Шкловцы - Залман Шнеур

А теперь — йаамейд[106]! Бесконечная шеренга маринадов и холодных закусок, кислых и соленых.

Во-первых, маринованная селедка кусочками, плавающая в собственном мутноватом рассоле и обложенная лавровым листом и луковыми колечками. Кусочки маринованной щуки наполняют стол своим ароматом. На срезе они белые, как сыр, а шкура — аппетитно-голубоватая, так как каждый кусочек лежит в чем-то вроде прозрачного студенистого желе с кружочками лимона и приправами. А вот тонущие в уксусе, сахаре и перце маринованные тоненькие огурчики, из тех, что собраны последними. Они очень полезны для здоровья, вы обязательно должны отведать парочку. Они разгоняют желчь, приободряют, готовят место для других закусок. Потому что, не забудьте, нам предстоит еще закусить рубленым яйцом со смальцем, а также холодными шариками из вареного карпа в луковом соусе. И не забудьте, что мы еще не притрагивались к холодным куриным пупкам. И если вы не хотите, чтобы на вас дулись, нужно во все, что есть на столе, потыкать вилкой, все отведать. Честное слово, лучше лишний раз облизнуться после таких вкусностей, чем нажить себе врагов…

Я вижу, что вы уже собираетесь произнести «длинное благословение»[107], встать из-за стола и откланяться. Ерунда какая! Сядьте. Извините, дорогой родственник, что вы голодным сидите. Сейчас подадут горячее. Тсс! Вот уже несут, прямо из печки. И я узнаю каждое блюдо по запаху. Во-первых, кусочки рубленого куриного белого мяса в пряном коричневом соусе. Затем гогелех. Это шкловский деликатес. Гогелех делают из тертой пареной свеклы, взбитой с яйцом и крошеной халой и поджаренной на курином смальце. Райский вкус! Напоминает жареные телячьи мозги, только намного, намного вкуснее. Ну, а теперь горячие куглы, нарезанные ломтями: кугл из манки с изюмом, кугл из лапши, кугл из поджаренной муки со шкварками, их называют еще «замерзшие куглы», потому что от них совсем не идет пар и они кажутся остывшими. Осторожнее, родственник! На самом деле в них столько жару, что опасно для жизни! Их прокалывают вилкой и дуют на них, пока они немного не остынут. И только после этого вкушают с особыми, праздничными «уф-уф-уф», полными пара и мирских радостей. Ну, а где же оладьи, и как поживают фаршированные шейки? Не могу больше — скажете вы! Не поможет! Горячее — это суть угощения. Только горячее пахнет настоящим праздником и возвышенным искусством тети Фейги. Я вам советую, соберитесь с силами и все попробуйте. А если вы, не дай Бог, не справитесь, тетя Фейга может подумать, что вам что-то не понравилось, что вы бы с удовольствием перекусили чем-нибудь другим… И из бездонной печки сейчас же начнут маршировать новые пузатые горшочки, чугунки и кастрюльки, наполненные ароматным цимесом, жареными гусиными ножками, кусочками тушеного языка… Короче, лучше сразу попробуйте то, чем вас потчуют. Может быть, тетя Фейга сжалится над вами и оставит пузатые горшочки стоять в печи под их слишком тяжелыми чугунными крышками, не без лихости надвинутыми на спрятанные под ними яства…

А чтобы вам лучше елось, вот вам совет: время от времени прихватывайте освежающую сливу, замаринованную в пряном уксусе, или кусочек вареной груши с брусникой, они же стоят тут, рядом с вами на столе. С горячими медальонами из белого куриного мяса они идут совсем неплохо, а кому не нравятся мясные блюда «без ничего», тот может заесть круглой яичной булкой… Неплохо, к тому же не надо утираться. Тетя Фейга тоже так говорит.

Ну, конечно, многие закуски любят, чтобы их смачивали, так что не забудьте отдать должное настойкам и попробовать и простой шестидесятиградусной водки, и ароматного девяностоградусного спирта, оставшегося с Пейсаха… Ну, вишневка — это вишневка. И померанцевка, которую тетя Фейга настояла на пуримском апельсине, — это померанцевка. И зубровка, настоянная на лесных травах, — это зубровка. Вы не уверены? Что значит, не уверены? Это бабы закусывают, но не пьют. Они пьют только смородиновую и морщатся от ее «крепости». Тоже мне крепость! Пусть себе морщатся на здоровье! А мы примем по капельке, а потом повторим — настоящей, семерной очистки горячительной изюмной водочки. И давайте выпьем с добрыми пожеланиями. Лехаим, родня! Дай Бог, чтобы, чтобы, чтобы…

Я вижу, вам очень хочется пожелать, «чтобы мы уже, в добрый час, встали из-за стола, избавились от шкловского угощения и животы наши остались невредимы»…

Но это не поможет. Торжество — это торжество. И никто не хочет нажить себе врагов. Так что думайте себе, что хотите, но вслух желайте, чтобы мы через год дожили до праздничного угощения не хуже нынешнего. И скажем: «Аминь!»

И давайте учиться у дяди Зямы, потому что именно это он желает и самому себе, и тете Михле, своей жене, и Ичейже[108], их единственному сыну, когда тетя Фейга так отменно потчует их сладким, и холодным, и горячим. Дядя Зяма, обращаясь к тете Фейге, умудряется даже соответствующим образом подшучивать над каждым блюдом:

— Ну, золовка, вот теперь мне сладко!

— Золовка, пссс!..

— Мне холодно, золовка! Мне жарко! Мне солоно!

— Золовка, ай-яй-яй!

А про маринованные сливы он каждый год шутит одинаково:

— Пока сладкое и кислое дерутся, я получаю удовольствие!

Но, когда гости чуть живые выходят из Уриного дома и направляются восвояси, лица у них вытягиваются. Тетя Михля, самая слабая в семье, первая начинает щупать у себя под ложечкой. Она икает и очень тихо говорит, что тетя Фейга, чтоб она была здорова, ее убила… Просто взяла и зарезала…

А Ичейже, ее единственный сын, добавляет: ему, напротив, намного лучше. У него в животе маринованная селедка всего лишь поссорилась из-за гогелех с отварной щукой. Ах, нет, что это он говорит? Это в нем телячьи мозги препираются с куриной шейкой из-за медовых тейглех… Кто может знать наверняка. Вот они пихают его в бок! Вот-вот, теперь он понимает, что значит ваисрейцецу[109]…

Сам Зяма, слава тебе господи, едок опытный, основательно поднаторевший в угощениях. Ему, конечно, давит повыше брючного ремня, но дядя Зяма молчит. Однако, как человек практичный, подмечает, что супруга и сын что-то слишком расшутились. Он боится, как бы из их шуточек не вышло чего-нибудь по-настоящему нехорошего, как бы эти шуточки не кончились слишком серьезно. Он думает о том, как бы подбодрить полуобморочных членов своей семьи и помочь им переварить угощение, однако не находит ничего лучше, чем напомнить им о своих трех сестрах: Блюмке, Этке и Марьяшке, которые с ним в ссоре, и поэтому его, дяди-Зямина семья, слава тебе господи, избавлена от девяностотарелочного угощения еще в трех домах.

— Не расстраивайся, — говорит он, — Михля! Ури, Фейге и их сыновьям завтра предстоит как следует поработать. Можешь сказать гоймл[110] за то, что три другие твои золовки на нас в обиде. А тебе, Ичейже, не следует думать о жирных гогелех. Лучше подумай о маринованных огурчиках, о квашеных лимонах, о нашатыре…

Говоря так, то есть заговаривая зубы, дядя Зяма подбадривает своих до самого дома и, наконец, вместе со всей ослабевшей семейкой спасается в воротах. А что там происходит, это уже не наше дело.

Прав дядя Зяма. Урины гостевые страдания гораздо тяжелее. Со своими сестрами он, к величайшему сожалению тети Фейги, не в ссоре. Он моложе двух своих братьев. Он человек ученый, воспитанный. Он по характеру мягче Зямы, тот ведь грубиян, простой скорняк… Он, Ури, не обидит сестер, особенно старшую, Блюмку-высокую, вдову, не дай бог, он ведь помогает ей и ее двум сиротам. Даже с риском для жизни Ури не откажется от ее угощения. А поскольку две младшие замужние сестры живут в соседстве со старшей, в их наследственном доме, Ури тоже придется зайти к ним «на угощение». Пиши пропало.

Наступает второй день праздника, и после молитвы дядя Ури начинает потихоньку вздыхать, понемножку охать. Он идет домой в задумчивости, сдерживая шаг, как раскаявшийся, как человек, которому вскоре предстоит рискнуть жизнью, пересекая реки крепких наливок и взбираясь на горы тортов и маринадов.

Придя домой, дядя Ури прямо в пальто делает кидуш в сукке, пригубливает для приличия чуть-чуть вина и съедает немножко торта. Потом снова вздыхает и начинает мобилизацию сыновей: Велвла, который уже учит Гемору, Файвки-сорванца и младшенького — Рахмиелки. Он заранее знает, что большого удовольствия ему от них не будет, что гораздо проще, чем тащиться к сестрам с целой ватагой детей, было бы оставить их дома. Но как быть? Он не столько думает о праздничных удовольствиях для детворы, сколько о том, что они помогут ему съесть угощение. Трем угощающим тетям придется волей-неволей заняться тремя дорогими племянничками, а тем временем их родители смогут у каждой из них проскочить мимо пяти-шести закусок. В таком тяжелом деле и это неплохое подспорье. Ничего, в том, что касается лакомств и вкусностей, он может положиться на всю честную компанию, и бог в помощь.