Жестокий век - Исай Калистратович Калашников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вражда братьев передалась и войску. Часто вспыхивали драки между воинами Джучи и Чагадая. В одной из таких драк крепко помяли бока Судую и Захарию.
Весть о неурядицах дошла до великого хана. Он послал братьям грозное предостережение, а немного спустя пришел с подкреплением Угэдэй и взял власть в свои руки. И все круто изменилось. Разрушительная работа камнеметов, кидающих увесистые обрубки деревьев, продолжалась днем и ночью. Пленные рыли подкопы. Лучшие лучники сбивали стрелами со стен защитников. Прошло несколько дней, и был назначен общий приступ.
Монгольские воины со всех сторон двинулись на город. Лезли в проломы, взбирались по приставным лестницам на стены, проникали в город по норам подкопов. Стены были взяты. Но хорезмийцы не сдавались. Каждая улица превратилась в крепость, за каждый дом приходилось сражаться. В городе пылали пожары. В небо взлетали языки огня, клубы дыма, сверху сыпались горячие искры и клочья пепла. Семь дней длилось сражение. Захарий в битве не участвовал. Он состоял при Джучи посыльным. Передавая повеления нойонам, он делал крюк, чтобы посмотреть, не занята ли улица, где жила Фатима и отец. Но до нее было далеко. У Захария ныла и стонала душа. Все улицы были завалены телами убитых – вповалку лежали воины, ремесленники, женщины, старики, дети, раненые, и никто не оказывал им помощи.
На седьмой день битвы в городе хорезмийцы прислали к Джучи стариков. Они сказали от имени горожан:
– Мы испытали вашу отвагу и суровость. Настало время испытать силу вашего милосердия.
– Об этом вы должны были подумать раньше.
Джучи отослал стариков к Угэдэю.
Сражение прекратилось. Захарий помчался разыскивать своих. Галопом проскакал по пустынной улице, остановился у знакомого дома. Ворота были распахнуты. Он заскочил в дом. Ни одной живой души. Но в доме ничего не тронуто. На стенах висят запыленные ковры, дорогое оружие отца Фатимы… Побежал в сад, в жилье своего отца. И тут пусто. Сухая трава на лежанке почернела, стол покрыт песком и пылью. Тут, видно, давно никто не живет. И в саду, когда-то ухоженном, видны следы запустения. Дорожки, круги под деревьями заросли сорной травой, арыки забиты илом, вода в них еле сочится.
Захарий снова возвратился в дом, опять обошел его, заглядывая во все закутки. Во двор въехали монгольские воины. Увидев Захария, обнажили оружие. Но он молча показал им серебряную пайцзу с головой сокола. Эту пайцзу выпросил для него у Джучи Судуй, потому что и раньше его нередко принимали за чужого. Воины собрали со стен оружие, все перерыли, перевернули в поисках серебра и золота, скатали ковры, предложили ему по-дружески долю добычи. Он отказался. Ведя лошадь в поводу, пошел к соседним домам. И здесь не нашел никого, кто бы мог сказать, где отец и Фатима.
Воины выгоняли уцелевших хорезмийцев из домов, направляя за город, в степь. Там отделяли молодых от стариков, ремесленников – от остального люда. Захарий стал ездить среди пленных хорезмийцев, заглядывал в лица, выкрикивал имя отца и Фатимы. Чтобы они узнали его, снял с головы шлем, отросшие кудри рассыпались по плечам. Ему то и дело приходилось показывать пайцзу, доказывая, что он не хорезмиец.
Поиски ничего не дали. Возвратился в стан поздно вечером, разбитый, с угасшей надеждой. Его встретил Судуй, повел к толпе женщин.
– Всех их зовут Фатимами. Я собрал. Смотри, какая твоя.
Здесь были и девочки, и старухи, и женщины с младенцами на руках. Но его Фатимы среди них не было. Поиски продолжались в последующие дни.
Ремесленников монголы отправили домой, в свои степи, молодых мужчин взяли в хашар, девушек отдали воинам, остальных перебили.
Судуй был огорчен, кажется, не меньше Захария.
– Ты хорошо смотрел в городе? – спросил он. – Говорят, там скрывается много жителей. Город приказано затопить в наказание за непокорность. Сегодня разрушат плотину. Посмотри еще раз.
Захарий поехал в город. На улицах все так же лежали трупы. Густой запах тления душил Захария. Он гнал коня, стараясь не смотреть по сторонам. Въехав во двор дома Фатимы, он слез с седла, заглянул в сад, позвал:
– Отец! Фатима!
За его спиной послышался какой-то звук. Он резко обернулся. Дверь в дом была чуть приоткрыта, в щель кто-то выглядывал. Он спрыгнул с коня. Дверь распахнулась, и к нему бросилась Фатима. Он подхватил ее на руки. Фатима рыдала и ничего не могла сказать. Он внес ее в дом, посадил на пол, сам сел напротив, ладонью вытер ее лицо.
– Где мой отец?
– Его нет. Его убили. – Она посмотрела не него так, будто была виновата в смерти отца Захария. – Всех заставили защищать город. Его убили на стене.
Захарий долго молчал, глядя перед собой невидящими глазами. Отец вспоминался ему таким, каким видел его в последний раз в саду, – седой, с морщинистой шеей. Не довелось, бедному, увидеть родную землю.
– Ты где была?
Заплаканное лицо Фатимы с покрасневшими глазами было некрасивым. Но такая она была еще ближе и дороже…
– Я была у родственников. Когда убили моего отца…
– Твой отец тоже погиб?
– Давно. В Отраре… – Она всхлипнула, но взяла себя в руки. – Все рабы разбежались. Остался только твой отец. Он заботился обо мне. Мы ждали тебя. После его смерти я ушла к родственникам. Мне было страшно. Мы прятались в яме. Родственники подумали, что все кончилось, вышли. Их увидели монголы и убили. Я убежала. Вернулась сюда. О, я так хотела, чтобы ты пришел! – Фатима заплакала, закрыв лицо ладонями.
– Не надо, – попросил он. – Я нашел тебя и никому не дам в обиду. Мы уедем на Русь. В Киев.
Конь стоял против распахнутой двери, скреб копытом землю, беспокойно прядал ушами.
– Собирайся, Фатима.
– Мне собирать нечего. Все забрали. В доме ничего не осталось. Но у отца было золото. Мы с твоим отцом его спрятали.
Фатима повела его в сад, показала, где надо копать яму. Кетменем он разрыл землю, достал позеленевший медный ларец. В нем лежал мешочек с золотыми динарами. Мешочек Захарий повесил на шею, ларец бросил. За стеной сада послышался какой-то шум, поток мутной, вспененной воды покатился по обмелевшим арыкам, перехлестнулся через берега. Захарий побежал к коню, вскочил в седло, подхватил на руки Фатиму. Конь, всхрапывая, дико кося глазом, помчался по улице, заполняемой водой. В низких местах вода была уже по брюхо коню. Она быстро прибывала.
Из городских ворот навстречу им вырвался высокий вал. Конь заржал, вскинулся на дыбы. Вал опрокинул его. Захария сначала притиснуло к земле, потом швырнуло в сторону, ударило чем-то по голове. Ослепнув от боли, захлебываясь, он бил руками и ногами, стараясь удержаться на поверхности кипящей воды. Оказался у стены ограды, зацепился за нее руками. Недалеко вынырнула голова Фатимы. Ее бросило на угол каменного дома. Фатима исчезла и не появилась.
Поток воды, затопив город, утихомирился, течение стало спокойным, едва заметным. Мимо плыли бревна, доски. Захарий связал два бревна поясом, подобрал узкую доску и погреб к стану монголов. Еще издали увидел Судуя. Он стоял, приложив ладони к глазам, вглядывался в разлив воды, из которой торчали минареты, крыши высоких зданий. Закатное солнце раскидало по воде кроваво-красные блики.
– Слава твоим духам-хранителям! – закричал Судуй. – Я уже думал, что не увижу тебя.
– Эх, Судуй, лучше бы мне остаться там…
Кое-как, сбивчиво, перескакивая с одного на другое, он рассказал о встрече с Фатимой, о гибели ее и отца. Судуй обнял его за плечи:
– Я не могу заменить тебе утрату. Но знай – я твой брат, твой анда. – Помолчал. – Э-э, Захарий, плохо все это. Зачем все это? Я видел, как Джучи смотрел на потоп. Душа его плакала, сердце кровоточило. Он так хотел сохранить этот город… Мы уходим отсюда в кыпчакские степи.
– Я, Судуй, поскачу домой. Не хочу оставаться тут ни одного дня.
Судуй вздохнул.
