Дневники русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Невероятная злоба поднимается в душе, и хочется бросить бешеные проклятия – кому? чему? слепой судьбе?
Или я недостойна его?
Нет, нет и нет!
Все мое существо говорит, что нет… Та, которую он полюбит – не будет ни выше, ни лучше меня…
Так за что же это, за что?!!
Я стала похожа на инструмент, у которого все струны натянуты – вот-вот оборвутся…
Мне страшно оставаться наедине с самой собой… мне нужно общество, нужно говорить, действовать, чтобы… чтобы не думать… ни о чем не думать…
Сейчас получила письмо от Карсинского – приглашает завтра прийти смотреть его мастерскую, опять будет просить позировать… что ж, не все ли мне равно?
Пятница, 20 декабря.
Была у Карсинского; он показывал бюст Белинского, его маску, модель памятника.
И опять просил позировать.
– Ну, хоть для памятника Белинскому! Смотрите – какой неудачный торс у этой фигуры, которая должна венчать бюст лавровым венком! Я не мог найти хорошей модели. Если согласитесь – я за это придам этой фигуре ваши черты лица и вы будете увековечены на первом в России памятнике нашему великому критику.
Как хорошо, что у меня так развита способность наблюдать! Я сразу увидела, что он хочет польстить моему женскому самолюбию, но я не тщеславна. И молча, отрицательно качала головой, в глубине души сама не понимая, зачем еще продолжаю эту комедию отказа – ведь мне, в сущности, так все безразлично.
А Карсинский точно догадался и мягким жестом взял меня за руку.
– Ну, хорошо, не будем об этом говорить… приходите завтра, попробую начать ваш бюст, а там – увидим.
Суббота, 21 декабря.
Отправляясь в Карсинскому, захватила с собой костюм, в котором была на балу интернов: в нем удобно позировать для бюста и удобно снять.
Мастерская была тепло натоплена. Карсинский в блузе, с руками, замазанными глиной, казался гораздо естественнее и лучше, нежели в салоне Кларанс.
Он работал над чьим-то бюстом, когда я постучалась.
– А, наконец-то! Я уже полчаса жду. Ну, с чего же мы начнем? Одну голову? это неинтересно, а для бюста вы должны снять свой корсаж… но лучше было бы, если бы решились позировать вся. Что вы думаете – не позировали у меня интеллигентные женщины, что ли?
– Не думаю, – сказала я.
– Вот и ошиблись! Взгляните – он показал на бюст молодой женщины с лицом необыкновенно выразительным и умным, и на большой барельеф во весь рост – св. Цецилию.
– Но ведь это – одетая.
– Да прежде надо слепить фигуру с натуры, а потом и одеть. Ведь и эта фигура – на памятнике Белинскому – неужели вы думаете, что так идет оставлять ее голой в нашем-то климате.
И нам стало смешно.
– Я должна переодеться.
– Вот ширмы.
Я сняла платье и надела тунику, распустила волосы. А когда вышла из-за ширм, Карсинский окинул меня всю взглядом знатока.
– Для бюста надо обнажить себя до пояса, – сказал он, умелою рукою отстегивая крючок сзади. Туника спустилась с одного плеча.
Какое-то желание испытать позы, неизведанное еще ощущение охватило меня…
Я видела, как Карсинский ждал. Незаметно отстегнула другой крючок, и туника упала, обнажив меня всю.
– Ах! – вырвалось у него… – Стойте теперь, вот так; повернитесь – еще раз; теперь выберем позу. Садитесь сюда на диван. К вам идет что-нибудь такое, например отчаяние…
Мне ли не знать, что такое отчаяние! При одной мысли о нем – вся моя фигура и лицо сами собою выразили такое безграничное отчаяние, что скульптор в восторге вскричал:
– До чего верно вы понимаете мысль художника! Вы – неоценимая модель, вы меня вдохновляете… Ну уж и сделаю же я с вас статую! В России опять заговорят обо мне… Так и назову ее «Отчаяние».
– Это будет большая работа… А пока – у меня есть еще бюсты, которые надо кончить скорее; я начну с вас один из них… Грудь должна быть видна вся, голову слегка наклоните вправо, волосы – вот так… и назову ее «Лилия». Как хорошо! у вас удивительное выражение лица – задумчивое такое, нежное…
Я пошла за ширмы и оделась, потом расстегнула лиф, приняла позу, какую он указал, и сеанс начался. Умелые пальцы постепенно придавали жизнь и человеческий облик бесформенной глиняной массе…
22 декабря, воскресенье.
Недели полторы тому назад получила приглашение участвовать в комиссии по устройству бала, который русское студенческое общество устраивает в первый день нового года. В прошлом году, оказывается, был такой же бал, но тогда мой адрес, как только что прибывшей, был еще неизвестен обществу. Я не была на первом заседании и сегодня получила вторичное приглашение.
Теперь я ухватилась за него: мне положительно было невыносимо оставаться наедине с самой собою и книгами. Заседание продолжалось около трех часов; я спорила, горячилась, доказывала, хотя, право, мало смыслила, в чем дело.
Будучи на курсах, я была слишком занята, чтобы принимать участие в подготовительных хлопотах каких бы то ни было вечеров; а тут сразу надо было постигнуть всю премудрость организации этой подготовительной работы.
Мне поручили продавать билеты; дали список адресов – что-то много, около тридцати, надо всех обегать и продать.
Во время заседания одни за другими являлись члены первой комиссии с неутешительными известиями – кто совсем не продал билетов, кто на 30 франков, кто на двадцать.
– Господа, да что же это?! Ведь мы в прошлом году начали вечер с тремястами франков, а нынче и ста-то нет! Откуда же взять деньги на расходы? – в отчаянии вскричал председатель. – Где список адресов? где самый главный, у кого?
– У Соболевой, она отказывается ехать.
– Слушайте, как же так? список-то, по крайней мере, возвращен ею?
– Кому же ехать?
– Да вот новый член, Дьяконова, она в первом заседании не участвовала, так пусть теперь поработает – протянул мне список один из студентов.
Я взяла список и обещалась сделать все, что могу.
– Уж вы постарайтесь, а то – на вас последняя надежда.
Хорошо. Постараюсь. Если ни на что больше не годна – хоть билеты продам. И никакие лестницы, этажи и расстояния теперь не пугают меня…
23 декабря, понедельник.
Устала смертельно. Бегала с девяти утра до девяти вечера.
24 декабря.
То же самое. Поднималась и спускалась по этажам, из квартиры в квартиру. Квартиры в Елисейских Полях и скромные комнатки Латинского квартала. Безумная роскошь обстановки – в одних, скрытая бедность – в других. Какое богатое
