Заговор против маршалов. Книга 2 - Еремей Парнов

Член редколлегии «Правды» Михаил Ефимович Кольцов (Борис Ефимов — его родной брат) просится в Испанию. Нет оснований для отказа.

Пометив неожиданно выскочившую линию Эйдеман — Алкснис (Москва — Берлин — Рим), Ежов раз­решил выдать Роберту Петровичу дипломатический пас­порт. Турецкий посол Апайдын уже дважды напоминал о том, что визы давно пришли.

Планер самозабвенно, как белый журавль, кружил в восходящих потоках. Переходы от фигуры к фигуре следовали с плавной естественностью текущего ручейка.

— Вах! Вах! — с восхищенным придыханием воск­лицали вокруг.

Каждый новый пируэт сопровождался возгласами восторга.

Комкор Эйдеман следил из-под шелкового наве­са президентской ложи за эволюциями планеристки. Она и в самом деле артистично владела аппаратом. В одобрительных выкриках и слишком дружных апло­дисментах, пожалуй, проскальзывала нотка показной экзальтации, но успех был заслуженный.

На Востоке нет секретов. Роберт Петрович уже знал, что парившая в зените Баян Сабиха — воспитанница самого Ататюрка[27]. Говорили даже — жена.

Летную подготовку она прошла в аэроклубе Осовиахима. Как председатель Центрального совета, Эйде­ман мог испытывать законную гордость. Что там ни го­вори, а общество ковало надежные кадры. Осоавиахимовский аэропорт в Тушино, высшая планерная школа в Коктебеле, сотни новых авиаторов, десятки тысяч па­рашютистов. У Якира в прошлом году выбросили тыся­чу двести десантников, а под Муромом, на последних московских маневрах, почти в два раза больше. И всю­ду тон задают осоавиахимовцы. Куда бы ни приезжал Роберт Петрович, обязательно встретится кто-то из быв ших курсантов. Подумать только — турчанка! Мать не­бось в парандже ходит, а она — пилот.

Первая летчица Турецкой республики.

Мустафа Кемаль, встречаясь с гостем глазами, раст­роганно улыбался и широким жестом указывал на сто­лик, уставленный прохладительными напитками, под­соленными фисташками и сладостями столь изощрен­ного совершенства, что не вообразить и не переска­зать. Одной халвы и лукуму чуть ли не сто раз­новидностей. И все маслянисто лоснится, дразня мин­далем, фисташковой зеленью, ядрами фундука. От каждого усыпанного кунжутным семенем и маком ломтя так и хочется отломить хоть кусочек. Мутно- зеленые, как бериллы, цукаты, жирные дольки невидан­ного ореха кешью, черный финик, нежнейшая мушмала — глаза разбегаются.

Никогда прежде Роберт Петрович не испытывал столько соблазнов. Льющееся с неба тепло, непривыч­ная яркость красок и вкрадчивый, как касание бар­хата, запах экзотических благовоний — все было внове, и дальность расстояний, обернувшись обманчивой уда­ленностью времени, нашептывала сказки Шехерезады.

В Москве выпал и скоро истаял на мокром булыж­нике первый снег, а здесь назойливо припекало не­торопливое турецкое солнце и высокие тополя по-лет­нему сонно отсвечивали пропыленной листвой. Но тем­нело стремительно, и ночи, подсвеченные непривычно накрененной турецкой луной, пронизывали лютой стужей.

Эйдеман уезжал с тяжелым сердцем. Аресты това­рищей, гнетущая обстановка в Военном совете и полная неизвестность впереди. Виталия Примакова он знал осо­бенно близко: вместе брали Льговский железнодорож­ный узел. И Юру Саблина — Якир сказал, что его тоже взяли,— помнил отлично по Сорок первой дивизии. Сом­неваться в них — все равно что сомневаться в себе. В Иеронимусе Уборевиче. В Грише Орджоникидзе!

«К Грише нельзя обратиться?» — спросил Уборевича, когда они поздно вечером шли по улице Горь­кого, бывшей Тверской. «Ему сейчас и самому очень не просто. Все, что мог, он делал, теперь не может».— «А кто может?» — «Никто».

Исчезали друзья, знакомые, люди избегали встреч, стыдились взглянуть друг другу в глаза. Не потому, что были в чем-нибудь виноваты. Угнетало унизи­тельное чувство полнейшего бессилия. Нечто грозное и неведомое, о чем лучше было не думать, заслоняло горизонты, подступало все ближе, подленькой струйкой просачивалось откуда-то изнутри.

«Кроме планериста Минова и парашютистки Нико­лаевой, с вами поедет мастер парашютного спорта Шмидт»,— перед самым отъездом перетрясли состав делегации. И первой мыслью было: «Уж не родствен­ник ли того Шмидта, Дмитрия?» Сразу нашелся успо­коительный ответ: «Быть такого не может. Знают, кого послать». И только потом обожгло стыдом.

Планер сделал последний круг и пошел на сниже­ние. Баян Сабиха приземлилась в предместьях Анкары, где ее уже ждала машина.

Парад продолжался. Перед трибунами промарширо­вали военные моряки.

Мустафа Кемаль поманил драгомана и что-то шеп­нул ему на ухо.

—      Господин президент спрашивает, как вам понра­вился полет.

—      Переведите, пожалуйста, господину президенту, что я получил чисто эстетическое наслаждение. Такая чистота рисунка и неожиданность переходов свиде­тельствуют о высочайшем мастерстве. Хотелось бы знать, кто пилот.

—      Вы его скоро увидите,— пообещал Мустафа Ке­маль.— Ваша оценка доставила мне удовольствие. Это был ответ тонкого специалиста и одновременно худож­ника. Я рад, что вижу в вашем лице не только прос­лавленного генерала, но и знаменитого революционного писателя, поэта...

—      Мой вклад в литературу весьма скромен,— смутился Эйдеман. Про Баян ему рассказал полпред Карахан, о его поэтических опусах, надо думать, сообщили из турецкого посольства в Москве. Есть и на Востоке секреты, только их тут же выбалтывают.

—      Поэт — учитель народа. Память о нем остается в веках. В нашей истории было немало славных поэтов- воинов... Ваша организация учит молодых людей воен­ному делу. Для Турецкой республики будет очень полезен опыт военной подготовки в СССР. Наша револю­ция — сестра Великого Октября. Но с тех пор воен­ная наука ушла далеко вперед.

—     Оборона страны обеспечивается не только воору­женными силами, их выучкой и боевой техникой, но и способностью населения дать достойный отпор врагу,— Роберт Петрович с готовностью переключился на военную тему. Литературой он занимался всерьез, но свою известность, тем более за пределами родины, ни­чуть не преувеличивал. Рассказывать о деятельности Осоавиахима было намного легче. Названная им циф­ра — тринадцать миллионов членов — поразила прези­дента.

—      Наверное, очень богатая организация?

—      Очень богатая. Нас поддерживает вся страна. Сотни тысяч людей сдали нормы «Готов к ПВХО».

—       А вот и наш герой! — Мустафа Кемаль пока­зал на открытый автомобиль, из которого вышла юная красавица в легком комбинезоне. Шлем Баян держала в руках, и ее роскошные волосы трепал ветерок. Преклонив колено перед красным флагом с полумеся­цем и звездой, она, сияя от счастья и гордости, повернулась лицом к президентской ложе. Мустафа Ке­маль сделал приглашающий жест. Планеристка по-военному доложила о выполнении задания.

—      Молодец! — поблагодарил президент и указал место рядом с собой.

—      От всей души поздравляю,— изобразив удивле­ние, Эйдеман выпрямился во весь богатырский рост.— Трудно пришлось в полете?

—       Совсем нет,— она немного понимала по-русски.— «Трудно в учении, легко в бою»,— произнесла почти по складам и радостно рассмеялась.

«Прелестная девушка»,— смущенно тронув раздво­енную мушку усов, подумал Роберт Петрович.

—      В вашем лице, генерал, я хочу поблагодарить весь Советский Союз,— президент тоже поднялся.— С вашей помощью десятки турецких юношей и девушек узнали счастье полета,— он щелкнул пальцами, и в мгновение ока откуда-то из-за муслиновых занавесей возник пожилой господин во фраке. Ататюрк, не глядя, принял из его рук лакированный ларчик.— В знак дружбы наших народов и за содействие в обучении молодежи летному мастерству примите этот скром­ный подарок.

—       Большое спасибо, господин президент,— Эйдеман осторожно раскрыл ларец. Утопая в сборках зеленого репса, в нем покоился массивный золотой портси­гар. На крышке красовался аэроплан, выложенный из ограненных изумрудов. Отчетливо читалась прихотливая вязь гравировки: «Эйдеману. Ататюрк. 25. X. 1936, Анкара».

—      Кури на здоровье,— посмеялся вечером Кара- хан.— Насколько я знаю, президент авиационного об­щества «Турецкая птица» тоже приготовил для тебя оригинальный подарок.