Хутор Гилье. Майса Юнс - Юнас Ли

Капитана не покидало отличное настроение, он с неутомимостью брался за все, и его громкий голос слышался повсюду.

Время от времени он устраивал себе небольшую передышку и тогда курил на крыльце или в гостиной, у окна, выходившего на проезжую дорогу; несколько раз он спускался к самым воротам и усаживался на каменную ограду; попыхивая трубкой, он затевал разговор с прохожими:

— Ты что, Ларс, отправился в лавку за табаком? Если встретишь по дороге изящную барышню в экипаже, то передай ей привет от капитана из Гилье — это ведь моя дочка, она возвращается домой из столицы.

А если проходила какая-нибудь бедная старуха, то, к ее великому изумлению, капитан кидал ей медную монетку и говорил:

— На, Кари (или «на, Сири»)… Тебе это пригодится. Вместо того чтобы тащиться по дороге с клюкой, подъедешь до следующей почтовой станции.

Удивлению старух и в самом деле не было предела, потому что обычно стоило капитану увидеть нищую старуху, как он обрушивал на нее поток брани. Готовый набор проклятий и те ругательства, которые капитан в порыве вдохновения сам сочинил, когда жил в казарме, переполняли его и должны были хоть время от времени находить себе выход. Местные нищенки давным-давно к этому привыкли и знали, что их ожидает на хуторе Гилье, где, впрочем, им всегда удавалось набить на кухне суму. Ругань капитана, сопровождаемая заливистым лаем Догоняя, звучала для них как отбой, который трубят в военном лагере.

Но в эти дни, когда капитан в радостном волнении расхаживал взад-вперед, ожидая возвращения своей любимицы, он вел себя дома так, как обычно вел себя только среди чужих, благодаря чему и снискал в округе, как и у своих солдат, любовь и славу приветливого и веселого человека. Он снова стал молодым, жизнерадостным и беззаботным Петером Йегером.

После обеда капитан подошел к клавесину и взял аккорд, чтобы проверить, не ослабли ли опять струны. Затем он взял ноту и пропел ее своим густым басом. Вдруг Йёрген, стоявший у окна, воскликнул, что видит движущуюся точку на светлой части проезжей дороги. Вон там, вдалеке, на той стороне озера.

Капитан схватил подзорную трубу и выскочил на крыльцо, потом снова вбежал в дом и занял позицию у открытого окна. Каждый раз, когда из-за поворота вновь появлялась движущаяся точка, он звал мать.

Экипаж двигался медленно. Вороной сам останавливался, как только навстречу попадался прохожий, и долговязому Уле волей-неволей приходилось всем давать объяснения. Молодая дама в дорожном плаще, с зонтиком от солнца, в перчатках, с роскошным, обитым латунью чемоданом — это уже само по себе необычное зрелище. Но то обстоятельство, что эта дама не кто иная, как дочь капитана из Гилье, возвращающаяся домой, превращало эту встречу в сенсацию. И сенсационная новость успела облететь округ еще до того, как экипаж остановился у дома Йегера.

…Перед домом стояли мать, и отец, и Йерген, и Теа, и унтер-офицер Трунберг с портфелем под мышкой. Прислуга толпилась в прихожей. Долговязый Ула был лишен радости помочь молодой хозяйке выйти из экипажа, потому что она спрыгнула прямо с подножки в объятия капитана. Затем она расцеловала мать, прижала к себе сестренку и, схватив Йёргена за чуб, завертела его на ступеньках, чтобы он сразу почувствовал, что она вернулась домой.

Да, это ее зонтик, она, видно, его потеряла. И мать с озабоченным видом взяла зонтик из рук босоногой служанки: подумать только, такой дорогой, красивый зонтик с бахромой и ручкой из слоновой кости Ингер-Юханна бросила, не посмотрев даже куда, и он валялся прямо на земле, где-то между крыльцом и экипажем!

Капитан собственноручно помог дочери снять плащ. Волосы, платье, перчатки… как она ослепительна! Настоящая элегантная дама с головы до ног.

Их солнышко вернулось к ним в дом.

— Весь день я мечтала поскорее услышать запах твоего табака, отец, и увидеть, как твое лицо скрывается в облаке дыма! Мне кажется, ты немного пополнел… А потом на тебе этот парадный мундир. Ты мне всегда представлялся в твоей старой, лоснящейся форме! А мама… Мама!

Она побежала за матерью в чулан, и они долго оттуда не выходили. Когда Ингер-Юханна снова появилась в столовой, ее возбуждение уже несколько улеглось.

В кухне жарко топилась плита. Марит, коренастая, краснощекая девушка с ослепительно белыми зубами и маленькими руками, так усердно мешала кашу, что пот градом катился у нее со лба. Она ведь прекрасно знала, что Ула любит кашу очень крутую, такую, чтобы ложка стояла. Ингер-Юханна тут же вызвалась ей помочь, а затем стала сучить нитку на прялке Турбьёрг.

Капитан ходил за дочерью по пятам и глядел на нее влажными от умиления глазами. Когда наконец они вернулись в комнату, отец вынул из шкафа бутылку, чтобы Ингер-Юханна угостила всех домочадцев, и они выпили за ее возвращение домой.

В столовой был сервирован ужин. Белоснежная скатерть, голубая форель утреннего улова, а на сладкое — любимое блюдо Ингер-Юханны: клубника со сливками.

— Не вздумайте только ее будить, она вчера так устала, — сказал отец на следующее утро.

И поэтому Теа с половины седьмого сидела на пороге комнаты сестры и ждала, пока там раздастся хоть малейший шорох, чтобы внести поднос с печеньем, потому что было решено, что Ингер-Юханне подадут кофе в постель.

Йёрген сидел рядом с ней, всецело углубившись сперва в изучение хитроумного замка на чемодане Ингер-Юханны, а потом в созерцание ее изящных лакированных туфель, Подышав на них так, что они стали матовыми, Йёрген принялся тереть их о лоб и нос.

Наконец Ингер-Юханна проснулась. Дети распахнули дверь, и в комнату вошла целая процессия: Йёрген, Теа и Турбьёрг, которая несла чашку с кофе.

Да, она вернулась домой!

Запах сена ворвался в комнату сквозь открытое окно, и она услышала, как к сеновалу с грохотом подъезжают возы.

Она посмотрела в окно, на извивающееся в долине узкое, длинное озеро, на горные вершины, которые вставали из тумана, покрывшего светлой пеленой противоположный берег, и подумала, что можно понять мать, когда она говорит, что ее давит здешняя природа. Как далеко отсюда до города! Но зато какой здесь изумительный воздух! А главное, она снова дома, в Гилье.

Ей захотелось выбежать во двор, поваляться на сене, и Йёргену пришлось держать бодливого козла, чтобы Ингер-Юханна могла пройти мимо… Брат показал ей свою мастерскую и охотничье ружье, которое мастерил тайком от отца. Ствол и затвор Йёрген взял от старого солдатского ружья.

Он доверил своей взрослой сестре большую тайну, ведь ему было строго-настрого запрещено брать в руки порох или ружье, что не помешало ему устроить в горах несколько тайных складов унесенного у отца пороха для патронов.

Потом она должна была пойти с сестрой в сад — поглядеть, что там изменилось за время ее отсутствия, и отправиться с отцом на прогулку. Они пошли вверх по склону прямо через луг — высокая трава колыхалась от ветра — и очутились в березовой роще. Тропинка, петляя меж белых стволов, увенчанных нежно-зеленой листвой, вела их все выше и выше.

Первые три-четыре дня по возвращении домой прошли как сплошной праздник. Ингер-Юханна словно опьянела от радости.

Но вот постепенно жизнь стала входить в свою обычную колею. Мать начала говорить с ней о домашних делах и мало-помалу посвятила ее в свои заботы и печали.

Что будет дальше с Йёргеном? Ведь пора подумать о том, чтобы послать его в город. Не написать ли тете Алетте, прося у нее совета? Нельзя волновать отца разговорами о новых больших расходах. Может быть, тете Алетте захочется взять мальчика к себе в дом. Это сильно сократило бы денежные траты, связанные с учением Йёргена. Ведь можно было бы многие продукты, такие, например, как масло, сыр, свинину и сало, посылать с каждой оказией в город. Этой зимой ей придется, улучив подходящий момент, поговорить об этом с отцом. Но прежде всего необходимо выяснить, что думает по этому поводу тетя Алетте.

…А сколько пришлось пережить из-за Тинки! Мать старалась по возможности скрыть все это от отца.

— Ты же знаешь, как он плохо переносит огорчения, — объяснила она Ингер-Юханне.

По средам она чуть не умирала от волнения, ожидая возвращения Йёргена, чтобы перехватить письма Тинки. Весной она несколько раз писала дочери, объясняя ей, какое будущее ее ожидает, если она из слабости или по глупости поддастся своему безрассудному чувству к писарю Осу.

Сперва мать получала в ответ совершенно неутешительные письма. Дочь уверяла, что может жить и в стесненных обстоятельствах и что в конце концов вовсе не исключено, что Осу удастся получить какую-нибудь скромную должность.

Но мать ей со всей убедительностью описала, чем такой брак мог бы кончиться. Достаточно предположить, например, что Ос вдруг заболеет или даже умрет, — что тогда станется с ней и с детьми, которые к тому времени будут у нее на руках?