Живой Журнал. Публикации 2011 - Владимир Сергеевич Березин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ухов представил, как пьяный Васнецов требует от Абдулхана особой пошлины, а тот, не считая, швыряет ему под ноги золотые монеты.
Но шли часы, на корабле развернули странную конструкцию, а Начальник Таможни был ещё жив.
Ухов бы понял, если Васнецов решил бежать, но тут явно был не тот случай. Он сплюнул и посмотрел на напарника, вдруг удивившись перемене. Павлик, лежащий рядом, побелел и выпучил глаза.
— Т-т-товарищ Ухов, я… Я, кажется, бикфордов шнур выдернул.
— То есть, как, Павлик?
— Ну, когда мы уходили, я упал, и рукой схватился…
— Точно помнишь?
— Не знаю. — Павлик по-детски шмыгнул носом. — Не знаю, Фёдор Иванович! Не знаю.
Ухов замешкался, а Павлик вдруг скинул с себя гимнастёрку, галифе и ботинки.
— Стой! Ты куда?! — но Павлик уже полз змеёй к берегу.
Он проплыл под водой половину пути, глотнул воздуха, и в следующий раз вынырнул уже около борта.
Фиолетовые пластины висели у него над головой, он схватился за какой-то шкворень, потянулся и покатился по палубе мимо бочек и ящиков. Работа шла на другой стороне баркаса, и он тихо юркнул вниз, к машине.
И тут же увидел, что адская машина в исправности.
Павлик всхлипнул, но вспомнил, как комиссар Шкловер говорил о смерти.
Нет ничего лучше, чем погибнуть за Революцию, так говорил Исай Шкловер. Вспомнил Павлик комиссарские слова и, сделав над собой усилие, постарался навсегда забыть чёрные глаза туркестанских девок и плоскую, как стол, родную украинскую степь.
Он снял с полки серник и, чиркнув, запалил шнур.
Машина была готова к действию. Стрелки дрожали на правильных, указанных теорией, делениях. Лебедев проверял напряжение, заглядывал в колбы, где грелись волоски металлических нитей, но — медлил.
Начальник Контрабанды и Начальник Таможни сидели рядом.
Они стали равны друг другу — отражения соединились.
Васнецов отстегнул протезы и думал о своём умершем сыне, глядя в выгоревшее белёсое небо. Он вспоминал его детские волосы, что перебирал ветер с моря.
И Васнецов думал о том, что скоро увидит сына.
Абдулхан глядел вдаль, покусывая кончик незажженной сигары, чувствуя на шее дыхание невидимой Сашеньки. Её кровь засохла на френче между лопаток Абдулхана, превратилась в коросту, и ему казалось, что это любимая женщина положила ему ладонь на спину. И он тоже думал о скорой встрече.
Аллах прав, это будет последний рейс, сказал себе Абдулхан.
— Всё, — крикнул Лебедев, сорвавшись на фальцет. — Включаю! С Богом!..
Ухов увидел, как вместо баркаса по поверхности воды плывёт огромный шар, сверкающий на солнце.
Ухова не отбросило взрывной волной, а потянуло туда, к воде. Его тело покатилось через кустики колючек, но в последний момент Ухов успел схватиться за уздечку убитого коня. Он крепко ударился головой о седло и на минуту потерял сознание.
Когда он поднял голову из-за крупа, то увидел, что баркас исчез, а часть моря, где он стоял — замёрзла. Он ничего не мог понять, кто он и где он. В голове звенело, и память возвращалась медленно. Но это возвращение было неотвратимо. Можно надеяться, думал Ухов, что когда пройдёт контузия, то вспомнится всё.
Лёд играл гранями кристаллов, в точности повторяя форму волн.
Ухов ступил на него, вспоминая Волгу и своё детство, крик дядьки, утонувшего в ледоход. Всё вокруг потрескивало, шуршало — это лёд начал таять на жарком солнце.
Баркаса не было, не было никого.
«Интересно, где они?» — подумал Ухов. — «То ли динамитная сила стёрла их в пыль, то ли они в своём прошлом. Одно ясно — Революция на месте, и Красная Армия тоже при ней».
Он вернулся с неверного льда и сел на песок. Табак кончился.
Он ещё раз обшарил карманы. Табак остался только на стене таможни, в строках, щедро усыпанными ятями и ерами — «Допускаются беспошлинно начатые: пачка нюхательнаго и картуз курительнаго табаку, а сигар — не более одной сотни на каждое лицо».
И в этот момент на дюне появился, блестя очками, красный герой Рахмонов. Ржали в отдалении кони его отряда, звенела сбруя.
— Эй, как тебя, где они?
— Взорвались, — ответил специальный человек Ухов. — Все взорвались. И этот, с таможни — как его… Фамилия как у художника…
— А, Васнецов. Васнецова жалко, хороший был человек, хоть и офицер. А ты тот самый товарищ, которого нам прислал товарищ Ибрагимбеков? Тебя как зовут, я забыл?
Человек в выгоревшей гимнастёрке почесал за ухом и сказал:
— А зовут меня Ухов Фёдор Иванович. Вот так, товарищ Рахмонов.
Извините, если кого обидел.
26 января 2011
История про Ленинград
Сегодня — праздник, и я сообразил, что и к нему у меня есть текст, вернее один отрывок. К празднику этому я отношусь принципиально, да и во мне есть ленинградская кровь, чего уж там.
Ленинград, январь
59°57′00″ с. ш. 30°19′00″ в. д
Была лютая зима, а, может, так ему казалось от недоедания. Город вымерз, и жители уничтожали его как термиты, выжигая мебель, книги, дверные косяки и всё остальное, что могло гореть.
Еськов прошёл по набережной, а потом спустился на лёд, утоптанный десятками тропок.
За спиной у него висел тощий вещмешок системы «сидор» и пистолет-пулемёт системы Судаева. Оружие это делали в осаждённом городе как раз те, кто грелся горящей в печках мебелью.
Медный всадник смотрел ему в спину. Самого бронзового императора не было видно из-за мешков с песком, и оттого Еськов представлял его себе как пулеметчика в ДОТе, пулемётчика оставленного на крайний час, когда снимется и уйдёт охранение. В этот крайний час пулемётчик ударит из свой засады и, наверное, успеет выкосить две-три волны наступающих.
Впрочем, всадник остался далеко позади. Еськов пересекал Неву, а вокруг него был осаждённый город.
Два с половиной века истории глядели на него через пустые проёмы выбитых окон.
Он поднялся по заметённым снегом ступенькам на Университетскую набережную и пошёл в сторону Дворцового моста, пока не остановился у цели.
Перед ним стоял Зоологический музей, и вахтёр, сидевший в своём закутке за стеклянной
