Отторжение - Инна Тронина

Я. конечно, сделала невероятную глупость. Вместо джинсов, кроссовок и кожаной куртки надела туфли «декольте» на шпильке, расклёшенную юбку в клетку и белую блузку с кружевным воротником. И поверх всего этого — тёмно-бирюзовый плащ и канадского жатого микрофазера. Иначе и не могла поступить. Будь рядом со мной кто угодно, даже Озирский, оделась бы не так. А рядом с любимым человеком надо быть нарядной и элегантной.

Саша, например, при мне в варёнках и кроссовках не ходит. Он всегда в «классике» — белая сорочка, однотонный галстук, костюм цвета «мокрый асфальт». И отличный пепельный макинтош, на котором каждая складочка продумана. Может, мне просто кажется, что Саша невероятно красив и аккуратен. Но я его люблю. И как несправедливо, как обидно получается, что его женой стала другая!

И недавно стала, кстати. А ведь Саша мог бы, мог обратиться ко мне, объясниться! Но не буду его винить. Кто знает, какие там обстоятельства? Я и так слишком много на себя беру. Верно сказал козёл Диомидовский — «я дочка шофёра и буфетчицы». И Саше не пара — ни с какой стороны. Да ещё с таким обременением — сестра, братья, внебрачный ребёнок!

Но всё равно — сердцу не прикажешь. Ведь никто в жизни ещё не подавал мне плащ. Не открывал дверей, не называл «Ксюшенька, милая». Даже неполное имя для дочери придумал Саша. Маму-то Риной все называли. От этих всех ласк мне в сердце впивается тонкая иголка, хочется рыдать.

А Инессе это почему-то не нравится. Не понимает она, какая везучая на самом деле. Такого мужа отхватила, будучи уже в возрасте — заботливого, внимательного! Глупости, что он бабник. Мог бы тысячу раз ко мне пристать. Я не отказала бы. Бояться мне некого. Хотя Ромка Брагин, конечно, взбесился бы. Но я ему не жена. Сделать он ничего не может, хотя хочет, наверное.

А Саша к моей двери ночью даже не подходит. Только: «Доброе утро, Ксюшенька! Как чувствует себя доченька?» Это на фоне других мужиков, у которых на одно слово — три мата! Просто быть рядом с Сашей — одно удовольствие. Чувствуешь, как повышается уровень твоей культуры. Он произносит фразы по-латыни. И забывает, что я. полено, ни одного слова не понимаю. Потом, правда, спохватывается и переводит на русский язык.

Инесса нарочно убеждает себя в его изменах — чтобы не стыдно было выгонять человека из дома. В квартиру-то она уже прописалась. А теперь хочет от Саши избавиться. Может, и изменяет ему. Всегда вор первым кричит: «Держи вора!»

… Мы шагаем по Дружинниковской улице, щурясь от яркого солнца. На пальцах у нас блестят обручальные кольца — изображаем супружескую пару. Я надела мамино кольцо — почти в сантиметр толщиной. То самое, что с неё, в мёртвой, сняли в «Белом Доме». У Саши колечко тонкое, скромное. Его надела мужу Инесса — не любя, даже ненавидя.

Один раз я видела её в офисе агентства. Женщина яркая, модная, умная; но что-то в ней есть и отталкивающее. Она не злая — скорее, равнодушная. Но это только до того времени, пока не встанешь у неё на пути. Какая бы я ни была грешница по жизни, имею право на своё мнение. Обидно за Сашу — ведь жена убивает его морально. Чувствую — если они не разведутся, случится какая-то трагедия. Например, Саша может убить себя. Ну, не созданы они друг для друга — надо это понять.

Я вижу, что Саша сейчас думает не о бандитах, а об Инессе. Мы должны подать сигнал опергруппе, когда заметим прибытие «клиентов». Но мой напарник, толкая впереди себя коляску с Откой, мысленно что-то доказывает своей супруге. Та, конечно, совсем не обрадуется его возвращению. А они и месяца в браке не прожили. Зачем тогда вообще было идти в ЗАГС? Ах, да — квартира!

Никогда я таких баб не понимала. Это же надо совсем не иметь ни души, ни сердца! Наверное, поэтому ей противны Сашины нежности. Или Инесса себе цену набивает? Ну, как Сашу не любить? Кроме того, что красивый, он ещё и сильный духом. Год назад лишился глаза. Его лицо изуродовало на добрую половину. А сейчас почти ничего не заметно. Разве только тонкие шрамчики, которые почему-то не загорают.

И никогда не скажешь, что Саша — инвалид, а ведь это так. Ходит легко, неслышно. Не натыкается на деревья и заботы. И это в то время, когда левый глаз видит всё хуже. И вот в таком состоянии человек держится, не ноет, не изменяет ни одной своей прежней привычки…

Я заметила, что справа, подперев спиной ствол тополя, стоит Руслан Величко, он же Божок. А Саша его не видит, и это ужасно. Божок жуёт спичку — это условный сигнал. Он показывает, что «клиенты» на явку ещё не прибыли. Будь они там, мальчишка курил бы сигарету. Его велосипед валяется на травке — «расстрельной» стены стадиона «Асмарал». Мне даже взглянуть туда жутко. Кажется, что не краской написаны буквы на плитах, а человеческой кровью.

Божок делает вид, что нас не знает. Со стороны он — обычный школьник, в «варёнках» и серой ветровке. Конечно, сегодня он опять прогулял занятия. Впрочем, мне бы помолчать. Моя сестрёнка Липка, похоже, и девяти классов не окончит. И в вечернюю школу её не пропрёшь. Ладно, если мужа хорошего найдёт. А вдруг самой пробиваться в жизни придётся?

Озирский обещает об её личной жизни позаботиться. А я думаю — просто трахнет, когда Липка подрастёт, и сделает ей ребёнка. Конечно, будет на него платить. Но выйти замуж Липке, как и мне теперь, станет очень трудно. Сейчас благотворительность не в моде. Оказывается, Божок две банки «Тоника» выпил, пока нас ждал. Вон, рядом валяются. Надо потом их в урну отнести.

В прошлый раз, когда ждали «гостей», Божок кушал арбуз, сидя в седле велосипеда, прислонённого к стене. Это было три дня назад. Но тогда бандиты не приехали — главарю «забили стрелку» в другом месте.

Мы с Сашей прогуливались по Дружинниковской и болтали, о чём придётся. Обсуждали московскую погоду, цены на фрукты. Решили переставить Откину кроватку в уголок — подальше от осенних сквозняков. Потом увидели, что за «Белым Домом» мужики с машин торгуют картошкой. Саша предложил, когда закончится операция, купить килограммов десять — про запас.

— Тебе же трудно нести такую тяжесть! — испугалась я. — А в коляску не поместится. И тары нет — мы же не собирались…

— Тара у меня в кейсе, — сообщил Саша. — И мне совсем не тяжело. Я должен помогать, пока у вас живу.

Сегодня он особенно благоухал одеколоном. Я вдыхала горьковатый запах, чуть смешанный с нафталином и табаком. Еле сдерживала слёзы, изо всех сил кусая губы и сжимая кулаки. Как же Сашу наградить за всё? Может, намекнуть ему? Пусть приходит, когда дети заснут…

Я и так старалась облегчить Сашину участь. Когда у него кружилась голова, сама принимала участие в просмотре отснятых кадров, делала пояснения ребятам из РУБОПа. Каждая физиономия тщательно изучалась. Тут же поднималась картотека, и компьютер выдавал на принтер справку о «засветившемся» братке. Таким образом, нам удалось обнаружить пятерых рецидивистов — в основном, с Урала. Двое из них, так сказать, самовольно покинули колонии. И вот теперь нужно из всех взять.

Так опротивели мне эти протокольные рожи! Они мешали нам с Сашей видеться, общаться, говорить о погоде и картошке. Ведь думали мы совсем о другом…

— Ничего, братья и сёстры! — успокаивал нас Андрей Озирский. — Если кто и уйдёт, его всё равно скоро достанут. Это я вам говорю!

Шеф, всегда, от скромности не умирал. Впрочем, я знала, что он имеет в виду. Все плёнки непременно копировались им. Кроме РУБОПа, в курсе оказывались члены той группировки, главаря которой взорвали бомбой с дерева. А уж они, будьте покойны, кого угодно достанут — ребята без комплексов.

Сам Андрей сейчас находился неподалёку — на улице Красная Пресня, угол Малой Грузинской. С ним была опергруппа, включающая в себя собровцев* и милицейских спецназовцев. Все только и ждали нашего сигнала. Я представила, как мечется сейчас Озирский, будто лев в клетке. Будь у него хвост, исхлестал бы себе все бока. Выкурил, конечно, пачку сигарет. Боится, что его план провалится, и вместо поздравлений придётся принимать колотушки.

Я ничего против Андрея не имею — многим ему обязана. Но выпендрёжных мужиков всегда недолюбливала. У меня от них элементарно болит голова — как от ярких файеров и громкой музыки. Мне нравятся интеллигентные, воспитанные, выдержанные. Я это поняла окончательно, когда увидела в офисе агентства нотариуса Николаева — тогда ещё холостого. Глупенький он — не увидел самой верной тропки, забрёл в болото. Но я тогда с пузом ходила, и не могла его соблазнить…

Мы уже начали беспокоиться, потому что в начале четвёртого бандиты не приехали. Отка долго спала, и в любую минуту могла расплакаться. От площади Свободной России Саша развернул коляску обратно. Он тоже устал — на лице выпустили капли пота.

Здесь на меня всегда нападала тоска. Сегодня она получилась сладкая, мятная. Сердце трепыхнулось — словно по нему ударили кулаком. Я так хорошо знала этот Дом изнутри! Представляла, как сияют сейчас чисто вымытые сплошные стёкла, и тёплые жёлтые квадраты ложатся на ковровые дорожки коридоров! И, как тогда, открывается с высоты панорама Москвы. Изгибается река, и копошится людской муравейник на Новом Арбате. И несётся по набережной поток машин — как тогда…