Двойник Цезаря - Виталий Познин

Но когда разомлевший от похвал сенаторов экс-консул попросил разрешения обратиться не только к сенату, но и к народу с речью-отчетом о своей деятельности, с места поднялся народный трибун Непот и заявил, что он накладывает вето на эту просьбу экс-консула.

– Ты нарушил Семпрониев закон, не удосужившись обратиться к народу, когда без суда и следствия отправлял на смертную казнь римских граждан, – сказал он. – И уж тем более тебе незачем обращаться к народу сейчас.

Непота поддержал Юлий Цезарь, вступавший в следующем году в должность претора, и просьба Цицерона о выступлении на народной сходке была отклонена.

«Отец отечества», настроение которого было омрачено этими неожиданными выпадами против него, не придал им, тем не менее, особого значения, полагая, что Непот и Цезарь запоздало сводят с ним счеты и пытаются таким образом лишить его благосклонности Помпея, в чьей симпатии к себе он нисколько не сомневался.

Но через несколько лет в сенате вновь был поднят этот вопрос и принято решение ввести в судебную практику наказание консулов и других ответственных лиц, по чьей прямой или косвенной вине кто-либо из римских граждан был осужден без суда и следствия.

Почувствовав, что вокруг него растет полоса отчуждения, Цицерон решил не испытывать судьбу, и сам, добровольно покинул Рим, объяснив свой скоропостижный отъезд почти теми же словами, которые произнес пять лет назад изгнанный им из Рима Катилина: «Я уезжаю, дабы избежать бесполезного кровопролития».

Возвратившись в Рим через год, Цицерон решил отойти навсегда от политики и спокойно жить, предаваясь размышлениям и писанию философских трудов. Но в это время сенатская верхушка, оправившаяся после убийства Цезаря, всерьез озаботилась нескрываемыми намерениями Антония занять место Цезаря с соответствующими правами. Зная натуру Антония, они не без основания полагали, что могут получить в его лице рецидив цезарианства в гораздо более опасном и жестоком варианте. Вспомнив про великого оратора, сенаторы решили использовать его дар в своих целях. И честолюбивый Цицерон вновь не устоял перед соблазном в очередной раз приобрести славу спасителя отечества.

В течение полутора лет он неустанно борется с претензиями Антония на единоличную власть. В речах, направленных против Антония, Цицерон не скупится на самые броские эпитеты, сравнения и гиперболы, рисуя образ тупого тирана и самодура, чей приход к власти будет означать полный конец римской республики и, в конце концов, ему удается добиться того, что все общественное мнение восстает против Антония и тот вынужден покинуть Рим.

Но как переменчивы настроения толпы, будь она многотысячной, как на сходках на форуме, или состоящей из сотни сенаторов! Антонию, обладавшему теперь немалыми средствами, удается, используя разные формы подкупа, постепенно перетянуть на свою сторону самых влиятельных лиц. В итоге сенат не только отклоняет предложение Цицерона объявить Антония вне закона, но и вступает с Антонием в переговоры.

Чувствуя, как почва начинает ускользать у него из-под ног, Цицерон решается на мудрый и ловкий, как ему кажется, ход: он входит в тесный контакт с приемным сыном Цезаря Октавианом, которому в это время уже исполнилось двадцать лет, и начинает оказывать Октавиану всяческую поддержку.

Но Цицерон забыл, что в политике не бывает друзей…

Самым простым и неоднократно использованным способом решения финансовых проблем в Риме были проскрипции. И пришедшие к власти дуумвиры Антоний и Октавиан первым делом решили прибегнуть к этому проверенному средству пополнения государственной и собственной казны. Были составлены списки богатых граждан, которые объявлялись вне закона и за головы которых (в самом прямом смысле) назначалась хорошая награда. Все имущество проскрибированных автоматически становилось собственностью государства.

Проскрипции, объявленные Антонием и Октавианом, по своему размаху затмят все предыдущие акции такого рода – и по количеству жертв, и по той наглости и цинизму, с какими они будут проводиться. Будет уничтожено 300 сенаторов и тысячи состоятельных граждан – все они будут выданы или убиты соседями, слугами, вольноотпущенниками, рабами и даже родственниками.

Правда, массовый террор наберет обороты чуть позже. Ев первых порах Антоний и Октавиан внесли в список лишь шестнадцать фамилий.

В самый последний момент по настоянию Антония в список была включена семнадцатая фамилия. Помнивший все выпады против него язвительного оратора, злопамятный Антоний не мог упустить возможность сполна отыграться. Недавний друг Цицерона Август не стал особо возражать…

По горькой иронии судьбы ровно двадцать лет спустя после исполнения смертного приговора участникам заговора Катилины, в такой же точно серый декабрьский день центурион Геренний, настигнув Марка Тулия Цицерона, отсек мечом его седую, давно уже начавшую лысеть голову, потом отрубил правую руку, которой тот писал свои трактаты и речи.

Но и на этом мстительный Антоний не успокоился. Он велел во время трапезы вносить на подносе голову великого оратора и ставить ее на один из обеденных столов. Жена Антония, которую Цицерон тоже не щадил в своих филиппиках, под угодливый смех присутствовавших на обеде произносила в адрес покойного оратора язвительные реплики и втыкала в вывалившийся посиневший язык Цицерона булавки.

Впрочем, вскоре эта забава Антонию наскучила, и он повелел отнести ненавистную ему голову на форум и положить ее вместе с остальными шестнадцатью головами у ораторских трибун на рострах.

Целый день горожане проходили мимо печального места, не рискуя дать волю эмоциям, в полном молчании прощаясь с великим современником, которому невозможно было даже отдать последние почести.

Когда стало смеркаться и поток людей, приходивших попрощаться со своими близкими и с великим оратором, начал иссякать, на форуме появилась пожилая матрона в траурных одеждах. Она приблизилась к рострам и замерла, застыла, будто давно потускневшие глаза Цицерона, в которых отражался последний отблеск вечерней зари, загипнотизировали ее.

Несмотря на солидный возраст, женщина сохраняла еще статность фигуры, а ее большие голубовато-серые, чуть выцветшие глаза, ее идеально ровные черты лица и всё еще густые, хоть и явно крашенные волосы говорили о былой ее красоте, и толпившиеся люди скользили мимо нее осторожно, с почтением, боясь потревожить оцепенелое молчание женщины.

– Ты тоже скорбишь о нем? раздался за ее спиной негромкий мужской голос.

Женщина оглянулась неторопливо и, ничего не ответив, вновь устремила свой взор на ростры.

– Ты не узнаешь меня? сказал мужчина.

– Почему же? не оборачиваясь, ответила женщина. Ты Гай Саллюстий, муж Теренции, бывшей жены Цицерона. Но у меня нет никакого желания беседовать с тобой.

– Послушай, Семпрония, я понимаю, почему ты в обиде на меня, и я готов покорно просить у тебя прощения за то, что вольно или невольно я огорчил или обидел тебя. Но сейчас, когда человеческая жизнь ничего не стоит, а мы с тобой уже недалеки от той черты, за которой пребывают Цицерон, а также твой сын и муж и десятки родных и близких нам людей, давай отнесемся друг к другу чуть более терпимо.

– Что ты от меня хочешь, Гай Крисп?

– Мне хотелось бы встретиться и спокойно поговорить с тобой.

– Зачем?

– Не буду лукавить это нужно мне как историку.

– Чтобы вновь очернить меня и моих друзей?

– Нет-нет, я хочу написать книгу о Юлии Цезаре, и меня интересуют кое-какие детали, о которых только ты можешь знать… Клянусь тебе, ты будешь первая, кому я покажу свой труд. Я готов буду внести любые поправки, какие ты потребуешь.

– Ну, хорошо, помолчав, ответила женщина. Если ты так настаиваешь, я готова принять твое предложение. Я думаю, нам лучше встретиться у меня, по крайней мере, мне там будет привычней и спокойней…

Через час они встретились в том самом перистиле, где много лет назад Семпрония принимала Катилину. Здесь так же миролюбиво журчали водяные потоки и шумели фонтаны. Лишь стрелки водяных часов, у которых давно испортился механизм, стояли, показывая одно и то же время.

– Прими мои соболезнования по поводу ужасной смерти твоего сына, начал Саллюстий, но Семпрония перебила его:

– Может быть, и лучше, что его уже нет. Те люди, что сегодня пришли к власти, без сомнения включили бы и его в проскрипционные списки.

– Несчастный Рим, – вздохнул Саллюстий. – Он постоянно истребляет собственных детей. Когда-нибудь его просто некому будет защищать.

– Сейчас слуги что-нибудь приготовят, поежившись от холода, сказала Семпрония, и мы пройдем с тобой в таблиний. В этом году декабрь, как никогда, холодный.

Вскоре они прошли в дом и присели у стола, уставленного яствами.

– Так что интересует тебя, Саллюстий? спросила Семпрония.