Фотография и ее предназначения - Джон Бёрджер

Люди в большом количестве собираются в заметном, заранее объявленном публичном месте. Они практически безоружны. (В случае 6 мая 1898 года – совершенно безоружны.) Они представляют собой мишень для репрессивных сил, служащих государственной власти, против чьей политики они протестуют.

Теоретически говоря, демонстрации предназначены для того, чтобы показать силу общественного мнения или чувства. Теоретически говоря, они взывают к демократическому сознанию государства. Но тут предполагается такое сознание, которое почти наверняка не существует.

Если государственная власть открыта демократическому влиянию, демонстрация вряд ли будет необходима; если нет, на власть вряд ли подействует ничем не подкрепленная демонстрация силы, которая не несет никакой реальной угрозы. (Демонстрация в поддержку уже установившейся альтернативной государственной власти – как в 1860-м, когда Гарибальди вошел в Неаполь, – случай особый, она может вызвать немедленный эффект.)

Демонстрации проводились и до того, как был признан, даже номинально, принцип демократии. Масштабные демонстрации чартистов были частью борьбы за то, чтобы добиться этого признания. Толпы, собравшиеся в 1905 году в Санкт-Петербурге, чтобы вручить царю свою петицию, взывали к безжалостной власти абсолютной монархии (и представляли собой мишень для нее). В результате – как и в сотнях других случаев, произошедших по всей Европе, – демонстрантов расстреливали.

Подлинная функция демонстраций, по-видимому, состоит не в том, чтобы хоть в мало-мальски существенной степени убедить в чем-то установившуюся государственную власть. Подобная цель – лишь удобная рационализация.

Истина в том, что массовые демонстрации – репетиции революций: не стратегические или даже тактические, но такие, в ходе которых формируется революционное сознание. Между репетициями и настоящим выступлением может пройти очень долгое время; качество их – глубина осознания, которое вырабатывается в их ходе, – может сильно разниться от случая к случаю; однако всякую демонстрацию, которой недостает элемента репетиции, можно описать, скорее, как официально поощряемый публичный спектакль.

Демонстрация, сколько бы спонтанности в ней ни содержалось, есть событие созданное, которое случайным образом отделяется от обычной жизни. Ее ценность есть результат ее искусственности, ибо в ней кроются пророческие, связанные с репетицией возможности.

Массовая демонстрация отличается от любых других массовых скоплений народа, поскольку тут люди публично собираются для того, чтобы сыграть самостоятельно избранную новую роль, а не выразить свое отношение к старой; в этом отношении демонстрация не похожа ни на собрание трудящихся на рабочем месте (любое, даже когда оно связано с забастовкой), ни на сборище зрителей. Это – собрание, где данность ставится под вопрос уже в силу самого факта сходки.

Государственная власть обычно лжет, сообщая о количестве участников демонстраций. Однако эта ложь погоды не делает. (Существенная разница имелась бы, если бы демонстрации на самом деле были призывом к демократическому сознанию государства.) Важность численности можно обнаружить в непосредственном опыте тех, кто в демонстрации участвует или сочувственно наблюдает за ней. Для них численность перестает быть численностью и становится свидетельством об их чувствах, о выводах, сделанных их воображением. Чем многочисленнее демонстрация, тем более мощной и непосредственной (видимой, слышимой, ощутимой) метафорой их коллективной силы она становится.

Я говорю «метафорой», поскольку таким образом схваченная сила выходит за рамки потенциальной силы присутствующих и уж заведомо – их реальной силы, той, что применяется на демонстрации. Чем больше людей, тем с большей убедительностью они представляют тех, кто отсутствует, в глазах друг друга. Таким образом, массовая демонстрация одновременно расширяет и делает материальной абстракцию. Те, кто принимает участие, приобретают новое позитивное понимание своей классовой принадлежности. Классовая принадлежность подразумевает под собой уже не коллективную судьбу, но общую возможность. Участники демонстрации начинают осознавать, что роль их класса больше не обязана подчиняться ограничениям; что он тоже, подобно самой демонстрации, способен избрать новую роль.

В другом смысле репетиция, в ходе которой формируется революционное сознание, связана с выбором места проведения и оказываемым им воздействием. Демонстрации носят, как правило, урбанистический характер, их обычно планируют так, чтобы они проходили как можно ближе к какому-нибудь символическому центру, гражданскому или национальному. Их «мишени» редко бывают стратегическими – такими как железнодорожные вокзалы, армейские казармы, радиостанции, аэропорты. Массовую демонстрацию можно интерпретировать как символический захват города или столицы. И снова символизм метафоры служит целям участников.

Демонстрация, это иррегулярное событие, созданное демонстрантами, проводится тем не менее рядом с центром города, предназначенным для совершенно других целей. Демонстранты нарушают регулярную жизнь улиц, по которым шагают, или открытых пространств, которые заполняют. Они «отрезают» эти участки и, не обладая пока еще силой для того, чтобы захватить их совсем, преобразуют их во временную сцену, на которой инсценируют ту власть, которой им по-прежнему не хватает.

Меняется и взгляд демонстрантов на город, окружающий их сцену. Выходя на улицы, они демонстрируют бо́льшую свободу и независимость – бóльший творческий потенциал, пусть результат носит лишь символический характер, – нежели те, которых они способны добиться индивидуально или коллективно, ведя обычную жизнь. Занимаясь своими обычными делами, они лишь видоизменяют обстоятельства; участвуя в демонстрации, они символически противопоставляют обстоятельствам само свое существование.

Их творческий потенциал, возможно, порожден отчаянием и дается дорогой ценой, но он временно меняет их взгляд на вещи. Они начинают коллективно осознавать, что именно они или те, кого они представляют, построили этот город и поддерживают его жизнь. Они смотрят на него другими глазами. Они видят в нем свое произведение, которое подтверждает, а не снижает их потенциал.

Наконец, революционное сознание вырабатывается еще и вот каким образом. Демонстранты представляют собой мишень для сил, стоящих на страже закона и порядка. И все-таки чем крупнее мишень, ими представляемая, тем более сильными они себя ощущают. Объяснить это банальным принципом «чем нас больше, тем мы сильнее» так же невозможно, как и избитыми теориями психологии толпы. Противоречие между реальной уязвимостью и чувством непобедимости находится в соответствии с той дилеммой, которую они навязывают государственной власти.

Власти должны либо сложить полномочия и позволить толпе поступать как ей угодно – в этом случае символическое внезапно становится реальным, и даже если недостаточная организованность и подготовленность толпы мешает ей закрепить победу, данное событие демонстрирует слабость властей; либо же власти должны толпу сдержать и разогнать силой – в этом случае публично обнажается их недемократический характер. Навязанная дилемма – выбор между обнажением слабости и обнажением авторитарности. (Демонстрация, официально одобренная и контролируемая, такой дилеммы не навязывает; символизм ее подвергается цензуре; вот почему я называю ее всего лишь публичным спектаклем.)

Власти почти всегда выбирают применение силы. Степень насилия зависит от множества факторов, однако почти никогда – от масштаба физической угрозы, исходящей от демонстрантов. Эта угроза символична по своей сути. Тем не менее, нападая на демонстрацию, власти неизбежно превращают символическое событие в историческое – событие, которое надо помнить, из которого следует извлекать уроки, за которое стоит мстить.

Демонстрации по природе своей таковы, что провоцируют насилие, вызывая огонь на себя. Эта провокация также может быть сопряжена с насилием. Но в конце концов демонстрации суждено понести больший ущерб, чем тот, что она нанесет. Это истина тактическая и историческая. Историческая роль демонстраций – выявить несправедливость, жестокость, неразумность существующей государственной власти. Демонстрации – протесты невинности.

Однако невинность эта бывает двух видов, и относиться к ним можно лишь так, словно на символическом уровне они – одно. В целях политического анализа и планирования революционных действий их следует отделять друг от друга. Существует невинность, которую следует защищать, и невинность, которую в результате необходимо потерять; невинность, проистекающая из несправедливости, и невинность, являющаяся следствием недостатка опыта.