Дочери Лалады. Паруса души - Алана Инош
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он был пьян, но держался на ногах. Это увеличило его неуклюжесть, и он, проходя мимо тумбы с вазой, задел её. Тумба пошатнулась, но ваза не разбилась, а только упала на бок, цветы рассыпались, вода пролилась. Как всегда, гости над ним засмеялись, а он, выронив матушкины награды, принялся нелепо заглаживать последствия: составил в пустую вазу цветы, собрал из лужи на полу несколько горстей воды и вылил в вазу, что выглядело особенно комично, беспомощно и глупо. При этом по его щекам катились слёзы, что вполне соответствовало его «амплуа». Вот только хохочущие гости не понимали, что слёзы эти — настоящие. Они думали, что он, как всегда, разыгрывает комедию. К счастью, матушкины награды не намокли, дочка помогла ему их собрать, и они вместе ушли в детскую. Супруга пренебрежительно хмыкнула ему вслед. Однако зрелище имело успех у гостей, он был для них кем-то вроде шута. Успех успехом, но пристало ли ей быть женой шута? Почётно ли для такой госпожи, как она? Всё больше она жалела, что взяла его в супруги. С ним даже в высшем свете было стыдно показаться.
Тьедриг не видел, что не все гости смеялись, одна госпожа в морском мундире осталась серьёзной. Она, вероятно, поняла, что с ним не всё в порядке, поднялась со своего места и пошла за ним.
В детской Тьедриг сел на дочкин коврик среди игрушек, развернул грамоту и стал перечитывать её снова и снова. Нет, глаза его не обманывали. И та суровая госпожа не могла ошибиться, такая серьёзная контора вряд ли ошиблась бы.
Его матушка — не морской офицер, а пират.
Нужно спросить у отца... Почему он солгал? Почему сказал, что его матушка — важная госпожа?
— Батюшка, не плачь, — утешала его Эдлинд.
— Сейчас я успокоюсь, моё сокровище, — бормотал он, вытирая мокрые щёки.
Слёзы оставляли на его напудренных щеках дорожки. Хорошо, что он не красил глаз, а то бы ручейки ещё и чёрными были.
— Сударь... Я могу чем-нибудь помочь? — услышал он вдруг.
Это не был голос жены, она не разговаривала с ним так учтиво и мягко. Перед ним стояла высокая и стройная, подтянутая и точёная навья-капитан с изящным гладким черепом. На щеках она носила короткий серебристый пушок в форме кливера, брови и ресницы были чуть темнее бакенбард. Он не припоминал, что раньше видел её среди гостей жены. Красивое лицо с тонкими чертами, ясные светлые глаза — внимательные, полные сочувствия. Да, она была здесь в первый раз, потому и не знала, что он — местный шут, и не приняла его слёзы за комедию.
Он не знал, что ответить ей, как поблагодарить за доброе отношение. Хмель сослужил ему дурную службу: голова кружилась, колени подгибались, и у него не получалось встать на ноги перед ней. Он неуклюже барахтался на коврике, сгорая от стыда за своё состояние. Вероятно, выглядело это отвратительно. Эта, несомненно, достойная госпожа — та самая, кем бы он хотел видеть свою матушку — должна была презирать его. Он был не в силах посмотреть на неё вверх и видел только её стройные красивые ноги в щегольских блестящих сапогах.
— Прости, госпожа, — пробормотал он. — Я, должно быть, кажусь тебе самым жалким и недостойным, самым нелепым и отвратительным созданием... Я способен вызывать только смех, жалость и презрение...
Но в её взгляде не было презрения, только искреннее сострадание. Опустившись на колено, она больше не возвышалась над ним, она снизошла до него, и теперь он мог видеть её светлое красивое лицо. Таких удивительных, внимательно-строгих, но в то же время добрых глаз он не встречал ни у кого. Достоинство не было на неё надето, как дорогой роскошный наряд, а текло у неё в крови и наполняло её внутренним сиянием, но она не кичилась им, не превозносилась над другими, она просто естественным образом жила и дышала в соответствии с этим достоинством. И это отражалось на её лице, чистом и строгом, но совсем не высокомерном. Она не осуждала его, она только хотела знать, что довело его до такого презренного положения и можно ли эту причину устранить, чтобы и ему вернуть достоинство и свободу, а также возможность стоять прямо, а не с согбенной спиной. Её изящная, но сильная и владеющая оружием рука опустилась на его плечо, и он притих, прекратив попытки подняться. В этой руке чувствовалась не только твёрдость, но и милосердие. Не только сила, но и понимание, где стоит эту силу применять, а где можно обойтись лёгким касанием. «Не сейчас, — как бы говорила эта рука. — Сейчас отдыхай. Позже встанешь, когда сможешь».
— Ничего страшного, всё хорошо, не беспокойся, — мягко молвила гостья. — Меня зовут Иноэльд, я впервые в этом доме. Могу я узнать твоё имя?
— Тьедриг, сударыня, — пробормотал он.
Её взгляд упал на шкатулочку с орденом, и она осторожно, вопросительно и почтительно дотронулась до неё:
— Можно?
Он кивнул. Она бережно и уважительно взяла награду и рассмотрела.
— Чьё это?
— Моей матушки, сударыня, — ответил он.
Госпожа Иноэльд видела чёрную подложку, и это делало её глаза ещё более понимающими и сострадательными.
— Что за странные обычаи в этом доме — смеяться над тем, у кого горе! — проговорила она, хмурясь.
Её прекрасное лицо омрачилось и ожесточилось: она не любила несправедливости и, вероятно, старалась её по возможности исправлять.
— Они просто не знают, что у меня горе, — улыбнулся Тьедриг в робкой и, в целом, никому особенно не нужной попытке оправдать смеявшихся гостей. Гостям ведь не было дела до него, зачем их оправдывать? Но его тоже огорчала несправедливость, и он не хотел, чтобы эта достойная госпожа кого-то осуждала незаслуженно. — Я здесь кто-то вроде шута, развлекаю всех своими нелепыми ужимками. Но на сей раз у меня вышло ненамеренно. А гости подумали, что я, как обычно, делаю это ради смеха.
— Шут? — вскинула брови госпожа Иноэльд. — Хозяйка дома держит у себя комедиантов?
— Это не должность,
