История России с древнейших времен. Книга V. 1613-1657 - Сергей Соловьев

Но вовсе не с такою покорностию отвечали новгородцы Эверту Горну, когда тот настаивал на присяге королю, утверждая, что королевич Филипп отказался от новгородского престола: упомянув о договоре, заключенном между ними и Делагарди, новгородцы продолжали: «После этого утверждения честные обители и святые божии церкви от немецких ратных людей разорены и разграблены, святые иконы поруганы, расколоты и пожжены, многие мощи святых из гробов выметаны и поруганы, колокола из многих монастырей и церквей, городовой большой наряд и всякий вывезен в Свейское государство, и около Новгорода литовские люди, которые служат здесь королевскому величеству, уездных людей и крестьян жгут и мучат и насмерть побивают, на правеже от ваших приказных людей в налогах без сыску иные насмерть побиты, иные повесились и в воду пометались, иные изувечены и до сих пор лежат. А мы, всяких чинов люди Новгородского государства, по своему крестному целованию и утвержденным записям, во всем стояли крепко и вперед также стоять хотим за государя своего королевича непоколебимо и отдали на подмогу немецким людям все до последней деньги, оттого стали в конечной скудости и многие разбежались розно; а что для нашего греха государь наш королевич в Новгородское государство походу своего не пожаловал, не учинил, и в том воля его пресветлейшества, где он, великий государь наш, в своей отчине произволит быть, только мы, холопы его, по своему крестному целованию, его пресветлейшества держимся и служить хотим верно. Вы говорите, что нам от его королевского величества и от окрестных государей бессловесными и неблагодарными загосками (кукушками) слыть и гонимым быть: но мы утешаемся христовым словом: блаженни изгнани правды ради, яко тех есть царство небесное. И теперь нам мимо государя своего королевича и мимо прежней нашей записи вельможному королю и его наследникам свейским королям креста целовать нельзя и под свейскою короною быть не хотим; хотя бы и помереть пришлось за свое крестное целование, не хотим слыть крестопреступниками, а если над нами что и сделаете за прямое наше крестное целованье, в том нам судья общий наш содетель». В то же время князь Никифор Мещерский, согласясь с немногими людьми, пришел в Хутынь монастырь к архимандриту Киприану и объявил, что надобно умереть за православную веру, а королю креста не целовать; Киприан благословил их пострадать за веру: тогда Мещерский с товарищами пошел к Горну и отказал ему впрямь: «Вы хотите души наши погубить, а нам от Московского царства не отлучаться и королю креста не целовать». Горн велел всех их рассадить за крепкую стражу и приступил к остальным новгородцам, чтоб дали решительный ответ. Для продления времени они били ему челом, чтоб позволил обослаться с Московским государством, напомнить боярам их прежнее обещание, и если они не послушаются, то новгородцы поцелуют крест королю. Горн согласился, и отправлены были в Москву хутынский архимандрит Киприан, дворяне — Яков Боборыкин и Матвей Муравьев. Послы явились к боярам и били челом о своих винах, что неволею целовали крест королевичу, а теперь хотят просить у государя, чтоб он вступился за Новгородское государство и не дал бы остальным беднякам погибнуть. Бояре донесли государю о новгородском челобитье; Михаил допустил послов к себе и велел дать им две грамоты: одну явную к митрополиту и ко всему Новгородскому государству, в ней бояре сурово отвечали новгородцам, называли их изменниками за совет покориться шведскому королевичу; другая грамота была тайная: в ней государь писал к митрополиту и ко всем людям, что он вины им все отдал. Послы возвратились, объявили ответ боярский, но тайно роздали списки с милостивой государевой грамоты. Однако тайна была открыта: думный дьяк Петр Третьяков уведомил Горна из Москвы о милостивой грамоте. Горн принялся за послов, особенно потерпел много Киприан: его били на правеже до полусмерти, морили голодом и холодом.

Между тем шли военные действия: еще в марте 1613 года собор писал новоизбранному царю, что псковские воеводы, князь Хованский и Вельяминов, просят помощи против шведов, которые беспрестанно грозятся прийти под Псков из Новгорода; собор отправил к ним несколько казачьих атаманов. Но шведы осадили не Псков, а Тихвин и побили русский отряд, высланный на помощь к городу под начальством Исаака Сумбулова; государь отправил на выручку другой отряд под начальством Федора Плещеева, но в Устюжне Плещеев узнал, что тихвинцы с воеводами князем Семеном Прозоровским и Леонтьем Воронцовым-Вельяминовым отбили шведов и наряд у них взяли. В сентябре 1613 года решили действовать наступательно против Новгорода и отправили под него боярина князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого и окольничего князя Данилу Ивановича Мезецкого; к ним в сход велено было идти стольнику Василию Ивановичу Бутурлину с полками, собранными в Ярославле. Воеводы стали в Бронницах, но не сумели выбрать места; и здесь в стане у Трубецкого повторились те же явления, какие мы видели в его подмосковном стане: было у них в рати нестроение великое, говорит летописец, грабежи от козаков и от всяких людей. Делагарди осадил воевод, сделался голод. Трубецкой с товарищами прислали к государю бить челом от имени ратных людей, что стала им от немецких людей теснота. Государь велел им от Бронниц отойти к Торжку; при этом отступлении потеряно было много людей, воеводы едва ушли пешком, Густав-Адольф сам явился в русских пределах и осенью 1614 года овладел Гдовом после двух приступов, но возвратился в Швецию с намерением начать военные действия в будущем году осадой Пскова, если до тех пор русские не согласятся на выгодный для Швеции мир. Король действительно желал этого мира, не видя никакой выгоды для Швеции делать новые завоевания в России и даже удерживать все уже сделанные завоевания: так, он не желал удерживать Новгород, нерасположение жителей которого к шведскому подданству он хорошо знал. «Этот гордый народ, — писал он о русских, — питает закоренелую ненависть ко всем чуждым народам». Делагарди получил от него приказание: в случае нужды, если русские будут осиливать, бросить Новгород, разоривши его. «Я гораздо больше забочусь, — писал король, — о вас и о наших добрых солдатах, чем о новгородцах». Причины, побудившие шведское правительство к миру с Москвою, высказаны в письме канцлера Оксенштирна к Горну. «Хотя у нас, — пишет Оксенштирн, — до сих пор и не обнаруживались внутренние раздоры и смуты, однако есть семена, из которых много их может родиться. Из соседей наших большая часть открытые враги, остальные неверные друзья: много у нас долгов, денег мало: во время войны поправиться нам нельзя. Король польский без крайней необходимости не откажется от прав своих на шведский престол, а наш государь не может заключить мира, прежде чем Сигизмунд признает его королем шведским: следовательно, с Польшею нечего надеяться крепкого мира или перемирия. Вести же войну в одно время и с Польшею и с Москвою не только неразумно, но и просто невозможно, во-первых, по причине могущества этих врагов, если они соединятся вместе, во-вторых, по причине датчанина, который постоянно на нашей шее. Итак, по моему мнению, надобно стараться всеми силами, чтоб заключить мир, дружбу и союз с Москвою на выгодных условиях. Москву должно привлекать к миру частию словами и письмами, частию побуждать ее оружием, сколько хватит у нас на это казны». Так и действительно поступал Густав-Адольф: с одной стороны, он задирал московское правительство о мире, другие государства о посредничестве, с другой — продолжал военные действия.

30 июня 1615 года Густав-Адольф осадил Псков, где воеводами были боярин Василий Петрович Морозов и Федор Бутурлин. У короля было 16.000 войска, в числе которого находились и русские черкасы. Первая сшибка с осажденными кончилась для шведов большою неудачею: они потеряли Еверта Горна в числе убитых. 15 августа неприятель подошел к Варламским воротам и, по совершении богослужения, начал копать рвы, ставить туры, плетни, дворы и городки, малые, а подальше устроили большой город дерновый, где стоял сам король; всех городов было больше десяти, и два моста было наведено на Великой реке. Три дня с трех мест били шведы по городу, пустили 700 огненных ядер, а другим чугунным числа нет, но Псков не сдавался. 9 октября шведы повели приступ, но и он не удался. А между тем Джон Мерик хлопотал о мире; положено было решить дело на съезде уполномоченных с обеих сторон, с шведской стороны назначены были Клос Флеминг, Генрих Горн, Яков Делагарди и Монс Мартензон, с русской — князь Данила Мезецкий и Алексей Зюзин. Будучи в Осташкове, русские уполномоченные получили от Мерика из Новгорода известие, что Густав-Адольф осадил Псков; Мерик писал: «Король в грамоте своей ко мне верно и крепко обет дал, что никакого утесненья городу Пскову не сделает, пока не узнает, что от вас, великих послов, на съезде в нынешних делах отродится; а теперь он, король, обет нарушил к своему бесчестью и к неверке, а тот его лист у меня за его рукою и печатью, и сколько я у них ни был, правды мало находил». Русские послы хлопотали, чтоб еще больше рассердить Мерика на шведов, указывали ему, что шведы в своих грамотах не величают его, как должно; Мерик отвечал на это: «Вы, господа, великие послы, мне объявляете, что свейские послы меня не по достоинству пишут: я это себе ни во что ставлю, честь мне дана от великого моего государя, а им того у меня не отнять, и не дивлюсь я, господа, тому, что они так пишут, им на меня не любо: как им случится говорить про царское величество и про вас, великих послов, и про нынешнее дело непригоже, то я их встречаю прямою правдою, и самому королю в том я не молчал, так ему за то на меня и не любо стало; но я знаю, от кого я послан, и не постыжусь правду говорить. Они показывают вид, будто радеют о нынешнем добром деле: как бог принесет нас к съезжему месту, то их раденье объявится; а мое раденье и промысел бог видит: на этом свете ничего больше не желаю, как только чтоб это дело к доброму концу пришло».