Двойник Цезаря - Виталий Познин

– Нет, не могу, не могу, не могу, – застонал Цицерон. – Я в своей жизни даже воробья не убил.

– А воробьев и не надо убивать, – спокойно продолжала Теренция. – Ибо они ни в чем не виновны. Но тех, кто угрожает спокойствию государства, нужно уничтожить без всякой жалости. Это так же разумно и гуманно, как если бы хирург отсек больной член, грозящий гибели всего тела.

– Не знаю, не знаю…

Продолжая бормотать, Цицерон и удалился в свой кабинет и предался там размышлениям и сомнениям…

В этот же день, когда произошли описанные события, отмечался праздник Доброй Богини. Согласно традиции, в доме консула его жена должна была в присутствии весталок принести жертвы в честь Дорой Богини. Присутствовать на таких церемониях разрешалось только женщинам, и Цицерон вынужден был коротать время в доме соседа. Вместе с ним за столом сидели его брат Квинт и неизменный советник консула по вопросам политическим Публий Негидий. Цицерон продолжал предаваться размышлением вслух о том, какое же принять решение относительно судьбы взятых под стражу заговорщиков, – ни о чем другом он думать не мог, – а оба его собеседника пытались развеять сомнения консула, говоря, что предложение Теренции не лишено резонных оснований.

Едва было произнесено ее имя, Теренция собственной персоной появилась на пороге в сопровождении двух весталок и сообщила о чудесном знамении: когда женщины совершали жертвоприношение, огонь, который, казалось, уже окончательно погас в очаге, вдруг ярко вспыхнул и озарил всю комнату голубоватым светом, отчего все, кто видел это, настолько были потрясены, что в испуге разбежались прочь. Сопровождавшие Теренцию священные девственницы подтвердили ее рассказ и сказали, что этот большой свет, конечно же, зажгла Добрая Богиня и что данное знамение – это данный ею знак, означающий, что Она благословляет мужа Теренции принять те меры, которые он задумал во имя спасения государства, и что это ему самому сулит спасение и славу.

Зная повадки своей супруги, Цицерон заподозрил, что чудодейственное возгорание углей не обошлось без ее вмешательства, но убежденность весталок, которые еще раз повторили свой рассказ, снабдив его новыми живописными подробностями, передалась и ему, и, поднявшись со своего места, он воздел правую руку вверх и произнес громко и твердо:

– Да, они заслужили смерть!

Глава XIV. «Vixerunt» [23]

Согласно традиции, если до вступления в должность вновь избранного первого консула оставалось меньше месяца, то прения в сенате должен был открывать ныне действующий первый консул. Не упускавший из поля своего зрения ни одной детали, Цицерон учел это обстоятельство, и утром, до начала заседания сената, успел обмолвиться с будущим первым консулом Децимом Силаном относительно того, какое решение следует считать правильным и отвечающим желанию народа и сената.

Подойдя к трибуне, Силан громко и отчетливо, будто уже зачитывал приговор, заявил, что все взятые с поличным государственные преступники заслуживают смертной казни.

В храме наступила гробовая тишина – никто из присутствующих не ожидал, что обсуждение сразу же начнется с требования столь суровой кары.

Выступивший вслед за Силаном второй консул Луций Мурена, не желая, чтобы с первых же шагов его деятельности наметились расхождения с первым консулом, поддержал Силана. Следом за ними такое же мнение высказали и все консуляры.

Цицерон уже совершенно успокоился, видя, что все идет как по писанному, но вдруг слово взял молодой Юлий Цезарь – он выступал первый раз в качестве вновь избранного претора. Зная, что от этого выскочки можно ожидать чего угодно, Цицерон вновь собрался и стал настороженно слушать витиеватую речь претора.

Вначале Цезарь призвал сенаторов, вынося свой вердикт по данному делу, быть свободными от чувства ненависти или дружбы, гнева или сострадания, ибо речь идет о случае, который может иметь непредсказуемые последствия. Приведя несколько исторических аналогий, доказывающих, что настоящие квириты никогда не отвечали на недостойные действия своих противников такими же недостойными действиями, Цезарь вновь призвал сенаторов не поддаваться сиюминутному чувству гнева, а поступить с обвиняемыми по закону, применив к ним лишь те меры, что предусмотрены римским законодательством.

Чем выше положение человека, тем меньше у него свободы действия, – заметил он. – Если обычный человек может позволить себе вспышку гнева или ненависти, то, человек, обладающий властью, не должен поддаваться сиюминутным страстям, чтобы не породить в обществе жестокосердие и злобу.

Услышав в зале неодобрительный гул, Цезарь замолчал, ожидая, пока гул не смолкнет, и продолжал с тем же спокойствием:

– Вы правы, господа сенаторы, и я полностью разделяю ваше мнение: нет таких пыток, которые были бы соразмерны преступлению этих людей. И все же мнение уважаемого Децима Силана представляется мне – не скажу жестоким, ибо что может быть жестоким по отношению к таким людям, но совершенно чуждым нашей государственной конституции.

В зале вновь раздались возмущенные и даже злобные выкрики, – Цезарь явно шел вразрез с подогретой всеми последними событиями и речами предыдущих ораторов жаждой мщения.

– Да, любой приговор в отношении изменников не представляется слишком строгим, – продолжал он, дождавшись, когда гул в курии стих. – Хотя, надо сказать, в печалях и бедствиях смерть не столько наказание, сколько отдохновение. Но мы с вами должны думать о возможных последствиях любого нашего решения. Представьте себе, уважаемые сенаторы, что может произойти, если вдруг однажды власть попадет в руки менее опытных и менее достойных политиков, чем вы. Тогда новая, придуманная нами в отношении римских граждан мера может быть использована как прецедент, для того чтобы обернуть ее против невинных людей, которые чем-то не устраивают власть.

Вспомните историю с лакедемонянами, когда те, победив афинян, назначили для управления ими тридцать олигархов. Вначале те, пользуясь полнотой власти, принялись умерщвлять лиц, ненавистных большинству граждан. Видя это, народ ликовал и радовался, считая, что новые правители поступают совершенно правильно. Но произвол стал постепенно разрастаться, и вскоре террор захватил всех. Так общество тяжело поплатилось за свою неразумную радость и за свое недальновидное решение. Вряд ли стоит приводить другие аналогичные примеры. Ну, разве что можно напомнить о том, что еще совсем свежо в нашей памяти, – о том, как начиналось беззаконие во времена Суллы…

Цицерон заметил, как под влиянием спокойной и не лишенной логики речи Цезаря настроение большинства сенаторов, слушавших внимательно доводы оратора, стало меняться. Он невольно устремил на Цезаря настороженный и недоброжелательный взгляд, а затем переглянулся с Марком Катоном.

– Само собой, я не опасаюсь подобных злоупотреблений при Марке Тулии , – продолжал Цезарь, заметив беспокойство консула, – и вообще в наши времена. Но нельзя исключить того, что в дальнейшем, при другом консуле, у которого к тому же в руках будет армия, на основании созданного нами прецедента будут уничтожаться невинные люди без суда и следствия…

Цезарь говорил более получаса и в конце своей речи внес конкретное предложение – конфисковать имущество обвиняемых, а самих их держать в заключении, распределив по муниципиям.

После того как претор закончил свое выступление, один из бывших консулов предложил закончить прения и приступить к голосованию. Но тут с места поднялся выбранный на следующий год народным трибуном Марк Порций Катон и заговорил своим резким упругим голосом:

– Уважаемые господа сенаторы, вопрос слишком серьезен, чтобы решать его в спешке, не обсудив со всех сторон. Мы только что выслушали мнение Гая Юлия Цезаря, ратующего за соблюдение конституционных норм и болеющего за наших потомков, коих мы якобы своим решением можем подвигнуть на необоснованные репрессии и тому подобное. Можно было бы согласиться с мнением Цезаря, можно… Если закрыть глаза на то, что творится вокруг и позабыть о том, какая жуткая атмосфера царит за пределами этого зала. О том, что еще несколько дней назад всё в городе и за его пределами было пронизано страхом, тревогой и паникой… Когда пылает пожар, огонь надо гасить немедленно и решительно, дабы он не перекинулся на соседние строения, а уж погасив его, можно рассуждать о том, чем лучше было бы гасить горящие бревна – водой или песком. Данный момент, я повторяю – данный, конкретный момент требует того, чтобы мы немедленно оградили себя от злодеев, а потом уж принялись обсуждать юридические тонкости. Я считаю, что при существующих ныне обстоятельствах не может быть и речи о кротости и сострадании, к которым нас призывал уважаемый претор…

Страстная речь Катона, продолжавшаяся дольше, чем речь Цезаря, вновь возбудила сенат, и когда началось голосование, большинство сенаторов, памятуя слухи о зверских планах катилинариев, высказалось все же за смертную казнь.