Своих не сдаю - Максим Михайлов

Сержант относился к нему так же с легким налетом превосходства, но с подчеркнутой почти отцовской заботливостью и требовательностью. Однако именно его Андрей откровенно побаивался. Просто Жердяй олицетворял для него другой мир, в котором жили совершенно непривычные и незнакомые рафинированному интеллигентному москвичу люди. Те, что были гораздо проще и незамысловатее по жизни, в лицо говорили, что думали, не вкладывали в слова каких-то потаенных смыслов, называли вещи своими именами. Вместе с тем они были скоры как на сердечную дружбу, так и на кулак, вспыльчивы и агрессивны, но при этом добры и отходчивы. Они сроду не бывали на модных тусовках и в ночных клубах, с точки зрения его московского круга общения были грубы и неотесанны, но зато подкупающе искренни во всех движениях широкой, как вольные провинциальные просторы, души. Андрей пока еще не мог найти верного тона в общении с этим новым для него типом людей и потому частенько попадал, что называется не в струю, то слишком жеманясь и дипломатничая, то наоборот переигрывая в этакого в доску своего рубаху-парня.

Наконец они оказались напротив намеченной им стороны развалин. Сержант, искоса глянув на Андрея, приложил палец к губам и, аккуратно раздвинув густо поросшие листвой развесистые ветви, впился глазами в темные провалы окон и полуобвалившийся, топорщащийся битыми кирпичами дверной проем. Андрей тоже напряженно шарил взглядом по остаткам домов, надеясь углядеть хотя бы намек на движение, легкое колебание воздуха, мелькнувшую тень. Тогда можно было бы не идти туда, просто расстрелять эти замшелые чудом еще держащиеся вместе кирпичи, забросать их гранатами, разнося громом взрывов в куски все угрожающее и страшное, что сейчас молчаливо таилось в этих стенах. Но нет. Развалины молчали, зловеще чернея под яркими солнечными лучами. Видимо, все же придется их осматривать, ох, как не хочется-то! Мама, мамочка, страшно-то как! И зачем я только бросил этот чертов институт?! Зачем дерзил декану? Почему из невесть откуда накатившей гордости отказался, когда реально мог заплатить деньги военкому?! Если бы вдруг откатить все назад, с великой радостью засунул бы в задницу глупую гордыню, иллюзорную мужественность и самостоятельность! Все что угодно, лишь бы не быть сейчас здесь! Лишь бы не надо было вставать с такой теплой уютной, покрытой мягкой травой земли! Лишь бы не идти туда! Нет! Не хочу! Не надо!!!

Пытаясь подавить противную дрожь во всем теле, липкий одуряющий страх, заглушить рвущийся изнутри крик, Андрей горячечно зашептал сержанту:

— Как мы туда пойдем? Нас же видно будет, как на ладони!

— Не дрейфь, разведка, — покровительственно хлопнул его по плечу Жердяй. — Три к одному, там нет никого. Иначе давно бы уже нас срисовали и такими звездюлями попотчевали, что мама не горюй. Ошиблись, похоже, летуны, а может банда в другую сторону после их пролета отвернула, тоже ведь, поди, не совсем дурные.

Андрей знал, что вертолетчики обнаружили до десятка вооруженных мужчин, направлявшихся по их словам, как раз к этим развалинам. Их группа оказалась всего в двух километрах от цели, и командир получил задачу выдвинуться и проверить информацию авиаторов. По идее логично было предположить, что боевики движутся как раз сюда, чтобы переждать день в относительно безопасном укрытии, но, конечно, они могли вспугнутые пролетевшими вертолетами спешно рвануть, куда глаза глядят, тут сержант прав. Так что нечего заранее мандражить, авось все обойдется.

— Интересно, что здесь раньше было? — пытаясь отвлечься, задал он глупый и ненужный вопрос.

— Что было? А что обычно! — неожиданно резко ответил Жердяй. — Люди жили. Скотину держали, огороды… Рабов русских, пяток мужиков, чтобы работали, да пару девок молодых, чтобы драть всем хутором. А потом пришли оккупанты, мы то есть, все разбомбили и разрушили, а жители в леса подались, в партизаны… Так то вот… Может их с вертушек и видели… Хотя вряд ли… Судя по всему, здесь «саушки» еще в первую войну порезвились, а партизаны так долго не живут. Работа у них для здоровья уж больно вредная…

Долетевший с дальнего конца терновых зарослей троекратный крик-плач кукушки, глухо прозвенев над обгоревшими руинами, прервал сержанта.

— Ну, пошли, что ли, москвич. Дай бог, нет там никого, — поднимаясь в рост, произнес сержант и неумело украдкой перекрестился.

Андрей неловко, цепляясь за вытарчивающие во все стороны ветви, поднялся и, тяжело передвигая ставшие вдруг ватными ноги, явственно ощущая, как неприятно ворочается где-то в желудке противный холодный ком, двинулся следом.

— Так, Цапель, — уже обычным резким и энергичным голосом окликнул его Жердяй.

— Идешь за мной след в след. Держишь правую сторону, хотя нет, держи лучше левую, так легче будет… Смотришь по сторонам. Если что, не думай, сразу стреляй, падай и откатывайся. Понял, нет? Да не тычь мне стволом в спину, придурок столичный! Отстань метров на пять. Вот так, молодец! Все, соберись, глаза разуй пошире и потопали.

Андрей шел, будто во сне. Все вокруг казалось размазанным и нереальным, будто в тяжелом, вязком предутреннем кошмаре наплывали на него выщербленные поросшие вездесущим бурым мхом стены разрушенных домов. Тихо шуршала, приминаясь, трава под ногами. Похоже, здесь действительно никого, вон трава, какая высокая, если бы шел кто-нибудь по ней, верняком бы целую дорогу вытоптал. А никаких следов не видно.

— Здесь нет никого. Нет здесь никого. Никого здесь нет, — будто заклинание вновь и вновь тихо шептал он так и эдак тасуя эти три слова, пытаясь таким образом уговорить того невидимого страшного, что засел в развалинах и, возможно уже держит его Андрея на прицеле, что на самом деле его нет и не было, не существует…

Иногда взгляд его утыкался в мелькающую впереди туго обтянутую пятнистой курткой спину Жердяя, невольно задерживаясь на выступившим между острыми лопатками темном пятне пота, но чаще напряженно пытаясь сфокусироваться, впивался в темноту оконных и дверных проемов, метался от одного угла к другому, нырял в неожиданно открывающиеся проломы стен. Он пытался приободрить себя мыслью о том, что сержанту приходится гораздо хуже. Он идет первым и, кроме того, что следит за таящими опасность развалинами, должен еще внимательно осматривать колышущуюся под ногами траву, чтобы ненароком не сорвать прячущуюся в ней нитку растяжки, или не наступить на нажимную противопехотку. Андрею в этом плане вполовину легче, он идет по протоптанным следам, значит, о минах можно не думать. Однако, облегчения эта мысль отчего то не приносила никакого. Автомат мягким резиновым затыльником приклада крепко и надежно вжимался в плечо, как бы успокаивающе нашептывая: «Тут я, хозяин, тут… Все хорошо будет, я помогу, справимся…». Ствол, как учили, чуть опущен, чтобы не сужать поле зрения, а при нужде мгновенно взлететь вверх, довернуться на нужный угол и выплюнуть застоявшийся без дела свинец. Патрон в патроннике, предохранитель сброшен на автоматический огонь… Противно взмокла липким потом ладонь на пистолетной рукояти, указательный палец подрагивает на спуске.

— Здесь нет никого. Нет здесь никого.

Что-то неясно мелькнуло за осыпавшимся в буйную траву цементной пылью отломком… Человек? Не может быть… Здесь нет никого! Андрей почувствовал на спине вереницу противных ледяных мурашек пробежавших вдоль позвоночника. Впился глазами в неправильно легшую, не соответствующую отломку тень. Кто-то скрывался за ним, кто-то живой и недобрый прятался от них с сержантом, возможно уже готовя к бою автомат. Он открыл, было, рот, чтобы окликнуть ничего не замечающего Жердяя, но вспомнил его же наставление «увидишь что, сразу стреляй» и осекся. Стрелять тоже казалось глупо, а ну как это и не человек вовсе, а просто причудливая игра теней, потом мало того, что подколок и издевательских шуток будет столько, что не оберешься, так еще и командир за бестолковую стрельбу, выдающую местоположение группы по головке не погладит. Черт! Дилемма, твою мать… Может все же окликнуть сержанта?

Конец его раздумьям положил темный смазанный в движении, но все же явно человеческий силуэт, вдруг выскочивший из укрытия и метнувшийся куда-то вбок. Натянутые нервы, будто кипятком, ошпарило смертельным ужасом, судорогой свело замерший на спуске палец.

— А-га-а-а-арр! — рванулся из горла крик, смешавший в себе дикий атавистический первобытный страх и звериную нечеловеческую ненависть.

Этот вопль будто снял морок, и, освобожденный от тисков ужаса, палец с силой вдавил спусковой крючок. Автомат закашлял, забился в руках, очередь хлестнула плетью, выбивая кирпичную крошку, бестолково гуляя в разные стороны, длинная, на весь магазин. Андрей не целился, из головы в тот момент вылетело все, чему долгими изнурительными часами обучали в учебке, все наставления «стариков» и командира группы. Да и не по плечу ему сейчас было выполнить столь сложное действие как прицельная стрельба, даже просто заставить подчиняться один лишь указательный палец, перебороть охвативший все тело ступор и то показалось подвигом достойным мифических героев.