Дип-склероз (сборник) - Олег Кулагин

— Здорово! Это вроде контрастного душа! Обожаю закаливание!

Падла, уже успевший подскочить с земли, хватается за очки, моргает — и прямо из круглых стеклышек с ревом вылетают огненные шары. Оглушительные взрывы. Стена пламени на время скрывает от нас корчащуюся, опрокинутую навзничь фигуру Дибенко. Потом доносится его хриплый голос:

— Да будет тьма!

И в ту же секунду чернильно-густая темнота гасит краски и звуки. Только крохотные светляки бесшумно пролетают рядом — это продолжает работать мощное оружие Падлы.

— Да будет свет! — яростно орет Маньяк. И тьма покорно тает, мир вновь возвращается во всей полноте. Правда, это далеко не тот мир, что был вначале: дымится выгоревший луг, весь изрытый, будто артиллерийскими воронками; почернелые разбросанные головешки — все что осталось от рощи и беседки, в грязно-мутной кипящей воде озерца вверх лапами плавают обмасленные лебеди, а в сосновом бору на противоположном берегу бушует пожар. Плотные клубы дыма все гуще застилают бездонно-синее небо.

— Славно погуляли, — замечает Жирдяй.

Падла снимает и с жалостью рассматривает свои оплавленные очки. Бесценная его ушанка валяется рядом почти неузнаваемым черным комком. Из всего снаряжения у него остались нетронутыми только черные трусы по колено.

— Ничего не скажешь. Это было круто, — вдруг доносится откуда-то из-под земли противный голос. А через секунду из воронки выбирается на свет божий Дима Дибенко. Закопченный, в обгорелых лохмотьях вместо одежды, но, несмотря ни на что, все еще полный энергии и сарказма.

Падла выбрасывает очки и с сомнением щупает резинку трусов. Неужели и там у него — оружие? Представляю, что щас будет! Зрелище не для слабонервных!

Но уже в последний момент бородач вдруг останавливается. Он раздраженно косится куда-то в сторону. Я поворачиваю голову и обнаруживаю девчушку, нашу проводницу. Надо же, для своего возвращения она выбрала самое неподходящее время!

— Девочка, иди погуляй куда-нибудь! — бормочет Падла. — У нас тут мужской разговор!

Но упрямый ребенок торчит на месте, потрясенно озирая дикую картину разрушений. Да, хакерские схватки — не для неустойчивой детской психики. Маньяк подходит, смущенно покашливая, и мягко берет ее за руку:

— Пойдем, милая, вон там растут замечательные пирожки!

В следующую секунду происходит необъяснимое. Несколько молниеносных движений, легких, почти неуловимых касаний и Шурка корчится на земле, намертво прижатый тонкой ножкой в оранжевом сандалике. Изловчившись, Маньяк пытается подняться, но маленький детский кулачок в один удар вновь укладывает его на горелую траву.

— Это была она… — потрясенно бормочет Маньяк, уже не пытаясь освободиться. — В «Pampers and Snikers» — это была она!

Падла, неуверенно улыбаясь, осторожно подступает к девочке. Ближе, ближе… Чересчур близко. Вроде бы совсем безобидное мелькание розового кулачка, и массивный бородач валится рядом с Шуркой.

— У-уй, — стонет Падла, потирая челюсть. — Я узнаю эту руку!

Холод пробегает у нас по спинам. Выходит, Дибенко, или кто бы там он ни был — не более чем разменная фигура? А настоящий противник еще только начинает игру! Тогда когда и Маньяк, и Падла практически израсходовали боеприпасы!

— Ну что ты, милая, — вкрадчиво начинает Жирдяй, — будь хорошей девочкой…

Взгляд ребенка не обещает ему ничего хорошего, и, отбросив вежливость, толстяк свирепо бормочет:

— Получай, стерва!

Жирдяй выплевывает что-то. В первую секунду, мне кажется — обыкновенную вишневую косточку. Темная точка повисает в воздухе, и вдруг ни с того ни с сего начинается настоящий ураган. И в центре этого урагана, куда с ревом и свистом всасывается воздух, щепки и горелые листья, оказывается именно та штучка, которую я принял вначале за вишневую косточку. Падая ничком и вцепившись пальцами в почернелые остатки травы, осознаю, насколько поспешил с выводами. Скорее уж, Жирдяй сварганил портативную черную дыру. И по-моему, он здорово погорячился!

Пытаюсь ползти в сторону сада и чувствую, что ноги начинают отрываться от земли. Кто-то протягивает мне руку. Череп! Он успел зацепиться за яблоню. Хватаю его ладонь и оказываюсь подвешенным в воздухе. Подтягиваюсь, мертвой хваткой обнимаю толстую ветку. При этом неодолимая сила срывает с меня не зашнурованные омоновские ботинки. Оглядываюсь и успеваю заметить, как ботинки скрываются в чудовищной воронке вслед за Жирдяем. Вода из озера, камни, куски земли, не говоря уже о яблоках и апельсинах, — все это бешено вращается и бесследно исчезает в черной ненасытной утробе. Пространство вокруг искажается и сад встает вертикальной вздыбленной стеной, из которой то и дело вырываются, уносятся в ничто целые деревья…

Чувствую, и наша яблоня продержится недолго. Комья земли бьют меня по лицу, с хрустом выламываются наружу корни… Жирдяй, Жирдяй, что ж ты наделал!

Ураган нарастает, сквозь него едва разбираю крик Черепа. Треск! Конец нашему дереву! Падаем в жадно гудящую дыру. Вот и все!

Глубина-глубина!.. Не успеваю договорить свой стишок, как вдруг раздается чей-то громовой голос, начисто перекрывающий оглушительный рев урагана:

— Ну хватит, пожалуй!

В следующую секунду я оказываюсь на земле. Рядом на зеленой (зеленой!) травке лежат и сидят, недоуменно хлопая глазами, остальные члены нашей лихой команды — не хватает только Доса. Все остальное — сад, роща, беседка и даже озеро с проплывающими лебедями — приняло первоначальный благостный вид. Дима Дибенко снова сидит в беседке и обедает, как ни в чем не бывало. А перед нами, скрестив руки на груди, стоит, облаченный в просторное кимоно… На всякий случай я протираю глаза. Круглое лицо, аккуратные усы, хитроватый монгольский прищур… Нет, не может быть! Писатель!

Последнее слово я невольно выкрикиваю вслух. Он смотрит в мою сторону и с усмешкой приглаживает короткий ежик черных волос:

— Да, писатель. Хотя я лично предпочитаю называться литератором. А вот вы кто?

— Как это кто? — недоумевающе бормочет Падла. — Мы… мы честные хакеры.

— А ведете себя как заурядные хулиганы, — укоризненно замечает Писатель-Литератор. — Обижаете ребенка.

Он нежно гладит по голове доставившую нам столько неприятностей девчушку, и это прелестное создание тычет в нашу сторону тонким пальчиком:

— Они — плохие дяди! Они тут все спалили, уничтожили и загадили!

— Подумаешь, слегка намусорили, — пожимает плечами Жирдяй. — Обычные издержки виртуального поединка. А вот вам следовало бы получше воспитывать ребенка. Никакого уважения к старшим.

— И за что же вас уважать? — иронично щурится Писатель.

— Как это за что!!! — аж подпрыгивает Жирдяй. — Да мы, можно сказать — душа глубины!

- Да? А вот она сама так не считает… — и Литератор кивает на… девчушку!

Немая сцена длится не меньше минуты. Окончательно утратив логические ориентиры, мы сверлим офонаревшими взглядами юное создание. Потом наконец Падла выдавливает:

— Это как понимать?

— Да вот так и понимать, что уважать вас особенно не за что… — Писатель присаживается на травку, скрестив ноги, и задумчиво смотрит в небо. — Думаете, она не видит, во что вы превратили благородные идеалы хакерства?

— Ну, знаете ли… — бормочет Падла. Литератор вздыхает и, полузакрыв глаза, нараспев декламирует:

Долго грустил и сидел я, понурясь,под сакурой милой,Долго я спрашивал с гор проносившийся ветер:«Разница в чем меж людьми и жильцамисвинарников тесных?»Выпив три литра саке, понял:разницы нет никакой.

— Весьма поучительно, — замечает Падла.

— И главное, самокритично, — негромко хихикает Маньяк.

— Тамагочи Накусика, выдающийся поэт седьмого века, — холодно объясняет Писатель. — И глядя на вас, понимаешь, что с седьмого века мало что изменилось.

Он сурово хмурится:

— Ради чего вы живете? Ради того, чтобы жрать, пить и хвастаться друг перед другом? — Литератор чуть презрительно улыбается. — И главное, было бы чем хвастаться — тем что умыкнули тыщенку-другую поганых зеленых баксов…

— А вы знаете, как они достаются, эти проклятые баксы? — с театральным надрывом в голосе начинает Жирдяй. — Сколько тяжелого труда, сколько пота…

— Сколько выпитого пива! — с ухмылкой добавляет Писатель, щелкает пальцами, и из ничего возникает доверху полная кружка. Он делает большой глоток. Жирдяй следит за ним жадным взглядом и облизывает губы.

— А гостям предложить, слабо? — укоризненно морщится толстяк.

— Прости, Жирдяйчик, — спохватывается Литератор. — Я не хотел тебя обидеть. Ты единственный из этой банды эгоистов, кто не утратил до конца высших нравственных ориентиров!