Манъёсю - Поэтическая антология

“Милая и я развязываем шнур…” — возлюбленные перед разлукой завязывали шнур одежды, как бы связывая этим души и т. п. с тем, чтобы развязать его только при встрече, по возвращении. Этот образ унаследовала и поэзия “Кокинсю”, где он служил уже только символом любовных отношений, любовной близости. Возможно, песня связана с брачными играми, которые обычно происходили в горах.

п. 3362 Полагают, что это песня пограничного стража, покидающего родные края (крестьян брали на службу на три года — см. кн. XX, комм. к п. 4321). ОС считает, что эти песни связаны со старинными верованиями, когда поклонялись богам дороги и поверяли им свои заветные мысли, желания, имена близких людей, прося их защиты и покровительства.

п. 3363 Толкуется как песня жены, ожидающей мужа, отправленного в столицу. ОС склонен считать ее песней возлюбленной местного чиновника, которую она посылает ему в столицу, куда он возвратился, отбыв срок службы. Мы переводим исходя из обычного толкования этой песни, но полагаем, что это позднейшая редакция.

ОС рассказывает о старинном обычае, когда, провожая кого-либо, сажали сосну или другое дерево и по тому, росло ли оно или увядало, гадали о судьбе уехавшего. Он дает иную редакцию трех последних строк, но без большой уверенности, так как считает особенно трудной для толкования стк. 3.

п. 3364 Толкуется как песня, выражающая упрек девушки, ждущей возлюбленного, который должен был вернуться к осени, когда созреет просо. В песне типичный “общий зачин” народной песни, куда входит название местности, где поют эту песню. В окрестностях гор Хаконэ и теперь известно много мест, где культивируют просо. В примечании к песне приводится еще один вариант трех последних строк.

п. 3365 Песня-клятва, где сравнение приводится в порядке противопоставления: скалы разбиваются, а твое сердце, твое чувство никогда не будет разбито — вот смысл песни. Рассматривается как клятва юноши своей возлюбленной, сомневающейся в его чувствах.

Мыс Микоси в Камакура славится тем, что волны там бьются с такой силой, что разбивают даже камни (ТЯ). О том, что у мыса Микоси в Камакура обычно стремительные волны и течение разбивает камни, говорится и в “Сагами-фудоки” (ТЯ).

п. 3366 Толкуется как песня юноши, сложенная по дороге к возлюбленной.

п. 3367 Комментируется ТЯ как песня девушки, утешающей себя и волнующейся по поводу отсутствия возлюбленного; ОС же считает, что песню эту сочинила девушка в утешение подруги, упрекающей своего милого за долгое отсутствие. Второе толкование более убедительно.

Быстроходная ладья (асигара обунэ) — маленькая лодка-ладья из дерева, растущего на горе Асигара. В “Сагами-фудоки” указывается на то, что деревья, растущие на этой горе, употреблялись в качестве материала для изготовления лодок, отсюда и само название горы Асигара от “асикари”, “аси-но каруки” — “легконогий”, и лодки, изготовлявшиеся из этого материала, назывались быстроходными.

“Кружит, кружит быстроходная ладья…” — комментаторы толкуют это как представление о занятом человеке, снующем по разным делам. Нам представляется это уже позднейшим толкованием. Первоначально, по-видимому, речь шла о рыбаке, уехавшем на быстроходной лодке и задержавшемся в пути; возлюбленную его утешают, что путь не может быть легким среди сотен островов и длится долго.

п. 3368 Толкуется как песня юноши, сомневающегося в возлюбленной и утешающего самого себя, или, по другой версии, песня друга, утешающего юношу. По-видимому, песни 3367 и 3368 являются парными, которыми обменивались юноши и девушки. Они одного содержания, в них выражены одни и те же чувства. В последней песне строки 1–3, вероятно, связаны с представлениями о любовной клятве верности; недаром ОС оценивает ее как песню, связанную с песнями-обетами [см. также песню-клятву (обет) 3392].

п. 3369 Песня, по-видимому, исполнялась мужской частью хоровода, так как сочинена от лица юноши. Здесь характерен образ “изголовья из рук” (тамакура), обычный для песен-перекличек. Мы полагаем, что это уже позднейшее толкование образа. Первоначально он был связан, вероятно, с брачными играми на полях, которыми заканчивались хороводы. Само слово “тамакура” означало первоначально, вероятно, “поле-подушка” (“та” может значить и “поле” и “рука”). И так как на поле во время брачных игрищ изголовьем служили руки любимой, то, возможно, впоследствии и произошла такая смена значений слова и другое толкование, особенно когда, оторвавшись от первоначальной народной почвы, это выражение вошло в обиход литературной поэзии.

п. 3370 ТЯ рассматривает эту песню как песню юноши, обращенную к возлюбленной, ссылаясь на комментарий известного филолога К. Мае. Он считает, что эту песню юноша поет девушке, которая мешкает развязывать свои одежды. Возможно, песня относится к циклу так называемых брачных песен утагаки.

Трава нико — в старинных словарях (Котоба-но идзуми — Отиаи Наобуми) говорится, что эту же траву называют еще “эмигуса” и “вакагуса”, т. е. “трава-улыбка” или “трава молодости”, она несколько напоминает папоротник, имеет твердый стебель, узкие листки с лиловатым, а весной с красным отливом; никогда не вянет, слывет очень красивой травой. И по этим причинам, по мнению ТЯ, является “дзё” (“введением”) к слову “хана” “цветок”, в данном случае “ханацума” “невеста”, “новобрачная”. По мнению ОС, речь идет о “кукле из травы”.

“Шнур, не распустив, легла…” — распустить шнур, развязывать шнур — см. п. 3361. Сравнение стыдливой возлюбленной “с куклой из травы нико” или “невестой из травы нико” имеет, по-видимому, древние корни, связанные с какими-то народными обрядами, обычаями, память о которых уже изгладилась: возможно, с символическими брачными сочетаниями духов растительности в виде кукол, сделанных из травы, что встречается у ряда народов в истории земледельческой обрядности. Название травы — “вакагуса” — “трава молодости” и приписываемые ей свойства вечной молодости, бессмертия особенно убеждают в этом. Не случайно она и служит непосредственной шапкой слова “хана”, что в обиходе земледельческих обрядов значит “плодородие” и, таким образом, позволяет предполагать, что образ куклы из травы или “невесты из травы нико” связан с обрядом, способствующим обеспечению урожая, процветания и т. п.

п. 3371 Толкуется как песня мужчины, сложенная в пути. ОС поясняет, что речь идет о богах дороги, в частности о божестве, обитающем в этом священном месте. Об этом божестве говорят, что оно не пропускает дальше, если не откроешь ему, что скрываешь на сердце, поэтому от страха мужчина сказал имя любимой женщины, что таил в душе. В старину произнесение имени кого-либо было табу, имена близких иногда называли только божествам, когда у них испрашивали покровительства и защиты (см. также п. 3284).

В стороне Асигара (Асигари) — типичный зачин песен, в который входит название данной местности. Эта песня имеет вариант среди авторских песен в кн. XV.

п. 3373 Река Тамагава в провинции Мусаси славилась кристально-чистой водой и форелями. В старину на всем ее побережье занимались выделкой полотна, белили его на солнце у реки; его подносили правителю в качестве подворного налога.

п. 3374 В песне говорится о гадании на оленьей лопатке, которую держали над огнем и по трещинам читали имена и судьбу.

В комментариях ИЦ приводится целый рассказ, связанный с этой песней. Там говорится о том, как родители добивались узнать имя возлюбленного своей дочери, которое она скрывала. Ее повели к гадателю в долину Мусаси и во время гадания на лопатке оленя выяснили имя обманувшего ее возлюбленного. Однако песня по структуре и содержанию напоминает обычные песни при гадании, когда описывается совершаемое действие и затем предугадывается как уже свершившийся факт результат гадания. Гадание на лопатках оленя, судя по песням М., было широко распространено в те времена. Некоторые комментаторы (К. Мор.) указывают, что такого рода гадание характерно для монгольских народов и в Японию оно пришло с материка. Он особенно подчеркивает это как факт, представляющий особый интерес с точки зрения истории японской культуры. Зачин типичный для народных песен того времени.

п. 3375 Исполнялась, по-видимому, женской частью хоровода, так как сложена от лица девушки. В песне “общий зачин” песен провинции Мусаси. Образ фазана и других птиц, особенно кукушки, очень характерен для народных песен М.

п. 3376 Песня распевалась, по-видимому, женской половиной хоровода. В тексте приводится также песня из неизвестной книги, представляющая вариант на ту же тему, с той только разницей, что она является как бы песней-вопросом, распеваемой мужской половиной хора, а данная песня является ответом на нее.