отпуске, но для этого надо было оплачивать липовые справки, а денег было жаль. В свободное время Марк отлавливал на сомнительных сайтах девушек с депрессивно-мистическими наклонностями и общался с ними на сомнительные темы. Жена, которая пристроила его в аспирантуру, давно уже намекала, чтобы он прекращал страдать ерундой, но Марк был уверен в себе как в любви-всей-её-жизни и намёков не понимал. Зря: жена, бывшая вузовская преподавательница, а ныне — логистик в сомнительной фирме, давно в нём разочаровалась: герой её романа не должен был по ночам писать чепуху в интернетах, лазать в чужие компьютеры и проёбывать всё на свете ради возможности это делать. Он должен редко видеть мать и поддерживать её крупными суммами денег. Мать должна быть милой старушкой в пожелтевших кружевах или чинной барыней в чернёном серебре; в крайнем случае, это идише маме из фильмов Вуди Аллена. Но мать Шимановского была ужасна. Например, она могла в семь утра примчаться в конспиративную квартиру, которую Марк держал для пьянок и блядок, в чёрных джинсах и кожаной куртке и заорать, как биндюжница:

— Что за бардак?! Что за развал?! Что за манера пить водку из чашки и таскать в квартиру посторонних людей?! Я, кандидат наук… — и. т. д., и т. п.

Было известно, что какое-то время Шимановский, до начала учёбы на философском окончивший три курса психфака, работал школьным психологом и приставал к несовершеннолетней психопатке, а та пожаловалась директору. После этого Марка перестали принимать на работу вообще, потому что город небольшой, слухи распространяются и проч., и он уехал в Вильнюс. Миша был уверен: будь он на месте Марка, несовершеннолетняя не только согласилась, а даже не проболталась бы.

В присутствии старшего поколения из прослойки «академический планктон» Марк мог сказать: «Этот олух, путающий Франка с Фейерабендом, едет на симпозиум, потому что… общается с вашей, Марь Ивановна, дочкой? Он там будет позорить свою кафедру, эту помойку, ещё больше? А я не езжу потому, что не ношу торты старым козам. А этот педераст, про которого вы говорили, когда-то мне зачёт перенёс на сентябрь, потому что я отказался поехать к нему на дачу». У него был комплекс Диогена, выражающийся в стремлении лепить всё, что в голову взбредёт, и оправдывать это стремлением к истине и широтой натуры.

Почему Наталья Семёновна решила познакомить невестку с этим исчадием ада, чья мать, её бывшая сотрудница, смотрела на неё как на мусор? Благодаря своей скорпионьей интуиции ведьма поняла, что спасти её сына от анархистки может только человек ещё более ёбнутый, чем её сын.

[Жанна: запись № 23]

«Я живу с теми, кто для меня значит меньше, чем пепел твоей сигареты. Я не живу.

Я могу увидеть тебя в любую минуту, стоит только закрыть глаза.

Вскрыть в себе ненароком бездну, чтобы потом засыпать её камнями, грязным булыжником, каким дороги в медвежьих углах мостят.

Моё инфернальное пространство не требует вмешательства сатаны. Там и без него хуёво.

Грязная бесконечность. Здесь даже любовь рождается из грязи, как Афродита — из пены, возносится этак на полметра над грязью и падает обратно в грязь.

Мне снится страница, испещрённая мелкими штрихами, и дождь из мелких снежинок. И надпись сверху: это всё — хуйня.

И потолок с обвалившейся штукатуркой, иронически именуемый небом.

Цветаева писала: „Я пойду за вами, как собака. Если захотите, можете пристрелить“. Если я напишу ей подобное, она только посмеётся. Да и можно ли писать такое жиду, которого многие великие люди ставили не выше собаки?

Худший из запретов — не смотреть на жизнь глазами любимого человека.

А если этот человек принадлежит к чужой расе, смотреть на жизнь его глазами невозможно.

Да есть на свете сволочь, способная понять, какой ад я таскаю в душе?

Я стану такой, какой должна быть. То есть, не такой, как ты. Иначе жизнь меня убьёт, как убивала тысячи более слабых. Я выстою, даже если сама этого не захочу.

Взяли нож. Перерезали нервы. Я взяла их и связала снова: срастутся ли? Срослись и крепче стали. А они увидели — и опять за нож. И вот я снова связываю, связываю лохмотья и обрубки друг с другом, а они вырываются из моих рук. Смешно, да?

Обывателям всегда смешно слышать подобное.

Вообще, худшее в ней — от еврея-обывателя. И эту вечно-жидовскую суету, жидовское жизнелюбие, противостоящее германскому спокойствию, жидовскую мелочную злобу, противостоящую чистой германской ненависти, я в ней чувствовала и презирала, но насколько презирала, поняла только сейчас.

Жизнь моя! Ты больна. Слёзы мне сердце жгут,Силы нет, и во мне тайный забрезжил страх.Нет, не верю, не верюВ смерть, пока ещё любишь ты.

А вам нет приютаНикогда и нигде.Падают людиВ смертном страданьеВсегда вслепуюС часу на час,Как падают водыС камня на камень,Из года в год,Вниз, в неизвестность.

Последняя капля. Последний камень, брошенный в воду.

Ася, я люблю только тебя, если умру раньше, помни об этом.

И я буду любить тебя в аду, и ни один бог не тронет тебя.

И я буду любить тебя на этих камнях, и ничто не спасёт меня.

Я люблю тебя забудь меня есть лишь камни между нами прости».

12

[2003]

— … я хиппи не люблю за то, что они постоянно врут, как и все пацифизнутые. На своём фестивале обкурятся, наворуют друг у друга банок сгущёнки, передерутся, а потом будут статейки публиковать: «Радуга» — мастерская и храм в одном флаконе, и собираются там исключительно трезвенники, жрущие исключительно траву. Я уверен, и в этом году они будут ловить глюки, но трава будет только для своих, а кто не свой если и забьёт косяк, то только тайком, и если об этом узнают, то немедленно его вышибут.

— Детский сад, — равнодушно отозвался Миша. Как обычно, Ася приводила домой людей. Она стала гораздо больше зарабатывать, появились деньги на то, чтобы не отпускать людей из дома голодными, людей вокруг стало больше, и примерно половина была из её бывшей хипповской тусовки. Миша не терпел больших скоплений народа, Шимановский, который стал часто к ним ходить, не терпел хиппи, ещё они оба не любили мусульман и на этой почве находили общий язык.

Конечно, Миша и Марка с трудом терпел, но если у вас дома завёлся алхимик, вывести его будет тяжело.

— Каббалистические заклинания несут ту же смысловую нагрузку, что и буддистские мантры. Не надо приписывать им какую-то несусветную волшебную силу. Она существует только в воображении романтичных подростков и лохов, думающих, что за энную сумму дедушка Лайтман откроет им тайну творения.