Эстафета поколений: Статьи, очерки, выступления, письма - Всеволод Анисимович Кочетов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Участники обороны Ленинграда дополняют мои записи своими воспоминаниями, пишут волнующие письма о первых месяцах войны. Для меня это очень важно, потому что я старался представить картину того, как и где был остановлен враг, как сложилась линия фронта под Ленинградом. Поначалу это были какие-нибудь воронки, канавы, какие-нибудь дома, речки, высотки. Затем из них стала складываться линия, на которой наш солдат противостоял гитлеровцам.
Читатели сообщают множество важных деталей. Под Нарвой на дороге, по которой я проезжал в августе 1941 года, стояла подбитая машина иностранной марки; в ней сидели мертвый капитан и мертвый шофер. Двадцать три года спустя пришло письмо от одного москвича, ныне полковника. Он пишет, что этим капитаном погранвойск был он, что их обстрелял «мессершмитт», шофер погиб, а он остался жив, несмотря на сто пробоин в машине.
Я согласен с Николаем Семеновичем Тихоновым, который сказал, что мы плохо показываем героизм советских людей, остановивших врага под Ленинградом. Мы с Николаем Семеновичем не можем рассказать о гигантских отступлениях, о которых так живописно рассказывал здесь А. А. Сурков. Любой клок земли под Ленинградом — это рубеж упорнейшего сопротивления наступавшему врагу. Мы видели и наступательные бои, например под Тихвином, где еще в начале войны почувствовали, что можем успешно бить фашистов.
Выполняя свой писательский долг, мы обязаны рассказывать о людях, которые, в свою очередь, выполняли свой воинский долг. Сейчас много пишется о героизме военнопленных. Действительно, наши люди сражались и в гитлеровских лагерях. Но, говоря честно, это героизм вторичный. Первичный же определен воинской присягой. Это высший героизм солдата — вылезти по приказу лейтенанта на бруствер окопа и пойти в атаку под пулеметный огонь или выстоять перед натиском вражеских танков в окопе.
Если бы каждый выполнил свой долг на поле боя, не было бы нужды в героизме лагерном. Иные из писателей, кинодеятелей, рассказчиков с телеэкранов изо дня в день утверждают, что плен — это не беда и там можно стать героем. Да, конечно, настоящие люди были такими и в плену. Но все же верность присяге надо воспевать уже, во всяком случае, не меньше, чем подпольную борьбу в лагерях.
Мне пришлось недавно беседовать за рубежом с одним из наших идеологических противников. Он с иронией говорил: «Мистер Кочетов, многие из нас, кого вы называете антисоветчиками, сейчас в некоторых областях своей деятельности становятся безработными благодаря вашей энергичной работе. Вы поставляете такие ценные для нас произведения литературы и кино, что нам к ним и добавить нечего. Вы навыпускали немало книг, кинофильмов, которые показывают весьма плачевное положение у вас в армии на первом этапе войны. Все это доказывает верность нашего утверждения, что, не будь второго фронта, вы бы не победили. Вы непрерывно пишете о поражениях Красной Армии, о ее бегстве. Нам остается это только дополнять нашими фильмами о блестящих победах западных союзников после открытия второго фронта, и всем все становится ясным».
Вот что получается, когда в угоду желаниям некоторых искривляется подлинная история.
Писатели могут сделать многое для того, чтобы молодежи раскрывалась именно подлинная правда.
Я рад, что во время войны мне пришлось долгое время пробыть рядом с очень и очень хорошими людьми — с военными журналистами. Это и представители «Правды», «Красной звезды», и наши ленинградцы из газеты «Ленинградская правда» и «На страже Родины». Если рассказать жизнь любого из них, вышла бы хорошая повесть, причем повесть без «драпов», потому что журналист всегда шел вперед. Даже когда он отправлялся к отступающим, то шел не туда, куда отступали, а туда, откуда отступали.
Для меня это одна из моих будущих тем — жизнь военной газеты в дни Великой Отечественной войны, начиная с маленькой газетки — дивизионки. Кто знает, какие ждут нас испытания впереди. Может быть, наши журналистские фронтовые перья еще пригодятся?
1965
ШЕСТЬДЕСЯТ СТРОК
Лежу в госпитале на улице Красного курсанта, на третьем этаже огромного здания, в котором до войны много лет готовили кадры для военной авиации.
Через улицу напротив тоже что-то военное, какой-то заводик; судя по оглушительному реву, раздающемуся в глубинах его дворов, заводик ремонтируют мощные моторы. Рядом с его воротами до вчерашнего дня стояла проходная будка. Вчера ее вместе с вахтером разнесло ударом тяжелого снаряда. Взрывная волна вышибла заодно и окна нашей палаты, осыпав койки битым стеклом.
При таких обстрелах многие ходячие спускаются в подвал, в бомбоубежище. Это обязательно, таков приказ. Несут туда на носилках и тех, кто не ходит. Но многие увиливают от бомбоубежища. Потому что несколько дней назад немецкий снаряд пробил фундамент здания и разорвался именно в подвале.
Фронтовики тоскуют о блиндажах, о траншеях, просто об открытом поле, где можно залечь в канаве или в воронке и всегда знать — в тебя или не в тебя направлен очередной снаряд. Тут, лежа на койке, думаешь, что каждый раз он в тебя. А главное — нет этой верной, надежной земли, которая не выдаст, спасет, оборонит. Здесь ты совершенно беспомощен.
По два, по три раза в день мы слушаем тугие хлопки орудийных выстрелов в районе Стрельны или поселка Беззаботного, где расположена дальнобойная артиллерия немцев, а за хлопками слушаем и вой снарядов, грохот разрывов, частенько очень близких. Видимо, и большой госпиталь, и предприятие, ремонтирующее моторы для чего-то — может быть, для самолетов или танков, — цель до крайности заманчивая и обозначена как первоочередная на картах тех, кто вот уже десять месяцев осаждает Ленинград, пытаясь взять его измором.
В госпиталь я попал спустя несколько дней после годовщины войны, и случилось это вот как.
Меня, сотрудника отдела фронтовой жизни газеты «На страже Родины», вдруг вызвал секретарь редакции. В его узкой сумрачной комнатенке с единственным окном на проспект 25 Октября сизыми пластами плавал табачный дым: наш секретарь безудержный курильщик; табак у него лежит ворохами прямо на столе, на рукописях, на гранках; табаком набиты ящики стола; у него всегда можно стрельнуть
