Ovum - Кирилл Куталов

1317 сел на последнее свободное сиденье. Человек с рацией захлопнул изнутри дверцы, ударил три раза кулаком в потолок. Водитель завёл двигатель. Поехали.

По дороге городской сидел в смартфоне и вынырнул только раз – когда проезжали КПП и в фургон заглянули две патрульных с ротвейлером. Собака обнюхала базовых, патрульные посветили каждому в лицо.

– Officière, позвольте вопрос, – сказал городской. – Ваша собака кобель или сука?

Патрульная навела на него подствольный фонарь, городской поднял руки, заулыбался.

– Прошу прощения, officière, праздный интерес. Не повторится.

Патрульные вышли, захлопнув дверь снаружи.

1317 сидел, прижав руки к бёдрам. Кроме татуировки Братства, на внутренней стороне рукава «берёзки» была пришита полоска ткани с адресом Воробья. Адрес 1317 выкупил у мусорщика, напарника водилы, привозившего вторичку. Заплатил десятью дозами сушёных грибов, потом обхватил сзади, сжал шею до хрустнувших позвонков – мусорщик упал вонючим мёртвым мешком. 1317 скинул труп в пустой контейнер.

Через полтора часа кастингваген остановился и водитель заглушил двигатель. Когда открыли двери, 1317 увидел двор посреди полуразобранных и ещё целых корпусов, ржавые рампы, брошенные краны и погрузчики с пыльными осевшими покрышками. У высоких железных дверей на пандусе стояли две автоматчицы и трое гражданских. Городской с рацией вылез наружу, хлопнул в ладоши, закричал:

– Слушаем все меня. С этого момента главное правило – белая линия на полу. Линия начинается за этими дверями. Ходить только по ней. Павильон, душевая, столовая, жилая зона. Всё. Где нет белой линии – туда нельзя. Кто нарушит – поедет обратно. Сейчас идёте по белой линии на оформление. Потом – на санобработку. Получаете одежду и – по белой линии – в столовую. Оттуда в жилую зону. Там спите, ждёте команды на подъём. Вопросы есть? Выходим по одному!

После санобработки – хлоркой в душе пахло не так сильно, как в кастинг-центре, – человек в костюме химзащиты подрезал 1317 бороду, выбрил затылок, бёдра и лобок, всё в тишине, без слов. Ему выдали синие спортивные штаны, две белых футболки, две пары чёрных носков и трусов, синюю худи, чёрные кеды-слипоны и пластиковый пакет. В пакете – пачка влажных салфеток, тюбик обезболивающего крема, пилка для ногтей.

В кафельной столовой покормили протеиновой кашей.

Из столовой белая линия вела в старый цех – в выгороженный среди декораций угол, комнату без потолка. Бутафорские стены уходили в темноту корпуса, железная кровать с тонким матрасом стояла на чугунных плитах пола, от плит шла приятная прохлада. 1317 подумал: зимой, наверное, дубак здесь.

Постелил на матрас белую жёсткую простыню, лёг, укрылся армейским байковым одеялом.

Ему снились глаза Воробья, чёрно-карие, с похожими на плесень серыми пятнами: лесной лишай на камне, прикосновение грибницы.

Восемь лет назад Воробей вошёл в белый куб кастинг-центра и обратно не вышел. Восемь лет он жил где-то здесь, в городе, пугал городских грибной тьмой в глазах.

1317 пришёл его найти.

Он не знал, как это сделать, не знал, с чего начать, у кого спросить – и что спросить. Не знал, что будет потом, когда он его найдёт. Представлял только, как во сне: вот он встречает Воробья, они узнаю́т друг друга, протягивают друг другу руки, крепко сжимают ладонями предплечья в приветствии Братства, а вокруг всё растворяется в белом свете. И ничего больше нет, кроме них.

32. Славик. Комната в Малинди

Эта в чёрном смотрит на Славика, как на еду. В Африке так на него смотрели. Согласие он с ней не подписал – это прокол, конечно. Если бы не officière, слил бы уже подальше. Но officière велела присматриваться. Он и присматривался.

Свитер подключил два шлейфа от яиц к чёрному блоку переходника, воткнул переходник в слот ноута, постучал по клавиатуре, посмотрел на них с чёрной, типа, подходи, налетай.

Славик ещё раньше прикинул, на глаз: ничего опасного, такого, чтобы мозги расплавило, в яйце не было. Клеммы как в энцефалографе, и подключал его свитер через блок питания, обычный, на двенадцать вольт. Поэтому Славик спокойно взял яйцо и надел. Натянул потуже, прижал к макушке и затылку. Внутри немного пахло ацетоном и канифолью.

– А не ёбнет? – пошутил, типа.

Свитер поправил шлейф у него на шее, спросил: ты готов?

Славик кивнул, показал большой палец: давай, врубай.

Сначала щёлкнуло, стандартно, как в нейромаске.

Потом вспыхнуло радугой, но не перед глазами, а в голове, внутри, как будто в Славика проник кто-то другой, перехватил управление и переключил его глаза на другой канал. Славик смотрел прямо перед собой и ничего не видел, кроме темноты после радужной вспышки.

Затем в этой внутренней темноте проступили очертания комнаты.

Славик её сразу узнал – Малинди, дом возле рынка, второй этаж. Пустая, без мебели, только king-size кровать с кованой спинкой. Москитная сетка по углам, серое покрывало на резинках, кондиционер в стене, вентилятор под потолком. В настоящей Африке вентилятор не работал, а в этой медленно и бессмысленно вращался, как в фильме ужасов.

Комната светлела, темнота собиралась в углу справа, где дверь.

Когда из темноты появилась женщина, Славик её тоже сразу узнал, по силуэту: длинноногая, на голову выше его, бритая налысо. Он даже лица её ещё не разобрал, а уже знал – она. Вспомнил, как смотрел на её руки, как протягивал ей стакан с горячим соком, думал: она же меня убьёт, если захочет. За шею возьмёт – и конец, никто не найдёт здесь.

Высокая выходит на середину комнаты, останавливается в трёх шагах от него. Не улыбается, стоит там и смотрит, сверху вниз, как они умеют, без выражения, внимательно и цепко. На еду так смотрят.

– Как ты сюда попала? – спрашивает Славик. – Что ты здесь делаешь?

– Ты камеру не выключил, – отвечает.

Камер у него было две, подключал он их через контроллер, ребята перепаяли на Савёловском, а потом, когда эти пришли, с оружием, они обе его камеры расстреляли в упор. Хороший кадр получился, редкий. Запись оборвалась сразу после выстрела, он же видел в такси. Зачем ты врёшь? Зачем она врёт?

– Была ещё одна камера, – говорит высокая. – Несколько камер.

– Где? – спрашивает Славик.

(«Я же молчал», – думает Славик.)

– А где ты хочешь? Давай покажу. Здесь, например. Хочешь здесь?

Высокая приближается вплотную, как будто прорастает сквозь пространство, протягивает руку к его голове. Дотрагивается – и в следующую секунду перспектива смещается, в нос Славику бьёт запах пота, запах сгоревшего пороха, оружейной смазки, секса, горячего апельсинового сока.

На улице по ту сторону пыльных жалюзи кричат дети, дребезжит об асфальт пустая жестянка, вдалеке гудят вразнобой автомобили и трещат моторы тук-туков.

Он резервист, бывший полицейский из Момбасы, неделю назад, как только началась заварушка в столице, его вызвали в участок, выдали автомат и форму, отправили патрулировать квартал в окрестностях рынка. Дом этот был на примете давно, и белого, что там жил, они с парнями тоже пасли, три дня уже следили. Утром пришла, наконец, наводка: иди, местный фиксер, сделал доставку. Собрались, поехали. Немного опоздали: нашли только три тела и две камеры, но всегда можно немного повеселиться, он вообще ничего особенно от этой работы не ждал, только немного повеселиться.

Теперь он стоит возле кровати, застеленной серой простынёй. На кровати лежит девушка, у неё длинная шея и резкие скулы, как у масаев, она смотрит на него в упор, серьёзно и цепко. На еду так смотрят. Вокруг неё на простыне пятна крови, сгустки крови, в одном из сгустков белеет отколотая половина зуба. В углу у него за спиной стонет тело.

– Ты, заткнись, – кричит он телу, оборачиваясь вполголовы.

Снизу слышны голоса парней, кричит тощая сомалийка.

Он откидывает АК за спину, расстёгивает нейлоновый ремень, выковыривает из застёжки на камуфляжных штанах пластиковую пуговицу.

Вспышка.

В комнате снова только Славик и высокая. Ни автомата, ни вонючего х/б. Вообще как будто не было ничего.

– Или здесь? – спрашивает высокая. – Ты же хотел,