Гастролеры и фабрикант - Евгений Сухов

– Но мы же видим, что вас что-то угнетает, – посмотрел на Феоктистова Огонь-Догановский, как бы приглашая его в союзники.

– Право, это… личное, – не сразу ответил «граф».

– Прошу прощения, – заметил ему на это Огонь-Догановский, – но здесь собрались ваши искренние друзья, и именно в личных делах помощь друзей и является необходимой.

– Да? – все еще не решаясь открыться, спросил Давыдовский.

– Разумеется, – твердо ответил Алексей Васильевич, отправляя в рот тарталетку с икоркой.

– Верно, это дела душевные, – произнес, обращаясь к Алексею Васильевичу, Феоктистов.

– Да? – посмотрел на «графа» Огонь-Догановский.

Давыдовский смущенно отвел взгляд.

– Тогда тем более надлежит искать помощи друзей, – заметил Алексей Васильевич.

– Ну, хорошо, – наконец сдался «граф». – Речь идет о женщине.

– Мы это уже поняли, – усмехнулся в бороду Феоктистов.

– Она замужем, поэтому… поэтому…

Его глаза повлажнели. Не верилось, что такой сильный и мужественный мужчина, как «граф», может быть столь сентиментальным.

– Да говорите же вы наконец! – настоятельно произнес Огонь-Догановский.

– Наше последнее свидание с ней закончилось тем, что она попросила более не искать с ней встреч. Вот уже неделю, – Давыдовский беспомощно глянул на Алексея Васильевича, и в его глазах стояли слезы, – целую неделю я не вижу ее. И это просто невыносимо! Она явно избегает меня, перестала бывать там, где можно встретить меня, да и вообще, похоже, перестала выходить из дома. Нет, – проглотил слезы «граф», – я просто не вынесу этого.

– Так она что, разлюбила вас? – спросил Огонь-Догановский.

– Нет! – с жаром воскликнул «граф». – Она не раз признавалась мне в любви. Просто она порядочная и очень достойная женщина и не хочет причинять боль своему благоверному.

– «Но я другому отдана и буду век ему верна»? – процитировал строки из восьмой главы «Евгения Онегина» Огонь-Догановский. – Так выходит?

– Не смейтесь, прошу вас, – совсем жалостливо посмотрел на Алексея Васильевича «граф». – Это вовсе не смешно…

– Никто и не собирается смеяться, – серьезно и участливо ответил Огонь-Догановский. – Напротив, ваши сердечные переживания мне очень даже знакомы. Однако я считаю, коли вы любите ее и она любит вас, то все же стоит с ней объясниться…

– Но как это сделать, если я лишен возможности видеться с нею? – в безысходной печали спросил Давыдовский.

– Напишите ей записку, – просто ответил Алексей Васильевич. – Где очень убедительно попросите с ней свидание. Возможно, последнее…

– Последнее?! – едва не воскликнул граф в полнейшем отчаянии.

– Ну, вы просто так напишете, что последнее, – пояснил Огонь-Догановский. – Чтобы она, так сказать, прониклась вашими чувствами и пришла…

– Но я не смогу передать ей записку… – отчаянию графа, казалось, не было предела.

– Почему? – удивленно спросил Алексей Васильевич.

– Потому что там меня все знают, – едва не плача ответил Давыдовский. – И прислуга немедленно донесет ее мужу о моем появлении. Будут большие неприятности. А я… Я не могу и не вправе причинять неприятности любимой женщине…

– М-да-а, – протянул Алексей Васильевич и мельком глянул на Феоктистова. – Ну, давайте, мы отнесем вашу записку. – Огонь-Догановский заметил, как мильонщик немного поморщился, и быстро добавил: – Я отнесу.

– Да? – с надеждой спросил «граф».

– Да, – просто ответил Огонь-Догановский.

– И дождетесь ответа?

– Конечно, – пообещал Алексей Васильевич.

О, то, что сейчас происходило за одним из столиков «Славянского базара», было целым спектаклем. С великолепной игрой актеров и превосходной подачей мизансцен. Правда, это был спектакль для одного зрителя – фигуранта-мильонщика Ильи Никифоровича Феоктистова. Но разыгрывался он мастерски…

– Хорошо! Вы меня убедили.

Граф достал из внутреннего кармана сюртука напоминавшую сигару перьевую самопишущую ручку «Waterman», снял колпачок, спросил у гарсона четвертушку бумаги и с четверть часа, забыв про соседей за столиком, составлял любовное послание. Когда наконец оно было написано, он сложил записку вчетверо и протянул Алексею Васильевичу:

– Вот, прошу вас.

– Все будет исполнено в точности, – заверил приятеля Огонь-Догановский. – Можете не сомневаться.

Пообедав, они взяли закрытый экипаж и отправились по адресу, названному Давыдовским:

– Грузинская улица, дом Прибытковых.

– Только к самому дому не подъезжай, – добавил извозчику Огонь-Догановский. – Остановись за пару домов до него.

Когда экипаж остановился, причем так, что сидящие в нем не могли видеть усадьбы Прибытковых, Алексей Васильевич, покряхтывая, вышел и, посмотрев на «графа» и Феоктистова, неторопливо отправился к дому. Дом был небольшой, но аккуратный и ухоженный, с мезонином, вишневым и яблоневым садом и симпатичным заборчиком чугунной ковки вокруг него. Они выбрали его с Давыдовским потому, что там действительно проживала супружеская пара Прибытковых, причем мужу, статскому советнику Ивану Федоровичу Прибыткову, было под шестьдесят, а его супруге, Евдокии Павловне, – двадцать восемь. Это на случай, ежели Феоктистов задумал бы вдруг проверить, кто живет в этом доме.

Оглянувшись на экипаж и убедившись, что наблюдать из него за ним невозможно, Алексей Васильевич развернул «любовное послание». Оно было написано столбиком – каждая строчка шла отдельно, – и представляло собой следующее:

Одиножды один равняется одному.

Дважды два равняется четырем.

Трижды три равняется девяти.

Четырежды четыре равняется шестнадцати…

Заканчивалась «любовная» записка следующей строкой:

Десятью десять равняется ста.

Огонь-Догановский ухмыльнулся подобному посланию, представлявшему таблицу умножения, и спрятал его в карман. Потом, погуляв немного по Грузинской улице, весьма красивой и сплошь заставленной дворянскими особняками, он вернулся. Не успел он усесться на диван экипажа, как его сразу же затормошил Давыдовский.

– Ну, что? Говорите же!

– Я все сделал, – коротко ответил Огонь-Догановский.

– Что, что вы сделали? – сгорал от нетерпения «граф».

– Передал записку, – ответил Алексей Васильевич.

– Вы ее видели? – заерзал на диване «влюбленный». – Вы видели ее?

– Да, она вышла ко мне, – посмотрел на Давыдовского Огонь-Догановский. И добавил: – Она прелестна. Поздравляю вас.

– Правда? Вы находите? – продолжал ерзать на диване «граф».

– Вне всякого сомнения, – ответил Алексей Васильевич.

– Ну, а дальше, что дальше? Рассказывайте! – не унимался «влюбленный граф». – Она прочла записку?

– Прочла, – ответил Огонь-Догановский. – И прочла с превеликим удовольствием.

– И? И что? Что же она ответила?

– Сказала, что придет.

– Она придет! Она придет! – насилу не захлопал в ладоши «граф», и выражение его лица сделалось абсолютно счастливым. – Вы слышали? – обернулся к Феоктистову Давыдовский. – Она придет!

– Поздравляю, – сдержанно сказал мильонщик и невольно улыбнулся.

Ведь те, кто испытывал любовь к женщине, знают, что это такое: увидеться с любимой после вынужденной разлуки.

– Благодарю вас, – горячо ответил Феоктистову Давыдовский. – А вас, – обернулся он к Огонь-Догановскому, – я благодарю вдвойне. Теперь я ваш должник.

– Ну, что вы, – Алексею Васильевичу даже как будто стало неловко. – Я просто оказал вам небольшую услугу…

– Большую! Весьма большую услугу! – воскликнул «граф». – И знаете что?

– Что? – спросил Огонь-Догановский.

– Вы давеча интересовались в Дворянском собрании, как я смог получить прибыль в сто процентов за три дня. Так вот, – с сияющими глазами произнес Давыдовский, – я вам скажу как.

Алексей Васильевич почувствовал, как напрягся сидящий рядом Феоктистов. Рыбка увидела наживку и готова была заглотить ее…

– Как же? – спросил Огонь-Догановский и выразительно посмотрел на Феоктистова. – Может, и нам можно поучаствовать в таком предприятии, которое принесет нам стопроцентную прибыль за три дня?

– Вы не думайте, ваше сиятельство, мы об этом никому не скажем, – тихо промолвил Илья Никифорович.

Это была правда. О деле, которое может приносить столь огромную прибыль за столь баснословно короткий срок, Феоктистов ни за что не поделился бы ни с кем, даже с родной матерью, будь она у него жива. Возможно, даже под дулом пистолета.

– Могила! – вслед за Феоктистовым заверил «графа» Огонь-Догановский и сделался крайне серьезным.

– Знаете… Есть… один человек, который, у которого… – сбивчиво начал Давыдовский и, запнувшись, добавил: – Впрочем, вы сами все узнаете от него самого.

– А вам… не попадет от него? – осторожно поинтересовался Илья Никифорович. Мало ли…