Колыбель - Валерий Владимирович Митрохин

к сожалению, с недоумением реагируют на проблемы глобального характера. Подумаешь, рассуждают, опасность для жизни на планете! Земля велика. Что с нею может статься? Подумаешь, природа! От того, что истреблена морская корова или бизон, человечество ничего не потеряло. Что может статься с Досхием? Море, оно было веки вечные, оно и останется.

— Тезис превращения Досхийского моря в осетровый водоем, который вы называете вредным, понимается вами, простите меня, наивно! Наша цель не успокоить общественное мнение, а показать, что в складывающихся условиях в Досхийском море из исконно ценных его рыб, а не океанских мигрантов, прошу заметить, могут остаться одни осетровые. Причем кормовая база моря позволяет многократно увеличить продукцию осетровых рыб при условии достаточного пополнения водоема молодью. Для этого нужно в несколько раз увеличить мощности рыбоводных осетровых заводов.

— К осетровым заводам, если позволите, я вернусь позже. — Олисава ликовал. С первого же захода ему удалось завести профессора. — Меня заинтересовало это ваше «в складывающихся условиях». Море ведь ни при чем! Эти условия предопределил человек еще тридцать лет назад, когда была построена плотина на Северной реке. Начался забор воды в Северо-Восточный судоходный канал и Восточный оросительный. Плотина гидроузла преградила путь к исконным местам нереста для осетровых, сельди, рыбца...

— О, вы неплохо осведомлены! — вырвалось все еще снисходительно у директора.

— Для белуги, — продолжал, все больше воодушевляясь, Олисава, — оказались отрезанными сто, для осетра — девяносто, для севрюги — пятьдесят процентов нерестилищ. В то же время резко сократились площади и сроки затопления весенними паводками североравнинных и других займищ — основных мест размножения судака, леща, сазана, сома... Я правильно говорю?

— Верно, — вздохнул директор. — До пятьдесят второго года с весенним паводком в Досхий вносилось восемьдесят-восемьдесят процентов годового биогенного стока. Вследствие уменьшения весеннего паводка и содержания в нем питательных солей, а также сокращения в море биогенных соединений снизилась биомасса фитопланктона и как следствие уменьшилась химическая кормкость Досхийского моря.

— Как следствие? Извините! Я бы сказал не так! Беда Досхия в том, что, воплощая свои проекты, человек часто думал о сиюминутном. Думал о ближайшей выгоде и почти не думал о будущем, о грядущей судьбе моря. После появления плотины на реке Северная хорошо залитыми займища оказались лишь через десять лет. До появления плотины река Северная давала до восьмидесяти процентов весенней воды Досхию... Так?

— Увы! — Директор возвел к потолку глаза. — Но факт повышения солености моря, связанный с забором речной воды гидроузлом, имел место только однажды. И в последующем водозабор на соленость не влиял! Воздействие оказывало безвозвратное водопотребление народным хозяйством, а также климатические условия.

— Что в лоб, что по лбу, — усмехнулся Олисава. — Разве безвозвратное водопотребление — это не наших с вами рук дело? Вспомните. Во времена, о которых вы только что упомянули, в ходу было следующее сравнение: Досхийское море в четырнадцать раз урожайнее Средиземного. До сих пор ваш брат ученый манипулирует и таким аргументом: в среднем Мировой океан продуцирует девять тонн органических веществ на гектар поверхности, Досхий же девяносто! Это же... — Олисава сбился, потерял мысль. — Неужели же вы, для кого Досхий стал делом, судьбой, главной заботой жизни...

— Вы, дружок, еще, выходит, молоды, если так горячитесь. Максимализм! Прекрасное состояние души! Но не забывайте, в какое время проектировалось гидростроительство на Северной. Лично я тогда Досхием не занимался.

— Я не вас конкретно имею в виду. Я вообще говорю о людях, о нас всех, мы... Пока мы не научились думать о будущем как о настоящем, мы недостойны нашей прекрасной природы!

Профессор усмехнулся, но без превосходства и снисхождения. Олисава напирал:

— Во второй половине прошлого века из Досхия, где, по приблизительным подсчетам, жило более ста миллионов осетровых, каждый год вылавливалось пятнадцать тысяч тонн этой рыбы. Да что прошлый век?! В тридцатых годах общий улов в Досхийском море достигал трех миллионов центнеров в год.

— Поправочку позволю себе, — вмешался директор. — Имеются в виду, кроме осетровых, в этом числе и другие ценные породы. Они составляют больше половины всего вылова.

— Ну, это дела не меняет. Все равно краснюка брали астрономически много. А теперь что!

— А вот что! Мы намечаем в пять раз увеличить выращивание осетрового молодняка.

— Это уже неново! Во второй половине еще пятидесятых годов в бассейне Досхия появились и стали действовать нересто-выростные хозяйства. Они выпустили в бассейн миллиарды штук молоди частиковых и миллионы осетровых... И что из этого вышло? Большая часть этой рыбы ушла не в море, а в оросительные системы!

Директор крякнул и опустил голову.

— Вы так строите нашу беседу, дружок, — наконец сказал он, — будто вы судья, а я преступник.

— Я не хотел, чтобы вы меня так понимали, — как можно мягче сказал Олисава.

— Что там у вас еще? — Директор откинулся в кресле.

— С водой из океана пришла медуза... Это признак, что вода в море становится более соленой. И мне хотелось бы знать, какова биомасса медузы в Досхии?

Директор внимательно посмотрел на Олисаву. Потом, как бы что-то решив для себя, сказал:

— Двадцать два миллиона тонн. Но зачем это вам?

— Затем, чтоб знать, смогу ли я выкупаться в родном море в этот свой отпуск. Боюсь медуз! — рассмеялся Олисава. — Жаль, что я не морж. Приезжал бы купаться зимой. Соленая вода долго не замерзает. Заодно и переохлажденной рыбкой мог бы полакомиться...

— Что вы имеете в виду? — строго спросил директор.

— Ну как же! Порог-то замерзания воды в море падает. А значит, и рыба в нашем мелком море становится такой холодной, что у нее свертывается кровь.

Директор поставил локти на столешницу, глядел на Олисаву не отрываясь. Было видно, что он преодолевает в себе вспыхнувшую неприязнь к собеседнику.

— Если слабы нервы, нечего тогда браться не за свое дело! Оставьте его нам. Мы уж как-нибудь сами. Вы не в силах понять голос разума, потому что руководствуетесь минимумом точных знаний и максимумом эмоций... Это разные языки... Мы говорим на разных языках...

— Мы говорим на разных языках, но вещи, о которых мы говорим, от этого не меняются. Я думал, что мы вами