Море и берег - Евгений Войскунский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Товарищ лейтенант.
Одинцов сразу садится на койке, приглаживает ладонью мягкие черные волосы.
— Что случилось, Авраменко?
— Вас командир вызывает.
— А, хорошо… Перископ подсушили?
— Так точно, товарищ лейтенант. Все в порядке.
«Вот спросил про перископ, а уж, наверно, больше не служить на этой лодке. Жаль все-таки… Народ хороший. А такого толкового штурманского электрика, как Авраменко, конечно, нигде больше не сыщешь».
Командир лодки приглашает штурмана садиться. Одинцова обдает холодком от пристального взгляда голубоватых глаз.
— Прочел я ваш рапорт, — говорит командир. — Могу отметить, что слог у вас хороший. Но…
Томительная пауза. Штурман ждет. Все внутри у него так напряжено, что вот-вот лопнет со звоном какая-то струна.
— …Но по существу рапорта согласиться не могу.
Короткий безмолвный поединок вопрошающих карих глаз и бледно-голубых.
— Вы пишете, что рост ваш невозможен, — спокойно продолжает командир, поглаживая рапорт на сгибе. — Как это прикажете понимать?
Лопнула струна. Сбивчиво, глотая от волнения слова, штурман говорит о своей неудавшейся службе.
— …Я все время чувствую себя виноватым… Я ни разу не дал вам ответа… правильного ответа… Я начинаю сомневаться в самых простых вещах. Я хочу плавать, я люблю нашу лодку, но…
Старостин слушает, не перебивая. И когда штурман умолкает, он не спеша закуривает и говорит, глядя на голые ветки деревьев, раскачивающиеся за окном:
— Конечно, все мы люди, все мы человека, у каждого нервы и прочее… Скажу вам тоже откровенно, — командир переводит взгляд да Одинцова, — люблю в человеке хватку. Определенность, характер — как угодно назовите. Вон механик… Он тоже не сразу в меридиан вошел, срывался сколько раз, но была у него… — Старостин пошевелил пальцами, подыскивая слово, — ну вот эта самая хватка, иначе не скажешь. А вы… не обижайтесь только, вы еще не совсем определились, товарищ Одинцов… Правда, движение есть. Здесь я не согласен с вашим рапортом. Вы заметно выросли как штурман. Вот и вчерашний выход показал…
Видя, как обрадованно зажглись глаза Одинцова, командир встает, с шумом отодвинув стул:
— Одним словом, вот мой ответ.
Одинцов читает размашистую резолюцию, наискось перечеркнувшую рапорт: «Для перевода не вижу оснований».
— Ясно? Ну, все. Будем вместе служить, вместе плавать. Я еще из вас лучшего штурмана на бригаде сделаю. Не смейтесь, сделаю! Только, — командир делает энергичный жест обеими руками, — больше уверенности!
— Есть, товарищ командир!
— Между прочим. Вы последнее время меньше стали заниматься устройством корабля. Даю срок две недели. Зачет буду принимать сам.
В распахнутую форточку входит свежий, промытый апрельскими дождями воздух. Привычным шумом шумит за окном гавань.
— А рапорт давайте-ка сюда, — говорит Старостин. — Пусть полежит у меня. Все-таки любопытный документик. Когда-нибудь потом вместе почитаем.
Потеря
Западный ветер, видно, задул надолго. Небо — в непрерывном движении. Плывут, плывут тучи, косматые, угрюмые, и каждая вполнеба, и каждая с дождем. Грязными дырявыми мешками проплывают они над городом, высыпая холодный дождь.
Несмотря на собачью погоду, мне нравится этот город. Он тихий и уютный. Много аккуратненьких деревянных домов и заборов. Улицы сплошь обсажены деревьями — каштанами и липами. Сейчас у всех у них обрублены ветви — это чтобы лучше и прямее росли, — и кажется, будто деревья грозятся небу мокрыми корявыми кулаками.
На центральной площади — треугольный сквер. С одной стороны на него надвинулась серая громада островерхой стрельчатой кирхи, с другой примыкает кораблестроительный техникум, с третьей — на некотором отдалении — > ресторан «Якорь». Кирха не простая — памятник старины; доска, приколоченная у входа, извещает, что она, кирха то есть, охраняется государством. Ее высоченный шпиль торчит над городом, как указующий перст, и хорошо виден с моря.
О техникуме и ресторане «Якорь» говорить нечего — они обыкновенные.
Мы сейчас сидим как раз в этом ресторане и пьем пиво. По правде говоря, я предпочел бы в такую погоду что-нибудь покрепче, но мне неудобно перед моим собеседником: он человек в чинах и постарше меня. А он, может, заказал пива, а не коньяку, потому что стесняется меня? Кто его знает. На военной службе всегда очень не просто с выпивкой.
Итак, мы медленно потягиваем пиво, ковыряем вилками не слишком аппетитные ромштексы и чинно беседуем о минувших учениях. Торопиться нам некуда: до поезда еще часа два с лишним.
Капитан первого ранга Студенцов служит в Министерстве обороны. Сюда он приезжал инспектировать бригаду подводных лодок, которая стоит в военном городке, отделенном от города полем, реденькой сосновой рощицей и каналом. Кстати, когда-то, лет десять назад, он служил в этой бригаде.
Ну, а я — корреспондент флотской газеты. Я приезжал сюда на учения. Редактор считает меня оперативным репортером. Так оно и есть, должно быть: я основательно набил руку, на репортажах и информациях. Но, сказать по правде, мне это приелось. Надоело начинать свои немудреные статейки сакраментальной фразой: «Раздался сигнал учебно-боевой тревоги. Матросы быстро разбежались по боевым постам…» Ну и так далее, пока не появится во рту оскомина от частого употребления прилагательного «боевой». Затаенная моя мечта — написать хороший очерк. Такой, знаете ли, душевный и сдержанный, без «железобетонных» слов. Пока что я не уверен в своих силах. Но детали для будущего очерка заготовляю впрок. Вернее, просто я решил научиться видеть то, чего раньше не замечал.
Мне и раньше доводилось плавать на подводных лодках. Но только в этом, последнем, походе я впервые заметил, как малиновый свет дифферентомера отражается в гладком теле перископной трубы. И как над штурманским столиком сухо пощелкивает счетчик лага и бегает быстрая красная стрелка, изогнутая коленцем. И как в тумане вокруг топового огня возникает какое-то сказочное сияние-мерцание…
Кстати, о тумане.
Лодка, на которой я выходил в море, прекрасно действовала на учении. Ее молодой энергичный командир дважды в очень трудной обстановке атаковал торпедами конвой «синих», и обе атаки были блестящие. Мы возвращались в базу в приподнятом настроении. Даже сдержанный капитан первого ранга Студенцов, который тоже выходил на этой лодке, сказал за обедом в кают-компании (мы обедали поздним вечером, потому что днем было не до обеда):
— Недурственно, командир.
Лодка была уже недалеко от базы, когда пал туман, плотный и липкий. Мы не видели ни шпиля собора, ни береговых огней. Будто в бидон с молоком попали. Лодка шла, посылая в белесую мглу туманные сигналы. Печальный звук тифона напоминал мне почему-то ночной вскрик электрички. Так было когда-то в детстве: мы жили в Люберцах возле вокзала, и гудки электропоездов то и дело раздавались под нашими окнами.
Штурман Девятов, ведя прокладку по счислению, счел себя у первого буя и дал командиру курс на входной створ. Командир повернул на этот курс, не колеблясь, потому что полностью доверял штурману. Но штурман забыл внести поправку на дрейф, и это обнаружилось, к сожалению, слишком поздно. Лодка, оказавшись севернее фарватера, дважды ударилась килем о грунт. Была сорвана камера обтекателя гидроакустической станции. Теперь вместо победных лавров лодку ожидал док, а ее командира — серьезный «фитиль»…
Это было ужасно. Командир, не сдержавшись, при всех обругал штурмана беспощадно, и грубо. Я увидел, как худое бледное лицо штурмана с юношескими прыщами передернулось от боли и обиды, и поспешил отвести взгляд.
Почти всю ночь лодка стояла в аванпорту на якоре, и в отсеках было холодно и сыро, и маялась команда — не столько от холода, сколько от печального финала учения. Покачивало. Штурман Девятов лежал на верхней койке, отвернувшись к переборке. Спал он? Не думаю.
Под утро, когда туман немного рассеялся, лодке было разрешено сняться с якоря и войти в канал…
Мы сидим с капитаном первого ранга Студенцовым в ресторане «Якорь», не спеша потягиваем пиво и говорим о штурмане Девятове.
— Я его не виню, — говорит Студенцов хрипловатым начальственным баском. — Штурман он молодой, его еще контролировать надо. Виноват командир.
— Но ведь штурман очень толковый, вы же слышали отзывы о нем, — возражаю я. — Командир вполне ему доверял.
— Все равно. Как бы ни сплоховал подчиненный, виноват всегда командир.
— Значит, командир не должен был доверять штурману?
— Доверять должен. Но прежде всего — должен научить. Командир не имеет права ошибаться. Слишком многое ему вверено. Люди. Техника. Оружие. Учить людей надо. Самому учиться и людей учить. Если бы он этого Девятова как следует выучил, не подвел бы тот его. Научи, а потом доверяй. Ясно?