Самый далекий берег - Александр Бушков

Ага!

Прямо перед ним возникло в воздухе слабо светящееся зеленое кольцо, и по бокам шлема, напротив ушей, раздался непонятный механический писк.

Мгновенно собравшись, Кирьянов быстренько проделал необходимые манипуляции – уже автоматически, наработанно. Одна рука, левая, метнулась к поясу, пальцы пробежались по тумблерам, а правая перебросила из-за спины пушку. Он направил раструб на поверхность болота, под углом в сорок пять градусов, указательный палец нажал на дугообразный выступ.

Из-за спины вылетела, разворачиваясь, блестя в лучах здешнего нежаркого солнышка, затейливая сеть, развернулась над тяжелой жижей, вмиг приобретя форму разинутой пасти. Ощутив характерное содрогание в метре впереди, в глубинах болота, Кирьянов повел стволом вверх, медленно-медленно, словно вываживал неподатливую, сильную рыбину.

Взлетел фонтан грязи, а с ним вынырнуло на свет божий нечто живое, немаленькое, столь яростно бьющееся в захвате силового поля, что не было никакой возможности определить его истинную форму и сосчитать конечности – да и не было никакой необходимости забивать голову такими глупостями, их задача заключалась отнюдь не в этом, они нагрянули сюда не учеными, а ассенизаторами…

Сноровисто загнав добычу в сетчатую пасть, Кирьянов нажал другую кнопку, и ловушка захлопнулась в сетчатый шар, который уже совершенно самостоятельно поплыл над болотом к противоположному берегу, чтобы улечься в штабель собратьев, каждый с добычей внутри. Кирьянов устало отфыркнулся.

И побрел вперед – третий день подряд, то по колено в болоте, то по пояс, то включая антиграв, когда становилось «с головкой», и неспешно плывя вертикально сквозь густую жижу, оставляя невысокий, быстро разглаживающийся кильватерный след. Третий день они прочесывали болота на этой черт-те где расположенной планетке, выуживая этих живых, яростно бившихся, явно не расположенных покидать родимые хляби. Зачем это понадобилось, Кирьянов решительно не представлял, а вопросы задавать отчего-то не тянуло. Где-то в глубине души прочно угнездилось унылое разочарование.

Ему втолковали, что все будет обыденно, но он не представлял, чтобы настолько. Очень может оказаться, работа была исключительно нужная и важная, но Кирьянову она уже успела осточертеть хуже горькой редьки. И оттого, что не было ни малейшей опасности, все выглядело еще беспросветнее, он ощущал себя жестоко обманутым, боролся с этими мыслями, напоминал себе, что романтики, строго говоря, во Вселенной не существует вообще, а есть одна только работа, вещь обыденная, рутинная, неизбежная, скучная…

И работал, как прилежный автомат, не отставая от других. Благо дело оказалось нехитрое, немногим сложнее рыбалки или собирания грибов…

В шлеме явственно прозвучал голос прапорщика Шибко:

– Внимание, звездорубы, рейнджеры мои галактические! Отбой! Всем отбой, возвращаемся на берег!

Очень хотелось, чтобы на этом все и кончилось, но не стоило питать преждевременных надежд… Кирьянов повернул тумблер, его выдернуло из трясины как пробку из бутылки, развернуло и понесло к противоположному берегу. Повернув голову, он увидел, что и остальные неровным журавлиным клином плывут в том же направлении.

Вскоре ноги коснулись твердой земли. Метрах в двухстах от берега, где над коричневым косогором торчали пучки здешней то ли осоки, то ли камыша – зеленые стебли с бурыми шишками, – громоздился пирамидальный штабель сетчатых шаров, внутри которых не прекращалось яростное шевеление, однако ни звука оттуда не долетало: похоже, эти создания никаких звуков не издавали ни при каких обстоятельствах. Тут же стояла «палатка» – серебристая полусфера, по уровню комфорта внутри превосходившая иные кремлевские апартаменты (где Кирьянов, конечно же, не бывал отроду, но смело брался сравнивать), а рядом с ней тачка – матово-серый овал с загнутыми краями, десятком темно-вишневых кресел и простеньким пультом управления. Возле нее лениво покуривали шофер Вася и оружейник Митрофаныч, седовласый бодренький мужичок предпенсионного возраста, – вот о его прошлой жизни Кирьянов так ничего и не знал до сих пор, субъект сей, говорливый и беззаботный, в иных случаях делался невероятно склизким, с шуточками-прибауточками вывертывался из рук, увиливал от вопросов так, что это и увиливаньем нельзя было назвать…

Оба они были в таких же скафандрах, но без шлемов, потому что им-то в болоте бултыхаться не приходилось в силу бытующего на «точке» скрупулезного разделения обязанностей, протестовать против коего глупо и нелепо. Моментально оживившись, почувствовав себя наконец нужным и необходимым, Митрофаныч браво прикрикнул:

– Ребятки, сдаем казенные стволы по принадлежности! И не толпитесь вы, господа офицеры, душевно вас умоляю! По очереди подходим! Обер-поручик Кирьянов – одна единица… Точно, одна, принято… – Он бережно уложил пушку в зажимы на задней площадке тачки, кивнул. – Старший капитан Кац – одна единица… количество сданного количеству выданного соответствует…

Кирьянов, первым избавившийся от пушки, воспрянул духом: впервые за три дня у них потребовали сдать причиндалы – а это вполне могло означать…

Он нажал кнопочку, и шлем словно бы испарился, чтобы в любой миг вновь материализоваться при необходимости – либо нажатием кнопки хозяином скафандра, либо при внешней угрозе для жизни и здоровья.

Все семеро сверкали, как новоотлитые монументы – скафандры волшебным образом избавились от потеков и пятен густой грязи.

– Шабаш, господа офицеры, – сказал Вася, сияя беззаботной ухмылкой. – Отработали…

Вот теперь Кирьянов совершенно отмяк душой – шоферы всегда все знают, галактические тем более. Он с удовольствием потянулся, одним движением указательного пальца открыл наколенный карман и вытащил сигареты пальцами, затянутыми в прочнейшую, но тончайшую серебристую ткань, нимало не сковывавшую движений.

Щелкнул зажигалкой, затянулся, мимолетно подивившись откровенному сюрреализму происходящего: подполковник-пожарный, чалдон средних лет, смолил обыкновеннейшую «Золотую Яву» с «красным кружочком», стоя в серебристом скафандре на бережку инопланетного болота в неведомой звездной системе, то ли в своей Галактике, то ли в соседней, под белесовато-серым небом, по которому в виде сомнительного украшения пейзажа ползли клочковатые, отливавшие зеленым облачка. Сюрреализм был главным образом в том, что на Земле в это же самое время отважные парни кружили над планетой в железных пузырях, за что вскорости должны были получить по золотой звездочке – и они понятия не имели, что снаружи выглядят чем-то вроде первобытного косматого предка, решившегося оседлать бревнышко и пересечь на нем речушку. Зорич прав: шок, крах, крушение надежд, уважения к себе, смысла жизни… Каково было бы узнать иному из героических полковников и генералов, что существует на свете Вася, лихо гоняющий по пыльным тропинкам далеких планет галактическую технику – одна тачка диковиннее другой, – но при этом оставшийся в капральских чинах? То-то…