Гигаполис - Евгений Филенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Начинается самое интересное и фантастическое. Как это делает аниматор, я не могу даже представить. Но сейчас он станет моделировать возможные специфические особенности мимики…
Серый Гость улыбается. Глаза обращаются в узкие щелки, и взгляд их нельзя назвать добрым. По всему видать, человек был волевой и холодный. Левый угол рта приподнимается чуть выше обычного, сильно обнажая клык. Возле ноздри вдруг обнаруживается едва заметный шрамик… Затем улыбка сползает с лица.
И Серый Гость вдруг шмыгает носом.
Это выходит довольно забавно и не так, как у большинства страдающих насморком. В шмыгании участвует не только нос, но и весь подбородок, и верхняя губа по-особенному выпячивается, и даже лоб собирается в гармошку.
В этот момент я вспоминаю, где же видел этого типа.
Здесь, в «Башне смерти». Лет десять назад. В предельно официальной обстановке. То есть на совещании окружных комиссаров, тему которого я забыл и не намерен был доселе вспоминать за полной ее незначительностью. И он, пренебрегая официозом, шмыгал носом. Не от того, что страдал насморком. А если и страдал, то это было у него хроническим недугом. Нет, скорее всего, просто неприятная манера.
Я фиксирую портрет шмыгающего носом Серого Гостя на дисплее. И с трудом соображаю, к кому же следует обратиться за помощью.
К Сполоху? Бесполезно. Это сейчас он комиссар, а десять лет назад бегал в инспекторишках. К Майстренке? Но он на том совещании быть не мог, поскольку пришел в Департамент чуть позже, из какого-то закрытого НИИ.
И я обращаюсь к самому Китаеву.
– Здесь старший инспектор Ерголин…
– Занят я, Ерголин.
– Буквально полминуты, Петр Ильич. Взгляните сюда, – и я направляю глазок фонора на дисплей.
– Взглянул. Что дальше?
Я чувствую, как дыхание запирается в глотке.
– Вы знаете, кто это?
– Знаю. Миша… Михаил Антонович Савчук, начальник отдела по борьбе с терроризмом, округ Титанис. Смешная фотография… А ты разве его не знал?
– Не доводилось как-то… – и я начинаю конструировать деликатные формулировки, чтобы известить Китаева о печальной участи его давнего сподвижника.
– Странно, – хмурится директор. – А где же ты был в мае восемнадцатого, когда мы его всем ДЕПО хоронили?
5. Сергей Сполох
Клиника доктора Островерхова – заведение малоизвестное, да к тому же с недоброй репутацией в медицинских кругах. Раз в несколько месяцев вокруг него вспыхивает скандал, естественным образом перетекающий в судебный процесс. В воздухе пахнет не то грозовым озоном, не то адской серой, к серому кубу без окон и с единственной дверью – если не считать нескольких потайных коммуникаций с выходами на подземные ярусы Гигаполиса – подбираются репортеры, алчно клацая желтыми прокуренными клыками…
И тогда в дело вступаем мы. Нажимаются скрытые рычаги, происходит циркуляция капиталов по неприметным каналам. И до разбирательства дело не доходит.
Подозреваю, что Островерхова прикрываем не только и не столько мы, сколько наши естественные оппоненты. Однако подозрения в двурушничестве ни разу и ничем не подтверждались.
Все сотрудники клиники, включая последнюю санитарку, давно уже миллионеры. Но деньги занимают их так мало, что во мне пробуждается утраченная с годами работы в ДЕПО вера в человечество, а прохиндеи-биржевики исходят слюнями при одной мысли о финансовых средствах, к которым их и близко не подпускают.
В этом здании, в обстановке полной и строжайшей секретности кучка искуснейших фанатиков в белых халатах денно и нощно творит святотатство. Они пытаются возвращать к жизни тех, кого уже призвали к себе архангелы. Это даже не реанимация в традиционном смысле – хотя именуется именно так. Это подлинное воскрешение из мертвых.
Десять лет назад Марк Островерхов и его ближайший сподвижник Лев Львов провели первый удачный опыт по восстановлению деятельности коры головного мозга спустя три часа после клинической смерти. И хотя человек по-прежнему оставался физически мертвым, его мозг жил и откликался на сигналы-раздражители. Воображение мое отказывает: не могу представить себя на месте того, чье сознание вдруг пробудилось в безнадежно мертвом теле…
Восемь лет назад Островерхов и Львов вытащили первого своего пациента с того света. И он прожил два года сверх отмеренного срока, хотя все это время прогрессировал паралич и образовывались провалы в памяти.
Затем Львов эмигрировал в Америку и открыл там свою клинику. Островерхов же на выгодные предложения попросту плевал. Он как раз в ту пору ставил на поток процедуру ментосканирования – считывания информации головного мозга, и ему некогда было двигаться с места.
За эту процедуру его и били больнее всего.
Но теперь все, кто умер и чье тело не имело повреждений, несовместимых с жизнью, получили еще один шанс. И с каждым годом этот шанс возрастает.
Я слоняюсь по диковинно пустому коридору клиники. На мне белые одеяния, напоминающие одновременно монашеский балахон и скафандр космонавта. Из-за бронированных дверей сюда не долетает ни единого звука. Мои шаги вязнут в мягком покрытии пола. Такое ощущение, что обо мне забыли…
Впрочем, изредка оживает фонор. И тогда голоса коллег, в обычном состоянии не более громкие, чем шелест дождя в листве, кажутся непристойно, режуще оглушительными.
Вот уже два часа, как я здесь. За одной из этих дверей пытаются вернуть к жизни трассера Гафиева. А я даже не знаю, за которой. Мне известно лишь, что над ним колдуют со вчерашнего вечера, но сам Островерхов счел случай достаточно тривиальным и препоручил его своим ассистентам. Бог весть, хорошо это или плохо…
В дальнем конце коридора возникает фигура в белом. Насвистывая искаженный до неузнаваемости мотивчик «Что ты прячешь между ног», шлягер сезона, ко мне приближается сутулый юноша с ястребиным носом и шевелюрой, куда, должно быть, от рождения, как говорят шутники, «не ступала нога парикмахера». Стряхиваю оцепенение и лицом изображаю всевозможную приветливость. Но юнец меня даже не замечает. Ему и в голову не приходит, что в коридорах клиники могут вот так запросто мотаться посторонние типы.
– Эй, послушайте! – окликаю я его не без раздражения.
Он резко притормаживает и таращится на меня, как на тень отца Гамлета.
– Ты кто? – шепчет он потрясенно. – Я тебя не помню…
– Комиссар Сполох. Окружной Департамент охраны порядка. Я хотел бы знать…
– «И комиссары в пыльных шлемах»[13]… – задумчиво шевелятся его вывернутые, в трещинах губы. – А на кой дьявол нам комиссар? Что, в городе снова красные?
А, так он надо мной издевается! Тоже мне, вундеркинд сопливый… А ну как вызвать тебя повесткой в кабинет, доставить под конвоем, да наехать как следует, чтобы обоссался прямо в кресле…
Стоп. Молчи, грусть, молчи. Он здесь работает, а я всего лишь отнимаю его драгоценное время. Я тоже не люблю, когда ко мне пристают с глупостями разнообразные бездельники.
И, если честно, он-то и есть натуральный вундеркинд. А я – несостоявшийся конструктор космических кораблей, неразвившийся писатель и драматург, неудачливый отец семейства и нерадивый любовник. Да и криминалист не такой знатный. Тому же Серафиму Ерголину в подметки не гожий…
Поэтому я загоняю недовольство в самый удаленный закуток души, заново сооружаю на лице радушие и буквально втискиваю себя в роль униженного просителя:
– Видите ли, где-то здесь находится на реанимации мой коллега, Гафиев Рим Арсланович…
Юнец смотрит в потолок, затем себе под ноги.
– Если вы тут, значит – так должно быть, – замечает он глубокомысленно. Спасибо, хоть на «вы» перешел! – Гафиев… есть такой, – он с остервенением вытаскивает из кармана фонор-карту и тычет в нее пальцем. – Моисей, где у нас Гафиев?
– В четырнадцатом, – отвечает его собеседник. – А что?
– Его тут один комиссар спрашивает…
– Иди к свиньям! Какие могут быть комиссары?!
Задумчиво хмыкая, юнец снова долбит карту длинным скрюченным пальцем:
– Четырнадцатый! Как ваш пациент?
– Велел кланяться, – мрачно звучит ответ. – Тебе что, заняться нечем?
– Я ни при чем. Его тут один комиссар ищет.
– Комиссар?! – внезапно орут на весь коридор. – Что он шляется, когда ему положено быть на третьем этаже?
– Если положено, значит – так должно быть, – пожимает плечами юноша. Он поднимает на меня печальный взгляд: – Вы все поняли, комиссар?
– Ни черта я не понял, – говорю со злостью. – Что с Гафиевым?
– Откуда мне знать! Поднимитесь этажом выше и спросите сами… – он вдруг утрачивает ко мне всякий интерес и, ворча под нос, удаляется восвояси.
Подавленное было раздражение вскипает во мне с новой силой, булькает и плещет через край. «Умник хренов, – думаю я, глядя вслед юноше. – Мыслитель пархатый. А вот возьмут тебя за шкварник настоящие рэкетиры, брызнут харей о стену, носопырой твоей сопливой… Куда побежишь защиты искать? К нам, к комиссарам, тобою презираемым. Козел непуганый!»
