Новый Мир ( № 7 2013) - Новый Мир Новый Мир

Его зеленое лицо старательно отравляло каждый праздник. Хотя в мастерскую Саши Луцевича он, кажется, никогда не заходил. Собак боялся. Не покусают! — тпрфы-ы! — растолковывал насмешничающим — аллер — тпрфы-фы! — аллергия. Нет, не на шерсть. На корм в шариках. Соня-рыжик доставала такой в Москве в 1970-е! Пусть четвероногие Запада бесятся с жиру, нашим можно кашу давать. Увы, сентенции Саши Луцевича не слушала. Через кого доставала? Через жену Пола Мейверта, рубахи-парня для всех диссидентов? Или Франческу? Не догадаетесь. Когда шарики с сухим стуком козьих орешков высыпались в собачьи миски, Соня говорила (без всякого выражения, буднично): o:p/

— Ванечка намедни на ковре-самолете слетал. Такой добрый. o:p/

Да, как не помнить посиделки у Саши и Сони в волшебном подвале на Басманной, в обществе нас всех и Франчески, с которой уже крутил Ромушка, но Франческа рассчитывала еще на другое — и проглатывала глазами Аполлонова — а он, как положено, называл ее дурочкой — что было высшей степенью ласки — кстати, Франческины надежды, еще одно доказательство, что мы ни о чем не догадывались, — если бы Франческа знала, не позволила бы себе ни взглядов, ни вздохов. Она для Маруси была другом верным. Еще в подвал приползал кто-нибудь (не только псам собачья радость в зубы, не только праздник для botolino <![if !supportFootnotes]>[4]<![endif]> ) — Миша-разгуляй, Ольга Меандрова (собой довольная, а главное — нарасхват, искусствовед — Ромушка при ней сидел грустно-мрачный), Дюдюнечка-знахарь (он порывался вылечить Ромушку от цирроза), какая-то Тяпа с тоскующими глазами, всех не вспомнить. Даже в «море волнуется» играли взрослые дураки! Ванечка, впрочем, прислонясь к косяку, стоял с папироской философа-бродяги. Даже в «бутылочку»! Попутно предложив Сильвестру сочинить магистерскую диссертацию на тему: что более нравственно — бутылочка с питием или бутылочка с объятием . Ромушка (ну конечно!) лез через стол к Франческе, она визжала. Потом, раскрыв на сочных коленках Данте, начала декламировать. Передразнивала разные голоса, диалекты. Римляне до сиесты и после. Сонные сицилийцы. Шестиклассник на школьном празднике. Итальянец, проживший лет двадцать в Нью-Йорке. Профессор-педераст на склоне лет. o:p/

Там, на Басманной, Ванечка впервые читал «Ерусалим» на «широкую» публику. Ему аплодировали. Заставили испить шампанское из ведерка.  Я удивился, почему у Маруси тревожный взгляд. Они были уже на «ты», но только что на «ты». Кто-то сказал, что Тяпа с пятью детьми снова вышла замуж. Тяпа не протестовала. От ее улыбки веяло матриархатом. К тому же мужа рядом не было, а из пятерки отпрысков на полу стучал коленками годовалый. Время от времени Тяпа совала ему титьку, а Франческа кричала — «Russa Madonna!». А вот Сашка-на-сносях Тяпу терпеть не могла. Если бы Тяпы рядом не было, Сашка распластала бы ее аморализм — с пятью-то детьми — за мужика, который на восемь (на двенадцать?!) лет младше! Ванечка тискал младенца (Тяпа матерински млела) и вдруг сказал прямо в ухо Марусе: «А ты — смогла бы?». То есть как Тяпа — сбежать. Признаюсь, мне до сих пор неловко, но я сидел рядом и слышал. Что ответила Маруся своему безнадежному рыцарю, она, мать не пятерых, но двоих детей, жена таблеточного мужа, любившая смеяться, но не любившая театра в жизни; когда было необходимо — решительная до бесстрашия — ее поманили в красную партию, а она расстегнула ворот и показала крестик свой золотой (от бабушки Олсуфьевой), что ответила? o:p/

«Я? — Она накрутила на палец локон. — Да». Может, сказала так из протеста? Утин только что звонил («...какой-то кретин обрывает телефон...» — шипел в коридоре Вадик) и просил передать, что вызвал такси по адресу мастерской. Он был заботлив. o:p/

Впрочем, в жизни случаются комические сюжеты. В такси укатили Ромушка и Франческа (Дюдюнечка со своими успел запрыгнуть, а Вадик возмущенно протиснуться). Соня-рыжик побежала в ветеринарку с очередным бедолагой. Саша Луцевич спал в вольтеровском кресле, держа прямо спину и открыв рот, — он считал, что бросать гостей в высшей степени неприлично. Ванечке и Марусе никто не мешал. «Что вы делали?» — спросил я на следующей день несколько раздраженно, ведь топать по ночной Москве довольно глупо, если была возможность остаться в мастерской. o:p/

— Мы? — никогда у Ванечки не были глаза счастливы так. — Мы говорили. o:p/

o:p   /o:p

7 o:p/

o:p   /o:p

Мне вспоминается конец мая 1979-го: Ванечка еще без нимба славы, но что-то посвечивает. Нет, «Ерусалим» был опубликован позднее, но подслеповатые копии машинописи на черном рынке уже прочно заняли место рядом с Камасутрой, «Протоколами Сионских мудрецов», речью Черчилля о Сталине якобы из Британской энциклопедии (самоделка мудрецов лубянских — надо как-то развлечься?) и даже серией черно-белых ню — что означает высшую степень народного признания. На Кузнецком мосту (главная точка книжных жучков тех лет) «Путешествие на бесе» извлекали из тайника в... водосточной трубе! И за полторы сотни! За такие деньги честный труженик горбатился месяц. Излишне объяснять, что из кузнецких денег автор не получил ни шиша. Впрочем, спустя год и западные поклонники Аполлонова оказались не лучше. o:p/

Невозможность перечислить гонорар объясняли чем угодно: драконовскими порядками красной Москвы, запутанной историей с авторскими правами (кажется, их переписал на себя упомянутый Пол Мейверт — но я не верю), полулегальным положением самого Аполлонова (он опять потерял паспорт и опять нигде не работал, наплевав на тогдашние человекожевательные законы о тунеядцах), да какие вообще могут быть гонорары, если перед читателями не литературное произведение в привычном смысле, а крик из подполья? o:p/

«Может, автор давно умер. Может, автор гниет в мордовском лагере», — объясняла поведение издателей жена Мейверта, розовоикрая Сабина Мейверт. «Простите, но автор жив! — кричала наивная Франческа. — Автор не в лагере — а шлендает на свободе!..» o:p/

 Многие задавались вопросом, почему же Аполлонова не арестовали? Да попробуй — поймай... Он мотался в заплеванных электричках, отсыпался на чердаках, он не брезговал выселенными домами, не говоря про заросли кисломолочных лопухов у железной дороги. Ванечка, который никогда нарочно не прятался, был неуловим. С Вадиком на пару гоготали, перебивая друг друга, — ведь весело вспоминать, как из автобуса, мотающегося по измученной дороге между Курочками — Владимиром, они увидели в рыжей луже полуутопшую глисту (так называли соответствующего назначения  автомобили) — а вокруг пятеро в белых рубашках, которые толкали глисту, толкали. Конечно, рубашки и физиономии тоже стали цвета рыжей детской радости... o:p/

Оказывается, эта гвардия ехала на поиски Аполлонова в Курочки с целью провести с ним беседу — и, заметьте, внушительную. Плюнули, вытащили машину тягачом-мордачом, вернулись в заупокойный Владимир. Валя Зимникова (тогда уже жившая раздельно с супругом, но наведывавшаяся в Курочки — вдруг он останется без горячего?) махала: «Разве не видите, оба врут? Почему они снова за тобой не приехали?» — «А ты не знаешь, — отвечал Ванечка, зачем-то поставив руки в боки и глядя надменно, — что у них есть свои приметы — если сорвалось, зайца не тронь...» Откуда он это взял? o:p/

Но мы верили ему, ведь мы, друзья, предпочитали видеть его беззаботным: с золотой улыбкой, с золотой челкой, скачущей от болтовни. o:p/

o:p   /o:p

o:p   /o:p

8 o:p/

o:p   /o:p

Я думаю, он никогда столько не смеялся, как в лето 1979-го. Что удивляться: года на три зажглась лучшая пора его жизни. Нет, не потому, что на Кузнецком мосту жучки-книжники срубали за «Полет на бесе» полторы сотни. Ванечке-то не перепадало. И не потому, что Пол Мейверт в преддверии передачи на Би-би-си о подпольной русской словесности выспрашивал у Ванечки подробности биографии (вот когда сверкнула Камышовая сторожка! вот когда заплакала кровавая Иордань!) и со старомодной тщательностью вносил пометки в блокнот. Ванечка, впрочем, гоготал над ним, когда тот отворачивался, — мало ли любознательных... Расскажите лучше Би-би-си про сторожа Гришу-одноглазого у Елоховки — личность ориджинальная... o:p/

Аполлонов был счастлив в те короткие годы, потому что рядом была Маруся. Годы, как жухлые фотографии, можно разложить на столе. Вот — в Курочках. Гамак, в котором царственная Маруся, а Ванечка внизу на траве и прижимает ее щиколотку к своей щеке: у Маруси лицо смущенное, почти недовольное, но в сощуренных от солнца глазах — смех. Она справедливо не хотела, чтобы фотографии видели другие. o:p/

Или — Маруся в переднике, режет яблоки из курочкинского сада — нет, не для легендарной «Заборовки», не для «Вина шомпаньского» (того самого, которое взорвалось и испачкало костюм Сильвестра перед защитой докторской — поэтому на легендарной защите 1977 года Сильвестр был вдвойне смешон — в костюме Вадика, на размер больше, или два?), а для французского пирога ( ты, знать, хвранцуженка ). Такие пироги ел Адам в своем саду. Скажет Ванечка потом, в 1984-м, когда будет валяться больной в абрамцевской дачке, не жалея слез Аси Чернецовой, тоже ведь официальной, пусть не венчанной, но паспортной жены. Кстати, Ася ему достанет (после стольких лет отсутствия!) новый паспорт. Чтобы не сгнить под забором. o:p/