Пациент доктора Паарелбакка - Томаш Ржезач

— Все в порядке, Джерри. Оставь мне для Рика двести франков, и с этим покончено.

Я кивнул в знак согласия, выложил на стол банкноты, а Барри Рейнолдс черкнул расписку.

«Протащить бы еще одну идейку», пришло мне вдруг в голову.

— Барри, а нельзя устроить, чтобы я все же мог время от времени посылать моим мальчикам какую-то толику денег? ’

Это было вполне логично и гуманно: забота отца о покинутых сыновьях.

— Ну конечно же, Джерри. Рлк будет часто ездить в Чехословакию. У него там действительно установились отличные торговые связи. И он определенно сможет передавать деньги.

— Это было бы здорово! Спасибо! — воскликнул я.

Он кивнул и заявил, что пора приниматься за дела.

За неполный час он разъяснил мне детали задач, стоявших передо мной в Голландии. Затем он набросал всю систему морской транспортировки и разгрузочных баз, увязав ее с последующей доставкой лекарств фирмы «Шердко» автомобильным, железнодорожным, а в особых случаях и воздушным транспортом.

— Через три дня ты должен отсюда умотать, — решительно сказал он в заключение. — Все эти дела достаточно срочны.

К вечеру небо заволокло тучами. Они опускались все ниже и ниже. Заслонив собой гору Пилатус и альпийский массив за нею, они словно стерли их с горизонта. Я перешел через крытый мост, именуемый Каппельбрюкке, и поднялся в район Солнечного холма, где живут богачи. В садах здесь растут рододендроны и самшит. Я остановился перед небольшой старинной трехэтажной виллой, у входа в которую стоял гипсовый гном с трубкой в руке.

Было необыкновенно тихо. Лишь издали доносился приглушенный шум города.

Я завернул за угол и оказался на узкой улочке, переходившей в лесную дорогу. Тут я опять остановился и прислушался. Взглянул па часы.

До назначенного времени оставалось двадцать семь минут. Сейчас особенно важно не притащить за собой «хвост». Я стоял, вдыхая прелый запах старого леса. Я внимательно осмотрелся. Кажется, все чисто.

Я снова взглянул на часы, а затем быстро сбежал по крутым улочкам вниз. Было уже темно. Автомашина стояла точно там, где ж должна была стоять: на улице с поэтичным названием Таубенгаусштрассе, что означает Улица голубятен. Правда, вместо голубятен тут во множестве ютились небольшие мастерские.

Машина была серебристо-синим «рено-5». Я посмотрел на номер: государственный номерной знак кантона Вадт. За рулем никого не было, но стекло у сиденья водителя было слегка приспущено, Я медленно прошел мимо машины и сунул в щель сложенный вдвое листок тонкой бумаги, испещренный цифрами пятизначного кода. Затем дошел до угла улицы. Здесь, как и надлежало, постоял точно шесть минут, а когда вернулся тем же путем обратно, синий «рено» уже исчез. Я с шумом выдохнул. В нужное время и в определенном месте цифры переведут в буквы. Затем их соединят в слова, и в пражском Центре прочитают:

«Источник выезжает в зону «Моника-1»+ 2 и просит срочно сообщить условленным способом сведения о деятельности Зоркого в зоне «Либуше». Источник просит согласия на проведение операционного варианта А. Активизируйте связь в зоне «Моника» в установленный срок.

Путешественник».

Если бы даже эту бумажку с пятизначными сочетаниями цифр кто-то случайно обнаружил и пришел к выводу, — а в наше время это под силу каждому читателю шпионских детективов, — что дело тут пахнет кодом, — если бы этот кто-то подобрал, как говорится, к коду ключ, ему все равно было бы не понять того, что сразу же поймет Вашек Плихта. А именно, что майор госбезопасности Блажек Ярослав через два дня после передачи этих сведений выезжает в Голландию и просит свой Центр через заранее обусловленные тайники сообщить, чем занимался в Праге человек по имени Джеймз Бермонд Рик, и, наконец, что для освобождения Мартина Шульца из «Больницы милосердных братьев» он намерен использовать наиболее сложные, но зато самые верные варианты.

* * *

В Роттердаме лил дождь. Косой, частый и, мне казалось, какой-то сальный. Тучи словно прижимали к земле крупнейший в мире порт с его сорокакилометровым рейдом, с кафетерием на вращающейся башне, с Цадкинов-ским памятником «Гибель Роттердама», с облупленными доходными домами, со Схиедамским стекольным заводом и винокуренным заводом, производящим водку, называемую здесь «Йонге енэвер».

В воздухе ощущался типичный для Роттердама запах, напоминавший резкую вонь кошачьей мочи. Он исходил не из нефтеперерабатывающих заводов фирм «Шелл», «Эссо» или «Тайгер», как обычно думают, а из оранжерей и теплиц, владельцы которых используют для обогрева из соображений экономии старые нефтяные отопительные приборы, еще более отравляющие и без того уже едва пригодный для дыхания воздух.

Я невольно думал об этом, хотя мысли мои должны были быть заняты чем-то совершенно иным. И поступал я, как поступает любой пешеход, вынужденный ожидать под проливным дождем: поднял воротник плаща, зажал сигарету в кулак и расхаживал взад и вперед.

Три шага вперед.

Три шага назад.

Я расхаживал по тротуару у моста через Маас, и при каждом повороте моим глазам открывались стены психиатрической больницы из красновато-коричневых глазурованных кирпичей. Это была не фешенебельная «Больница милосердных братьев», руководимая главным врачом, начавшим свою медицинскую карьеру в террористической организации «Иргун цвай леуми», а заурядная городская психиатрическая клиника, последнее пристанище алкоголиков, наркоманов и людей, не выдержавших безумного темпа современной жизни.

Дождь лил безбожно. Я находился на расстоянии двух тысяч километров от родины и стоял, точнее говоря, топтался у самого порога возложенной на меня операции. Все, что происходило до сих пор, было всего лишь прелюдией: изнурительной, истощающей физически и духовно, но все же лишь прелюдией.

«Неужели он не придет?» — спрашивал я себя.

Должен прийти. Ведь здесь его постоянная работа, и он даже понятия не имеет, что я его жду. Возможно, он просто где-то задерживается. Я взглянул на часы. Было половина пятого. Я снова принялся расхаживать.

Кто не умеет ждать, тому печего делать в разведке. Лил дождь, и текли минуты. Было пять, когда он наконец появился в проходной психиатрической лечебницы. Я видел, как он чуть припадает на правую ногу, которую сломал еще несколько лет назад, бегая на лыжах.

Вот он на минуту остановился, снял забрызганные дождем очки в квадратной черной оправе, протер их и направился к автостоянке. Это и был доктор медицины Милан Ректорис. Когда-то в прошлом — научный сотрудник одного из ведущих исследовательских институтов психиатрии в Чехословакии, а ныне эмигрант и рядовой врач роттердамской городской лечебницы. Насколько я знал, эмиграция, в которую он кинулся, как в омут, лишила его практически всего: научной работы, перспектив и душевного покоя. Установить, что с ним дело обстояло именно так, а не иначе, было нетрудно.

— Добрый день, пан доктор! — обратился я к нему.

Ректорис остановился,’ пораженный обращением на чешском языке, и, уставившись на меня, заморгал глазами за толстыми стеклами очков.

— Вас приветствует Мирен! — четко произнес я-затем его давний пароль.

Ну, как он — отреагирует? Или сделает непонимающий вид и мне придется прибегнуть к более жестким мерам?

Ректорис переступил с ноги на ногу и произнес отзыв:

— Какой Мирек? Я их знал много.

Итак, все, кажется, становилось на свое место.

— Мирек из Шарки, пан доктор.

Он наклонил голову.

— Значит, вы все-таки меня нашли?

В его голосе слышались удивление и покорность.

— Кого мы хотим найти — того мы всегда находим, пан доктор, — ответил я.

Он подтянул узел модного галстука.

— Стало быть… он запнулся; слова, казалось, застревали у него в горле. — Стало быть, вы не забыли?

— Нет, не забыли. Ни хорошего, ни плохого, что вы когда-то совершили.

Милан Ректорис взглянул на меня исподлобья.

— Чего же вы от меня хотите?

— Пан доктор, не будем стоять тут под дождем. Садитесь в свою машину и поезжайте в кафе роттердамского яхт-клуба на Беерманстраат. Вы знаете, где это?

Он утвердительно кивнул.

— Там займите столик или, еще лучше, отдельный кабинет, где бы нас никто не беспокоил. А я поеду вслед за вами. Только не пытайтесь скрыться от меня. Это вам чертовски дорого обойдется.

Я сел в свою машину, и двинулся за его «рено» в направлении тоннеля, именуемого Бенилюкстуннель, который проходит под Маасом. «Нет, — убеждал я себя, — он не станет пытаться от меня ускользнуть».

И вдруг машина доктора Ректориса пропала из виду, затерявшись где-то в потоке автомобилей. Передо мной светились теперь два задних фонаря какого-то черного «линкольна». Они смахивали на громадных размеров бычьи глаза. И тут через его лобовое стекло, напоминавшее по величине витрину небольшой лавки, я заметил шедшее впереди «рено» Ректориса.