Око силы. Четвертая трилогия (СИ) - Андрей Валентинов

— Вы товарищу Баатургы передайте… — начал было Иван Кузьмич, но осекся. Что передать? Строгий боевой приказ?

Служанка, немного подождав, вновь поклонилась:

— Это вам, товарищ Кречетов. Читать!

На ладонь лег маленький, вчетверо сложенный листок бумаги.

То, что с девушкой неладно, понимали и другие. Мехлис не слишком уверенно предложил отвести Чайку в Столицу, а еще лучше в Одесский медицинский институт к знаменитому профессору Филатову. Господин Ринпоче отделался холодной фразой о невозможности спорить с судьбой. Красноармеец Иван Кибалкин предложил найти комполка Волкова и лично его расстрелять.

И вот теперь письмо…

Красный командир, отойдя к гаснущему костру, присел к углям поближе, развернул листок, всмотрелся — и вновь тяжело вздохнул. И охота было товарищу Баатургы по всяким Франциям ездить! Училась бы, как все, по букварю…

«Kogda povstrechala geroja ja, mne bylo semnadcat let

I molodoe lico moe sijalo, kak makov cvet.

Teper krasota poproala mojа, i noch zastupila vzor

I kazhdyj bescelno prozhityj den — esche odin moj prigovor.

Sudba zapretila mne dumat o nem. A mertvye listja letjat,

I kapli zhestokoj beloj rosy pokryli zabytyj sad.»

[43]

Разобрал с пятого на десятое, затем перечитал, но уже внимательно. Спрятал письмо в карман.

Ваши действия, товарищ Кречетов?

* * *

— В монастырь ее отдадут, — мрачно заметил Кибалка, засопев носом. — В Китае который. То ли Цзуси, то ли Джуши. Туда девушек из ее рода уже тыщу лет отправляют, если дома не пригождаются. Ее, Чайганмаа, тоже хотел сплавить, когда отец помер. Дочь не наследница — обуза. Дядя, товарищ нойон Баатургы, не дал, отправил во Францию учиться. А теперь…

Фразы, не закончив, вновь засопел, отвернулся. Кречетов затушил папиросу, поглядел в равнодушное звездное небо, кашлянул неуверенно.

— Времена сейчас другие, Ваня. И власть в Сайхоте другая.

Кабалка даже головы не повернул.

— В Сайхоте другая, дядя. Но не в семьях ихних. А она, Чайганмаа, даже не из дворян, а, если по нашему счету, из самых-самых князей. Слепую замуж не отдадут, это чести поруха. Вот и запрут, хоть головой о камень бейся. Конечно, убежать можно, в Россию уехать, но это значит — род навеки осрамить. Сперва товарищ Баатургы надежду имела, что снова видеть будет, а теперь, сам видишь, духом ослабла. Говорит, что Хамбо-Ламе в ноги падет, но тот с нойонами из-за девки ссориться не станет… Дядя, дай папиросу!..

Иван Кузьмич неспешно поднял руку, ладонь развернул. Чего там коан сделать велит? Хлопнуть, да так, чтобы наглец малолетний носом в траву впечатался? И за «девку» и за «дай папиросу!»

Учитель спросил ученика. А тот его, стало быть, в рыло.

Красный командир полез в карман, пачку с цветной картинкой вынул:

— Держи! Только при матери не кури. Плохой из меня воспитатель, Ванька! Другие по дюжине сопляков на ноги ставят, а я тебя одного человеком сделать не могу. Ничего, сосватаю я тебе… хм-м… девку, чтоб нравом пострашнее нашего ротного фельдфебеля была. Вот она тебе за все мои страдания втрое отомстит!..

Кибалкины пальцы, успевшие ухватить папиросу, сами собой разжались. Тяжелый вздох…

— А я в тайгу уйду, не дамся… Но это дядя, потом будет, а с Чайганмаа сейчас решать надо. Мы с товарищами из Ревсомола внесли предложение, чтобы ты, значит, ее в жены законные взял…

На этот раз папиросу выронил сам Кречетов.

— …Но может не получиться. Ондар, он сам из этих, из нойонов, говорит, что скорее небо на землю рухнет, чем княжескую дочь за арата, за мужика, то есть, отдадут. А если без согласился родичей, то не по сайхотскому закону выйдет. Я, понятно, нос ему раскровянил за узкоклассовый подход, но, боюсь, по его словам все и будет. Пережитки прошлого у нас в Сайхоте такие, что их еще переживать и переживать.

— Мудрец на мою голову, — вздохнул Иван Кузьмич. — Согласие родичей, значит, требуется, а со мною как? Спросить не догадались?

— А ты тут при чем? — поразился было Кибалка, но тут же осекся, полез затылок чесать. Кречетов, вновь поглядел на равнодушные холодные звезды, затянул вполголоса привычную:

— Что вы головы повесили, соколики?

Что-то ход теперь ваш стал уж не быстрехонек?

Аль почуяли вы сразу мое горюшко?

Аль хотите разделить со мною долюшку?

* * *

Холмы за холмами, то в ярких пятнах весенней зелени, то голые, покрытые серым песком. Вдоль дороги — редкие заросли тамариска, а дальше, где песок подступает, и того нет, только полынь и верблюжья колючка. Желтое весеннее солнце, чужое кашгарское небо.

Едет отряд.

Бросишь взгляд, и вроде все как раньше, когда Такла-Макан пересекали. Дозорные впереди, командир Кречетов с комиссаром Мехлисом во главе колонны, ближе к хвосту — желтые монашеские плащи. Бойцы при оружии, с полной выкладкой, кони, службу зная, идут рысью, размашистой, да не раскидистой. Но и здесь иначе. Впереди, за дозорными, конная полусотня при японских карабинах на невысоких гривастых лошадях. Пограничники Пачанга гостей не бросили, по чужой земле сопровождают. Смута в Кашгарии, опасны дороги, а у товарища Кречетова — неполный взвод, даже если с монахами считать.

Сегодня отряду никто еще не встретился, пусты и тихи холмы. Птиц, и тех мало, только над тугайными зарослями, что к малой речушке прилепились, взлетел по своим дневным делам белокрылый дятел, покружил, да нырнул обратно, в негустую зелень.

С птицами, впрочем, полной ясности не было.

— Бойцы говорят, филина видели, — недовольно заметил товарищ Мехлис, прикрывая ладонью глаза от восставшего в самый зенит солнца. — И не просто филина, а нашего Гришку, которого враг трудового народа Унгерн прикармливал.

Иван Кузьмич, ехавший рядом, понимающе кивнул.

— Сами же говорили, Лев Захарович, что птица непростая. Шпиён, не иначе. Ведет воздушную разведку.

Пламенный большевик даже в седле подпрыгнул. Удивленный конь заржал, на седока покосился.

— То-ва-рищ Кречетов! Что я слышу? И это в тот момент, когда силы внутренней и внешней контрреволюции готовы сомкнуть свои ржавые челюсти!..

К равнодушному синему небу взметнулся комиссарский перст. Конь, окончательно сбитый с толку, шарахнулся к самой обочине.

— Осторожнее, Лев Захарович, а то из седла не навернетесь, — посоветовал добрая душа Иван Кузьмич, но представителя ЦК было уже не остановить.

— Ваши шуточки по поводу руководящей роли партии в моем лице, коммунист Кречетов, граничат с полным ее отрицанием! Но я буду выше личной обиды, ибо член РКП(б) думает прежде всего об исполнении долга. Скажите, филин — это факт?

Кречетов недоуменно моргнул:

— Есть такая птица, почти всюду встретить можно. Какого-то филина и вправду видели ночью…

— Факт! — на этот раз палец нацелился прямо в бок командующего Обороной. — А теперь — выводы из данного факта. Отдельные несознательные элементы уже говорят, что это не просто наш Гришка, а сам гражданин Унгерн в виде оборотня. И этих отдельных не так и мало. Даже члены партии, как это ни печально, поддаются. Я им про филинов лекцию прочитал, а они насчет серебряных пуль спрашивают. Кажется, кто-то из товарищей увлекается произведениями Брэма Стокера.

Иван Кузьмич, с творчеством английского мистика не знакомый, все же задумался.

— Даже если оборотень. Не боялись мы барона в людском виде, так чего филина страшиться? Ну, покричит, крыльями помашет. Много ли беды?

Мехлис попытался возмущенно всплеснуть руками, в результате чего завалился набок. От падения на пыльную кашгарскую землю Кречетов его все-таки спас, но кони сбились с ноги, и командиру с комиссаром пришлось свернуть на обочину. Лев Захарович, однако, и не думал успокаиваться.

— Понимаете, что говорите? — зашептал он, косясь на проезжавших мимо бойцов. — Оборотень! Полное отрицание материализма в походных условиях! Хуже того, откровенная демонизация классового врага. А вы, товарищ Кречетов, шутки шутите, вместо того, чтобы принять незамедлительные меры.

Иван Кузьмич глубоко вздохнул, смакуя чистый весенний воздух, на тучку, что по небу плыла, взглянул. Все радости уже в наличии, оборотня не хватало. Не поскупились, подбросили.

— Сами мы, Лев Захарович, виноваты. Еще в Пачанге бойцы вопросом задавались: где, мол, гражданин Унгерн, почему в отряд не возвращен? А мы им чего ответили?

Мехлис задумался.

— Правду ответили. Гражданин написал заявление, мы рассмотрели…

Не договорил, кивнул согласно.

— Есть грех, скрыли некоторые факты. Но если бы сказали, новые вопросы бы появились. Могли бы и понять неправильно. Тонкий, как ни крути, политический момент…