That will never work. История создания Netflix, рассказанная ее основателем - Марк Рэндольф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я был в световом годе от нашего стерильного офисного здания в северной Калифорнии.
Майкл устроил мне экскурсию по зданию. В то время он был худым и жилистым, несомненно, благодаря диете с высоким содержанием капусты, йогурта и гранолы. Он носил рубашку без воротника, под которой виднелось что-то вроде ожерелья. Он наклонялся, когда говорил, и внимательно слушал мои ответы. Я ожидал, что Майкл в любой момент медленно покачает головой и буркнет: «Ага, это именно то, о чем я думал. Телец с асцендентом в Овне». Казалось, его вела внешняя сила, высшая сила, которая была главной. Он не мог сойтись на компромиссе, потому что был только посланником. Ему необходимо было посоветоваться с боссом перед тем, как принять решение.
Если снаружи All Movie HQ напоминала коммуну, то внутри походила на штаб коллекционера записей с обсессивно-компульсивным расстройством. Каждый квадратный дюйм стен от пола до потолка покрывали полки, заполненные пластинками, компакт-дисками и кассетами. Комнаты были приспособлены под рабочие пространства. В первой из них было три стола, стоящих по углам. Женщина за столом, ближайшим к двери, держала под маленькой лампой вкладыши в пластинки, а перед ней лежал словарь иностранного языка. «Норвежская народная музыка», – сказала она. В следующей комнате мужчина перелистывал огромную стопку Daily Variety за тридцатые годы.
«Что вы ищете?» – спросил я.
«Анонсы фильмов, – сказал он. – Я пытаюсь сопоставить даты съемок».
«Он собирает данные о фильмах, которые никогда не были выпущены», – гордо сказал Майкл.
Экскурсия заняла около часа. Я увидел три или четыре здания, заполненные всеми этими помешанными на деталях писцами. В бывшем гараже располагалась столярная мастерская. Пилы, поддоны, штабеля пиломатериалов. И дюжины одинаковых шестифутовых книжных шкафов. Они хранили так много книг, записей и фильмов, что выпускали собственные шкафы.
Мы не достигли соглашения в этот день и в последующие недели. Мы спорили по поводу самых глупых деталей. Как только я выполнял одно из его требований, он выдвигал другое. Несмотря на всю риторику его сайтов о том, что он является ведущим мировым хранилищем информации о музыке и кино, Эрлевайн был патологическим собирателем.
Его настоящей мотивацией была не информация: ей было коллекционирование. Он нашел способ монетизировать свое навязчивое состояние, и ему нужны были мои DVD больше, чем мои деньги.
Но даже с DVD в руках я подозревал, что была еще одна причина, по которой Майкл откладывал решения, – он параноидально опасался за свои данные. Я предлагал использовать его информацию о фильме – дату выхода, актерский состав и так далее – в качестве основы для наших собственных записей. Мы бы добавляли информацию, специфичную для DVD, и возвращали бы диски ему. Но Эрлевайн настаивал, что именно он должен добавлять информацию с DVD в свою коллекцию и только после этого отправлять нам.
Мне нравилась идея, что он сделает большую часть работы, но договоренности мешало его желание быть единственным собственником всех этих сведений. Для меня это было неприемлемо. Мы собирались построить всю структуру сайта на этой информации, и если бы он вдруг решил, в припадке астрологического раздражения, что ему не нравимся мы, наши условия или асцендент Тельца, то мог легко взять свой хрустальный шар и отправиться домой, оставив нас ни с чем.
Стартап на ранних этапах – деликатная экосистема, на которую постоянно давят со всех сторон – инвесторы, реалии рынка, старые добрые вероятности.
Мне не нужна была еще одна внешняя сила, вмешивающаяся в наш прогресс.
Я понимал тревогу Эрлевайна. Его сервисы – и All Music, и All Movie – начинались как печатные издания. Они были аналоговыми. Переход в цифру дался ему нелегко. Он сидел на своем кладе и не хотел, чтобы кто-то его отобрал.
В конце концов, я начал раздражаться. По плану Эрлевайна мы должны были платить ему за привилегию узнавать о DVD, которыми владели. Но еще я знал, что мы у него в руках. На нас давило время, а у него была информация, которую мы хотели. Сайт должен был запуститься уже через несколько месяцев, и нам нужно было начать создавать базу, которая заставит его функционировать.
Я тянул и мешкал. Каждый день, пока январь переходил в февраль, Кристина и Эрик торопили меня. Мы писали свои собственные рекламные ролики, добавляли фильмы в «коллекции» и принимали другие редакционные решения, но весь наш контент должен был быть прикреплен к корневой записи. Даже если мы успеем завершить создание всей сопроводительной информации до даты запуска, нам понадобятся дни, если не недели, усилий, чтобы связать ее с данными Эрлевайна. Мы не могли просто откладывать все на последний день перед запуском.
Была и еще одна проблема. Даже если мы достигнем соглашения, количество данных, которые он должен был нам переслать, было таким огромным, – особенно для 1998-го, – что их нельзя было передать через Интернет.
Мы бы получили информацию в аналоговом виде: бобины магнитной пленки. Забудьте об электронной почте: данные нужно было пересылать в коробках.
Это была еще одна причина, по которой нам требовалось бы все возможное время.
Контракт, который предложил Эрлевайн, был полностью неприемлем. Я его ненавидел. Но был вынужден его подписать.
Эрлевайн выиграл.
Но сразу же после того, как я подписал этот документ, я начал думать о способах из него вырваться.
Как только мы начали воплощать в жизнь идею Netflix, часы работы стали долгими. У нас и раньше были пятидесяти-, шестидесяти- или семидесятичасовые рабочие недели. Все мы были ветеранами Кремниевой долины. Разница состояла в том, что в этот раз мы сами выбрали такой график. Мы не работали ради чьей-то чужой мечты. Мы работали на себя. Так что, да, иногда я спал на кушетке в офисе. И да, однажды я видел, как один из наших кодеров освежался в раковине мужского туалета. Но когда мне нужно было свободное утро, чтобы поездить на велосипеде по пересеченной местности и прочистить голову, я брал его. Когда Те хотела попережевывать PR-фокусы под маникюр, она шла и записывалась.
Сейчас это называют «заботой о себе». Но тогда мы просто называли это здравым смыслом. Если мы собираемся фундаментально изменить целую индустрию, нам нужно, чтобы мозги оставались при нас.
Даже в окопах
