Незаметные убийства - Гильермо Мартинес

Я отрицательно помотал головой, даже имени такого я никогда не слышал.

— Нет? — удивился Селдом. — Тогда вы непременно должны посмотреть его представление. Насколько мне известно, он скоро приедет в Оксфорд, и мы можем пойти вместе. Помните наш разговор в Мертон-колледже об эстетике умозаключений, свойственной разным дисциплинам? Я тогда сказал, что логика криминальных расследований была первой моей моделью. А второй моделью — фокусы. Но я даже рад, что вы его не знаете, — произнес он почти с детским восторгом, — я воспользуюсь случаем и посмотрю представление во второй раз.

В это время мы подошли к дверям заведения «Орел и дитя». Я глянул в окно и увидел Лорну. Она сидела к нам спиной, рыжеватые волосы рассыпались по плечам. Она рассеянно крутила по столу картонный кружок — подставку под стакан. Селдом, машинально доставший пакет с табаком, проследил направление моего взгляда.

— Ну-ну, идите же скорей, — улыбнулся он, — Лорна не любит ждать.

Глава 15

Прошло еще две недели, но ничего нового об этом деле я не узнал. За минувшие дни мне также ни разу не удалось увидеться с Селдомом, хотя по отдельным репликам Эмили я понял, что он находится в Кембридже и помогает в организации семинара по теории чисел.

— Эндрю Уайлс решил попытаться доказать теорему Ферма,[24] — сказала Эмили с мягкой улыбкой, словно речь шла о непослушном ребенке. — И Артур — один из немногих, кто воспринимает его затею всерьез.

Я впервые в жизни слышал имя Уайлса. Мне казалось, что в последнее время уже ни один профессиональный математик не занимался теоремой Ферма. После трех веков сражений — и главное после Куммера[25] — теорема превратилась в парадигму того, что математики считают неподдающейся задачей. Решение, по общему мнению, находится вне досягаемости какого-либо из известных инструментов или подходов, и оно настолько трудно, что на него не хватило бы целой человеческой жизни и целой карьеры, если бы кто-то за теорему и взялся. Когда я изложил свои доводы Эмили, она согласилась, словно и для нее в предстоящем семинаре крылась маленькая загадка.

— И все же, — добавила она, — Эндрю был моим учеником, и если сегодня в мире кто и способен на подобный подвиг, то это он, тут у меня сомнений нет и быть не может.

Сам я две недели назад получил приглашение из Школы теории моделей в Лидсе и, естественно, принял его, но теперь, вместо того чтобы внимательно слушать лекции, чертил на полях тетради — будто посылая призывы в пустоту — два символа: круг и рыбу. Я пытался вычитать что-нибудь между строк в газетных материалах, напечатанных после смерти Кларка, но, вероятно, Питерсен принял соответствующие меры, и ни о какой связи между двумя преступлениями почти не упоминалось, хотя рыба в заметке фигурировала; правда, репортер явно двигался на ощупь и воспринял изображение рыбы как своеобразную подпись автора послания. Я попросил Лорну в подробностях сообщать мне обо всем, что происходит, но, получив написанное от руки письмо, убедился, что это отнюдь не «донесение», а, к полному моему удивлению, одно из тех посланий, которые я считал уже давно вышедшими из употребления и которого никак не предполагал получить от нее. Длинное, нежное, неожиданное — короче, настоящее любовное письмо. На семинаре кто-то говорил про эксперимент под названием «китайская комната», а я перечитывал строки, написанные рукой Лорны, — казалось, они были продиктованы самым искренним порывом, в чем она и не думала раскаиваться. Я размышлял над тем, что острейшая проблема перевода сводится к следующему: главное понять, что говорит или что хочет сказать на самом деле другой человек, когда он подсовывает под дверь листок с ужасным словом. В своем ответе я процитировал стихотворение Кайс-бен-аль-Малаваха к Лайле:

О Господи, сделай так, чтоб ее любовь и моя были равны, / Чтоб ни один не превзошел другого. / Сделай так, чтоб ее любовь и моя были равноценны, / Как две части одного уравнения.

В Оксфорд я возвратился как раз в тот день, на который был назначен концерт. В моем институтском почтовом ящике лежал маленький план, оставленный Селдомом, где он отметил, как следует добираться до Бленхеймского дворца. Селдом также сообщал мне точное время нашей встречи. Вечером, уже заканчивая одеваться, я услышал стук в дверь. Это была Бет. На миг я буквально онемел и уставился на нее во все глаза. Черное платье с глубоким вырезом, перчатки до самых локтей. Открытые плечи, волосы, падающие на спину, твердая линия подбородка, длинная изящная шея… Впервые я увидел на ее лице макияж, и перемена оказалась разительной. Под моим восхищенным взглядом она нервно улыбнулась.

— Мы с Майклом подумали, что, может, ты захочешь поехать с нами на машине, правда, мы должны прибыть туда пораньше… Мы уже выезжаем.

Я взял тонкий пуловер и последовал за ней по дорожке, огибающей сад. Майкла я до сих пор видел всего один раз, и то издали, из окна комнаты. Теперь он был занят тем, что устраивал виолончель Бет на заднем сиденье, и когда наконец голова его вынырнула наружу и он поздоровался со мной, я получил возможность разглядеть веселое и простодушное лицо с красными пятнами на щеках, совсем как у крестьянина или разудалого любителя пива. Он был очень высокий, плотного сложения, но в повадке его я сразу приметил неодолимую вялость, что сразу заставляло вспомнить пренебрежительную реплику Бет. Слегка помятый фрак никак не желал сходиться у него на животе. Длинная непослушная прядь светлых волос падала на лоб, так что он то и дело хватал ее двумя пальцами и отбрасывал назад — это был, как я понял, тик. Я со злорадством подумал, что скоро он станет совсем лысым.

Машина тронулась с места, мы медленно выехали на дорогу. У ближайшего перекрестка фары осветили раздавленного зверька, которого никто так и не удосужился убрать. Майкл резко повернул руль, чтобы объехать его, и, остановившись перед светофором, даже опустил стекло и глянул на то, что лежало посреди пятна засохшей крови. Тело зверька сделалось совершенно плоским, но при этом сохранило свою чудовищную раздвоенную форму.

— Это опоссум, — счел нужным прокомментировать Майкл, — наверное, упал с дерева.

— Он уже давно здесь лежит, — добавил я. — Я проходил мимо, когда его только-только сбили. Кажется, это самка с детенышем. Никогда не видел такого зверька.

Бет выглянула в окошко над рукой Майкла и рассеянно, без всякого любопытства посмотрела вниз.

— Семейство млекопитающих, отряд сумчатых, внешне похож на крысу, наверняка в Америке есть что-то подобное, где-нибудь на южных болотах. Скорее всего детеныш выпал из сумки и мать прыгнула следом, чтобы защитить его. Опоссум способен на что угодно ради спасения потомства, — сказала она.

— А почему никто не убирает его с дороги? — поинтересовался я.

— Уборщики суеверны. Никто не решается дотронуться до опоссума, считается, что он приносит смерть. Понемногу дело сделают колеса машин.

Майкл рывком тронулся с места еще до того, как загорелся зеленый свет, и когда наш автомобиль влился в поток других машин, он обратился ко мне с какими-то обычными вежливыми вопросами. Я припомнил, что одна английская писательница, кажется Вирджиния Вулф, однажды, извиняясь за пристрастие к формальностям, свойственное ее соотечественникам, объяснила, что очевидная банальность начала беседы — скажем, разговор о погоде — это желание очертить границы общей территории, установить благоприятную атмосферу, прежде чем перейти к более серьезным темам. Но меня уже давно начал мучить вопрос, а существует ли вообще этот второй этап и узнаю ли я когда-нибудь, что именно здесь считают более серьезными темами. И я решил спросить их, как они познакомились. Бет ответила, что они сидят рядом в оркестре, словно бы это само собой все объясняло. Но, по правде говоря, чем больше я глядел на Майкла, тем более правдоподобным и убедительным представлялось мне именно такое объяснение. Унылая рутина, повторение — самый эффективный способ сочетания разнородных вещей. К Майклу нельзя было применить даже выражение, которым пользовались некоторые женщины: «первый, кто подвернулся под руку», тут следовало сказать: «тот, кто сидел ближе других». Хотя… Откуда мне знать? Нет, знать, разумеется, я ничего не мог, но заподозрил, что единственная привлекательная черта Майкла — это то, что раньше его уже выбрала другая женщина.

Мы выехали за пределы города и через несколько минут мчались на большой скорости по автобану. Молниями вспыхивали рекламные щиты, и я почувствовал, что возвращаюсь в современный мир. Мы повернули в сторону Вудстока и поехали дальше по довольно узкой асфальтовой дороге, с двух сторон обсаженной деревьями. Ветви деревьев сверху переплетались, образуя длинный туннель, так что трудно было заранее различить ближайший поворот. Мы миновали маленькую деревню, проехали еще метров двести по боковой дороге и, нырнув под каменную арку, увидели в последних лучах закатного солнца огромные сады, озеро, торжественный силуэт дворца с золоченым куполом и мраморными фигурами, которые словно часовые застыли на балюстрадах.