Райские пастбища - Джон Эрнст Стейнбек
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как-то Джуниус съездил в Монтерей и нанял старика немца, чтобы тот помогал по хозяйству. Он заплатил своему новому работнику пять долларов авансом и с тех пор ни разу ему не платил. Работничек через две недели совершенно обленился и делал на ферме не больше, чем хозяин. Они по большей части сидели вдвоем где-нибудь неподалеку от фермы и обсуждали проблемы, которые интересовали либо озадачивали их обоих: например, откуда цветы берут свой цвет, существует ли в природе символика, где находится Атлантида, как инки хоронили умерших.
Весной они сажали картофель – причем делали это всегда слишком поздно и никогда не клали в почву золу, чтобы предохранить клубни от вредителей. Кроме этого, они сеяли зерно, бобы, горох, какое-то время пытались ухаживать за своими посевами, потом начисто о них забывали. Участок зарастал сорняками. Нередко можно было наблюдать, как Джуниус роется в зарослях прекрасных диких мальв и спустя некоторое время появляется оттуда, держа в руках огурец почти белого цвета. Он перестал носить ботинки, поскольку ему нравилось ощущать тепло земли, кроме того, ботинок у него просто не было.
В тот день Джуниус много разговаривал с Джекобом Штутцем.
– Ты знаешь, – сказал он, – когда умерли дети – это был кошмар; я тогда подумал, что такого кошмара в моей жизни не было и быть больше не может. А потом, пока я еще только размышлял об этом, кошмар уступил место горю, а позже горе превратилось в печаль. Я, вероятно, толком не знал ни своих детей, ни жены. Возможно, потому, что они были всегда рядом. Странная это штука – знать. Что люди знают – не более, чем какие-то мелочи. Есть умы дальнозоркие и есть близорукие. Я никогда не умел видеть вещей, которые находились со мною рядом. Ну, например, у меня гораздо более четкие представления о Парфеноне, чем о собственном доме.
Вдруг лицо Джуниуса затрепетало от восторга, его глаза возбужденно засияли.
– Джекоб, – сказал он, – ты когда-нибудь видел фриз Парфенона?
– Да! Он прекрасен! – ответил Джекоб.
Джуниус положил руку ему на колено.
– Ах, эти кони, – сказал он, – эти чудесные кони, скачущие по небесным пастбищам! А эти юноши, нетерпеливые и в то же время полные достоинства, они мчатся на сказочные празднества, которые развернулись на карнизе Парфенона. Я просто поражаюсь, откуда человек мог узнать, что чувствует лошадь, когда она счастлива; но скульптор знал это, иначе он никогда бы не сумел так изваять их.
Вот так они беседовали. Джуниус не обладал способностью сосредоточиться на одном каком-нибудь предмете. Частенько оба оставались голодными, потому что не успевали найти в траве к обеду куриное гнездо.
Сына Джуниуса назвали Робертом Луисом. Так мысленно называл его Джуниус. Но Джекоб Штутц возражал против такой, как он считал, претенциозности и литературщины.
– У мальчишки имя должно быть, как у собаки, – настаивал он, – односложное. Даже «Роберт» слишком длинно. Зови его Боб.
Джекоб так и называл мальчика.
– Готов пойти на компромисс, – отвечал Джуниус. – Давай будем звать его Робби, Робби короче, чем Роберт, правда?
Он часто уступал Джекобу, так как Джекоб кое-что делал по дому: к примеру, вел постоянную борьбу с паутиной, опутавшей все вокруг, а временами он с каким-то добродетельным неистовством принимался прибирать в доме.
Робби рос серьезным. Он все время ходил вместе с отцом и Джекобом, прислушиваясь к их разговорам. Джуниус не обращался с ним как с ребенком – он и не знал, как обращаются с детьми. Если Робби делал какое-нибудь замечание, взрослые учтиво его слушали; замечания мальчика как-то сами собой вплетались в ткань беседы, а иной раз становились предметом очередного диспута. За день они успевали обсудить множество разных вещей. По нескольку раз в день они заглядывали в энциклопедию.
Огромный платан разросся и простер свои ветви прямо над ручьем. Во время их бесед все трое восседали обычно на толстом суку платана. Мужчины сидели, свесив ноги в воду и пошевеливая ими гальку. Робби изо всех сил старался подражать им, видимо, полагая, что если он сумеет, как они, дотянуться ногой до воды, у него появятся некоторые основания считаться взрослым мужчиной. К тому времени Джекоб тоже перестал носить ботинки, а Робби не носил их сроду.
Разговоры велись самые ученые. Робби не знал языка детей – он ни разу в жизни не слышал детских словечек. Беседы эти не имели плана; идеи разрастались совершенно свободно и самым непредсказуемым образом. Джуниус и Джекоб иной раз сами удивлялись причудливому ходу своих мыслей. Они никак не направляли их – не ограничивали и не приукрашивали, как это делает обычно большинство людей, и их беседы порой приносили самые неожиданные плоды.
Так и сидели они целыми днями втроем на суку платана. Одежда их давно превратилась в лохмотья, волосы они стригли только тогда, когда они начинали лезть в глаза. Оба философа носили длинные, нестриженые бороды. Они часами смотрели на водомерок, скользящих по поверхности пруда, и огромный платан тихо шелестел листьями над их головами. Иногда какой-нибудь лист падал, будто бурый носовой платок. Робби исполнилось пять лет.
– Я думаю, платан хорошее дерево, – заметил он, когда лист упал к нему на колени.
Джекоб взял лист и стал отщипывать от него кусочки.
– Верно, – согласился он. – Платаны ведь всегда растут возле воды, а все хорошее любит воду. Все скверное всегда сухое.
– Платан – большое и хорошее дерево, – сказал Джуниус. – Мне кажется, все хорошее непременно должно быть очень большим – чтобы выжить. Всех хороших, но маленьких истребляют маленькие и злые. Большой редко бывает вероломным или подлым. Вот почему в человеческом сознании большое непременно связано с добром, а маленькое – со злом. Ты понял, Робби?
– Да, – ответил Робби. – Понял. Это как у слонов.
– А ведь верно! Слоны часто бывают злыми, но мы почему-то считаем, что слоны всегда такие добрые, благородные.
– Ну, а как же вода, – вмешался в разговор Джекоб. – Ты ведь и про воду понимаешь?
– Нет.
– Это я понимаю про воду, – сказал Джуниус. – Вода – зерно жизни. Из трех первооснов вода – зародыш, земля – чрево, а солнечный свет – творец жизни.
Такой вот чепухе они его учили.
Жители