Время ангелов - Айрис Мердок

Наблюдая за Элизабет, все еще охваченной какими-то чарами, Мюриэль прислонилась к стене, как раз в том углу, где стена поворачивала, образуя нишу, скрывающую постель. Протянув назад руку, она нащупала место, где была щель. Из бельевой через эту щель, сквозь темную подводную пещеру французского зеркала можно было заглянуть в комнату Элизабет. Мюриэль виновато убрала руку. Она тут же подумала о корсете, и на секунду перед ней возникла картинка: похожая на скелет стальная девушка с головой из металла. Это видение странно взволновало ее. Но она тут же отмахнулась от него и задумалась о болезни Элизабет. До чего же безнадежны в последнее время ее мысли. Не бессмысленно ли верить, что Элизабет когда-нибудь поправится и сможет жить обыкновенной жизнью?

Они все так привыкли скрывать Элизабет, хранить ее при себе как потайной клад. Не было ли в подобного рода отношении чего-то странного, неестественного? Мюриэль подумала: не потому ли раньше все казалось таким простым и непринужденным, что сама Элизабет помогала им, помогала даже с радостью. Без этого радостного согласия ее положение сильно напоминало бы заточение. Но не изменилось ли что-то неуловимо в последнее время? Может, Элизабет, взрослея, начинала более глубоко осознавать свое положение, свою ужасающую отдаленность от жизни? Может, оценивая все уже более трезво, она понимала, что никогда не вылечится, никогда не станет здоровой и свободной? Отсюда, возможно, рождалась всевозрастающая апатия, мало-помалу убывало тепло. Все это болезненно сказывалось и на Мюриэль. Раньше ее не тяготило замкнутое пространство, и ей не казалось, что она вместе с кузиной попала в плен. Элизабет так долго играла роль беззаботного ребенка, солнечного лучика, поселившегося в доме. И вот теперь она же, но уснувшая, оцепеневшая, какая-то совсем другая, немного даже пугающая. La Belle Dame sans Merci[13].

Нет, все это глупость. Болезненные шутки воображения. От этого неистребимого тумана у них у всех нервы не в порядке. И все же разве неправда, что Элизабет живет абсурдно изолированной жизнью? Ей надо больше встречаться с людьми, с юношами. Нельзя доводить ее замкнутость до черты, за которой общение превращается в муку. Не должны ли они вдвоем, прежде чем станет поздно что-либо делать, вырваться из этого плена? Мюриэль с удивлением поняла, насколько прочно свыклась с этой метафорой. Откуда они должны вырваться? Чего она боялась? Ведь именно страх заставлял ее мечтать о бегстве, об избавлении, о потрясении, от которого падут преграды и там, где сейчас темно и тесно, станет вдруг светло и просторно.

Оторвавшись от этих мыслей, Мюриэль принялась подбирать с пола листки бумаги. «Милая», — тихо обратилась она к Элизабет.

— А?

— Мне надо пойти купить что-нибудь, а то снова придется есть яйца. Если надумаешь звонить, помни: я буду примерно через час… Я заберу тарелки. Ни к чему их оставлять.

— Они мне не мешают.

— Хочешь чего-нибудь вкусненького?

— Нет, дорогая, ничего не хочется.

— Я принесу тебе что-нибудь интересное.

— Ты милая.

— Камин, я думаю, будет гореть нормально. Ведерка с углем не поднимай.

— Интересно, снег еще идет?

— Думаю, нет.

— Я хочу, чтобы повалил густой снег. Он бы, чувствую, прогнал туман. С тех пор как мы здесь, я не смотрела в окно.

— Я знаю, дорогая. Не написать ли тебе дяде Маркусу?

— Может и напишу. Брось мне сигары.

— Чем ты займешься, пока меня не будет?

— Головоломкой. А вообще ничем. Наверное, ничем.

— Я скоро вернусь. Не кури много.

Глаза опять закрылись. Мюриэль тихо вышла из комнаты. Перед бельевой она остановилась. Что происходит с Элизабет, когда она остается одна? Может, как только дверь закрывается, кузина становится совсем другой? Происходит какой-нибудь сдвиг — от пассивности к буйству, от покоя к отчаянию? А что если подкрасться и заглянуть в щель? Мюриэль приказала себе отойти от двери. Подсматривать подло. Ей нельзя опускаться до этого. Но была и еще одна причина. Она боялась посмотреть.

Мюриэль сунула тарелки в стенной шкаф и пошла к себе в комнату. Там было очень холодно. Она надела пальто, вышла и заперла дверь. После случившейся в доме кражи она всегда запирала дверь, хотя ничего не боялась потерять, кроме поэмы и бутылочки с таблетками, никому, кроме нее, она понимала, не нужных. Она сошла вниз под напряженные звуки увертюры «1812 год». Дверь в комнату отца мягко затворилась, и стало тихо. Образ Элизабет поблек. Мюриэль решила: пойду спрошу Евгения, не надо ли ему чего-нибудь купить. Уже несколько раз она обращалась к нему с этим вопросом. И он всегда отвечал: не надо. Но все равно это был повод его увидеть. Мюриэль сожалела, что со времени ужасной потери иконы у нее не было возможности толком выразить ему свое сочувствие. К тому же именно сейчас ей нужно было успокоение. Успокоение от уверенности, что Евгений здесь, в доме.

Пристройка, где находилась котельная, тянулась в виде лишенного окон коридора тут же за кухней. Здесь день и ночь горел свет. Запах угля и ладана наполнял этот туннель. Мюриэль прошла по коридору и остановилась перед дверью в комнату Евгения. И тут острая боль пронзила ее. Изнутри доносился голос Пэтти.

— Меня ищешь?

— Нет.

Не оборачиваясь, она сделала вид, что роется в сумке.

— Наверняка меня, — сказал Лео. — Разве не я здесь обитаю? Я, как та принцесса в замке, окруженном рвом, ждал, когда же ты явишься.

Слегка коснувшись плеча Мюриэль, Лео прошел вперед и открыл самую дальнюю дверь. Он встал на пороге, приглашая ее войти. Помедлив, Мюриэль вошла в комнату. Она все еще чувствовала прикосновение Лео на своем плече.

— Ты чего такая хмурая?

— Я не хмурая.

Комната, очень теплая, представляла собой коробку, стены которой были из крошащегося коричневого цемента, и поэтому напоминала пещеру, прорытую в песке. Высоко, почти под потолком, темнело незанавешенное окно. Затемненная кремовым абажуром лампочка распространяла жемчужный свет. Китайские циновки покрывали пол. На низкий узкий диван был наброшен цветастый индийский ковер. Три деревянных стула стояли в ряд около стены. В одном из углов аккуратной стопкой были сложены книги. У двери стоял гладкий дубовый сундук. На нем лежала вышитая подушка. Две японских гравюры, изображающие мчащихся лошадей, висели над кроватью. На полу лежала шахматная доска. Стола в комнате не было.

Мюриэль с легким удивлением рассматривала комнату.

— А ты аккуратист.

— Тренируюсь. Хочу переделаться в женщину.

— А где же ты выполняешь свою работу?

— Мою что?

— Вижу, ты играешь в шахматы.

— Из деловых соображений приходится притворяться. А ты играешь?

— Не очень.

На самом деле Мюриэль играла хорошо, но никак не могла убедить Элизабет, что и ей надо научиться. Мюриэль сразу решила: с Лео играть не будет. Он может выиграть.

— Мы должны сыграть. Почему бы тебе не присесть? Гости у меня садятся на пол. Стулья просто для красоты.

Лео сел, скрестив ноги, прислонившись к кровати.

Мюриэль опять на миг задумалась. Интересно, Пэтти все еще там, у Евгения?

— Хоть раз скажи мне правду, Лео. У твоего отца в России был какой-нибудь титул?

— Титул? Господи, конечно нет. Не предполагал, что и ты считаешь всех русских эмигрантов титулованными особами.

— Жаль, — сказала Мюриэль. — В нем столько достоинства. Он похож на князя.

— А я? Я похож?

— Ты?!

— Согласен. Я — демократ. Материалист. Поклонник науки. Человек постатомной эры.

— Книги у тебя, смотрю, только научно-фантастические. А какие-нибудь серьезные есть?

— Снес в ломбард. Садись, ты, серьезная девушка. Или боишься?

Поджав ноги, Мюриэль села у стены и взглянула на Лео, который смотрел на нее. На нем были джинсы и белый ирландский свитер с высоким воротом. Что юноша, что комната — у обоих вид чрезвычайно скромный и аккуратный. Мюриэль рассматривала его лицо. Короткий, слегка веснушчатый нос, пухлые губы, глаза лучистые, ярко-серые. Красновато-золотистые волосы, густые, подстриженные очень коротко и при этом закрывающие шею, поблескивают, как здоровый мех.

— Неплохо выглядишь, — сказала Мюриэль.

— И меня за это ждет подарок?

— С какой стати? Вообще, я вижу, ты жить не можешь без подарков и наказаний.

— Ты же мне что-то обещала.

— Что?

— Себя, допустим.

— Тут какое-то недоразумение.

— Ну хорошо, тогда… дай мне приз за красоту. У меня в жизни так мало радостей.

— Мне нечего подарить.

— Одинокая девушка способна одарить многим. Роза, тайком брошенная из окна, надушенный платочек, слетающий вниз как бы случайно… Да, вот это были времена!

Мюриэль подумала опять, что Лео, очевидно, еще не знает о существовании Элизабет.

— Так о каком же подарке ты мечтаешь?