Жестокий век - Исай Калистратович Калашников

Попросив тишины, он достал из-за пазухи бережно свернутый указ отца. Эмиры недоуменно повернулись к нему. Он передал свиток Тимур-Мелику:

– Огласи.

По мере того как становилось ясно, что означает последняя воля покойного шаха, недоумение на лицах эмиров сменялось растерянностью. Уж этого они никак не ждали! Джалал ад-Дин стиснул челюсти до ломоты в зубах, сел на трон. Все эмиры, кроме Тимур-Мелика, были приверженцами бабушки Теркен-хатун. Они сделали все, чтобы лишить его законного права наследовать престол, они покушались на жизнь отца, из-за них враг беспрепятственно разгуливает по владениям…

– Подлинно ли рукой шаха сделана подпись? – усомнился Хумар-тегин.

Джалал ад-Дин взял из рук Тимур-Мелика указ, развернул его.

– Смотри!

Хумар-тегин наклонился, всматриваясь в подпись и печать, и Джалал ад-Дину стоило усилий удержаться от искушения пнуть его в живот. Строго спросил:

– Что сделал для отражения врагов?

– Потом расскажу… Скорбя о безвременной кончине твоего великого отца – мир его праху, благоденствие его душе! – мы поздравляем тебя с восшествием на престол и молим Аллаха милосердного, чтобы ты был таким же, как твой отец, как и он, внимал слову эмиров – опоры престола.

– Об этом потом, когда изгоним врага. Сейчас – дело.

В тот же день Джалал ад-Дин объехал укрепления. Работы не велись. И он резко высказал эмирам свое недовольство, каждого приставил к делу, стал строго взыскивать за нерадение. Это многих озлобило. Эмиры начали поговаривать, что, пользуясь болезнью шаха, Джалал ад-Дин силой принудил его изменить свою прежнюю волю. Больше других усердствовал в этом Хумар-тегин, вкусивший сладость власти. Джалал ад-Дин повелел бросить его в подземную темницу, пригрозил эмирам:

– С каждым будет то же самое!

Наверное, ему не следовало так делать, наверное, надо было как-то примириться с эмирами. Но он слишком хорошо помнил, к чему привела уступчивость отца, и решил укоротить волю «опоры престола». Одного не взял во внимание: у эмиров были воины. Опасаясь за свою жизнь, они окружили дворец, попытались захватить и убить молодого шаха. Вместе с Тимур-Меликом и тремя сотнями всадников Джалал ад-Дин прорвался и ушел из Гурганджа. Он звал с собою и братьев. Те не пошли. Озлаг-шах втайне, кажется, надеялся, что займет место старшего брата. Но эмирам даже и он стал не нужен. Озлаг-шаху и Ак-шаху пришлось бежать через три дня. По дороге наскочили на монголов и были убиты.

Эмиры провозгласили хорезмшахом Хумар-тегина. Новый повелитель, ошалев от неожиданного счастья, щедро раздавал награды своим приближенным, шумно праздновал. В дворцовых покоях до утра горели огни, не умолкала музыка. Толпы горожан, согнанных приветствовать нового шаха, стояли в темных улицах и, принуждаемые плетями воинов, провозглашали здравицу Хумар-тегину. Расходясь домой, люди вздыхали, ругались, восклицали: «Аллах великий, что же это будет?»

IX

– Э-э, ты уже спишь?

Захарий сел в постели. В узкой палатке, согнув голову, со светильником в руках стоял, улыбаясь, Судуй.

– На то и ночь, чтобы спать.

– Не ночь, а вечер, – поправил его Судуй – Какой сон видел?

– Не успел. Только что задремал.

– А я был у Джучи. К нему прибыл гонец от великого хана. – Судуй поставил светильник, сел, стянул гутулы, расстегнул пояс. – Знаешь, какое повеление получил Джучи? Ему велено идти в Гургандж и вызволить твою невесту Фатиму. «В моем войске, – говорит, – один урусут, и тот без невесты. Негодное это дело». Мне бы такую честь, урусут Захарий.

– Подожди, Судуй… Опять пойдем так же?

После взятия Дженда Джучи набрал из местных жителей воинов и, поставив над ними монгольских десятников, сотников, нойонов тысяч, послал по направлению к Гурганджу – приводить к покорности небольшие города и поселения. Захарий сам напросился в этот поход. Но воины не захотели сражаться со своими, как только удалились от стана, подняли оружие против монголов. Не многим десятникам, сотникам и нойонам тысяч удалось избежать гибели. Захарий был ранен, но вырвался и возвратился назад. Он был в отчаянии. Казалось временами, что ни отца, ни Фатиму больше никогда не увидит.

– На Гургандж пойдет все наше войско. С другой стороны к городу уже подступают тумены Чагадая. – Судуй угасил светильник, лег в постель.

– Когда выступаем?

– Завтра утром.

Сон ушел от Захария. Если есть повеление хана, войско пойдет и возьмет Гургандж. Тут нет никаких сомнений. Но если хорезмийцы станут защищать свою столицу, как защищались жители Сыгнака, останутся ли в живых отец и Фатима? На сердце стало тревожно. Он толкнул в бок Судуя:

– Если с Гурганджем сделают то же, что с Сыгнаком?..

– Не сделают. Этот город отходит к Джучи, и он хочет сохранить его. Спи, Захарий, утром рано вставать…

Войско Джучи пересекло Кызылкумскую пустыню и вышло под Гурганджем к берегу Джейхуна. Город был расположен на обоих берегах реки, связанных деревянным мостом. Выше города была плотина, от нее во все стороны тянулись широкие каналы, разветвляясь на арыки. По тому и другому берегу тянулись сады, окружавшие домики селений, виноградники, бахчи, поля.

Захарий часто взбирался на тутовые деревья или карагачи, смотрел на знакомые очертания минаретов, дворцов, башен крепостной стены, временами даже казалось, что он различает крышу дома, где жили Фатима и отец. Тяжко было сознавать, что родные люди рядом, а недоступны так же, как если бы он был от них на много дней пути. Через Судуя Захарий знал, что Джучи ведет с Хумар-тегином переговоры. Новый шах и ближние к нему эмиры как будто склоняются к тому, чтобы уступить город без сражения, но горожане, простые воины и некоторые из эмиров хотят защищаться до конца.

Тем временем подошел со своим войском и многотысячным хашаром Чагадай. Он расположился отдельно от старшего брата и сразу же взялся за дело. Пленные засыпали ров вокруг крепости, устанавливали камнеметы. Но в окрестностях Гурганджа было сколько угодно песку, только не камней. Было велено валить тутовые деревья, разрубать их на чурки, для утяжеления замачивать в воде и крушить стены.

Хумар-тегин, устрашенный грохотом, потеряв надежду склонить к покорности горожан, с несколькими сотнями близких людей бежал из Гурганджа в стан Джучи.

Ползая перед Джучи на коленях, Хумар-тегин клялся, что будет верно служить великому хану. Поверх его головы Джучи хмуро смотрел на город. Даже Захарию было понятно, что бегство Хумар-тегина уменьшило надежду взять город без большой крови и разрушений.

– Как ты хочешь служить моему отцу? – спросил Джучи. – Ты не воин – это видно по тебе. Ты не правитель – это показал сейчас, бросив свой народ в час бедствия. Ты даже в рабы не годишься – твои руки не умеют ничего делать. У тебя есть только язык. И тот лживый. Убирайся обратно. Сумеешь склонить жителей к покорности – будешь жить.

Возвращаться Хумар-тегин не хотел. Но Джучи остался непреклонен. Шах залез на коня и шагом поехал к воротам. За ним потащились и эмиры. Ворота им не открыли. Хумар-тегин и бил кулаками в окованные полотнища, и грозил, и умолял, и взывал к совести. Ворота оставались запертыми. Тогда Хумар-тегин начал призывать на головы защитников города проклятия Аллаха. Стрела заставила его замолчать.

Джучи еще на что-то надеялся, не уставая уговаривал жителей покориться его воле.

Суровый Чагадай был против усилий старшего брата и, как мог, мешал переговорам. Не советуясь с Джучи, он пытался захватить мост и тем самым разрезать город надвое. На судах и плотах послал к мосту три тысячи воинов. Однако хорезмийцы знали, чем грозит потеря моста, и дрались с беспримерным ожесточением. Из трех тысяч воинов в стан не возвратилось и тридцати.

Для жителей Гурганджа этот день стал днем ликования. Они заполнили крепостные стены, издевались над монголами, потрясали оружием.

Джучи пригласил Чагадая к себе. Сначала в шатре было тихо: братья разговаривали, не повышая голоса. Как ни прислушивался Захарий, понять ничего не мог. Но постепенно разговор становился громче, и вскоре в шатре уже кричали. Чагадай обвинял старшего брата в малодушии, в мягкосердии, недостойном воина. Джучи Чагадая – в кровожадности и жестокости. Кончилось это тем, что Чагадай выскочил из шатра, взлетел в седло и умчался к своему стану. Братья перестали встречаться. Каждый делал то, что