Смерть автора - Мария Елиферова

— Вы никак не можете понять, что тайна должна оставаться тайной.

— Всем тайнам есть предел, — заявила я. — Вот, например, вы сами. Я отчаялась понять, кто вы. В первую нашу встречу я увидела неотёсанного иностранца из богемных кругов. Во вторую — доморощенного Казанову, строящего из себя загадку. Потом вы предстали передо мной психопатом с садистскими наклонностями, потом — злым шутником. Сейчас я вижу перед собой мыслителя, создателя оригинальной философской системы. Я не против тайн, но я против таинственности. Трюки — вещь, недостойная вашего ума и индивидуальности.

Мирослав тихо рассмеялся, потом смолк и поглядел на меня вдумчиво и серьёзно.

— Вы знаете, кто я. Но вам будет нестерпимо в это поверить.

— Ну да, конечно! Мирослав-боярин! А почему вы в таком случае разгуливаете невредимым? Ведь герой романа погибает.

— Это ничего не значит, — спокойно сказал Мирослав. — Художник может кое-что домыслить. Вы читали «Мага»?

— Нет; это тоже написал Моппер?

— Нет, не Моппер. Есть такой молодой писатель, Сомерсет Моэм. Это его роман. Так вот, у него там тоже героя убивают; а я лично знаком с ним — хотя он выведен в романе не под своим именем — и могу подтвердить, что он жив и здоров, правда, изрядно растолстел.

— Послушайте, — сказала я, — не морочьте мне голову. Автор может взять у реального человека либо внешность, либо характер, либо биографию. Внешностью вы на Мирослава-боярина не похожи, и это не нуждается в доказательствах. Ваш характер также трудно усмотреть в герое романа — насколько я помню, тот Мирослав законченный неврастеник с байроническими приступами злобы. Остаётся единственное — поступки. Вы что же, всерьёз хотите уверить меня, что сотворили всё, что Моппер описывает в своей книге?

— Не только это, но гораздо больше, — с какой-то цинической ухмылкой произнёс Мирослав, и мурашки побежали у меня по спине. Может, мне показалось? Гримаса цинизма мгновенно спала, на меня смотрел прежний Мирослав — внимательный, многое знающий, многозначительный. Прежний, но не совсем — двусмысленность в его взгляде и изгибе ярких губ под пушистыми усами приобрела какой-то недобрый и сладострастный характер; как будто он знал больше, чем полагалось знать, и даже больше, чем можно вообразить, как будто бросал мне вызов, который мне заведомо не по силам.

— Опять ваши шутки, — сказала я. — И опять игры, смена масок. Вы хороший актёр, но когда я увижу вас настоящим?

— Вам ведь не это нужно, — улыбка исчезла с лица Мирослава, и эта серьёзность была ещё более жуткой, чем предыдущая насмешка. Я заглянула ему в глаза.

— Почему? — спросила я, не узнавая своего голоса. При близком расстоянии было видно, что веки у него припухшие, глаза покрасневшие и воспалённые, полные какой-то застарелой усталости. Он посмотрел на меня в упор.

— Потому что вам нужна не истина, а успокоение. Потому что я вам нравлюсь, и вы хотите добиться от меня гарантии, что я не изверг и убийца и что я не причиню вам вреда. Но я уже гарантировал вам последнее — что у меня нет в отношении вас дурных намерений. Первое я вам гарантировать не могу.

Я не сразу нашлась, что ответить. Превозмогая нервную дрожь, я собралась с мыслями и сказала:

— Но, кем бы вы ни были, вы не можете быть… тем. Это невозможно. Такого не бывает. Это литературный вымысел.

— А вы говорили, будто поняли, что истина невероятнее любого вымысла. Теперь я вижу, что ничего вы не поняли.

Странная смесь чувств поднималась во мне — смесь страха, заледенившего мои пальцы в перчатках, с привкусом щемящей тоски, грусти по неизвестно чему. Потеряв контроль над собой, я вцепилась в рукав Мирослава.

— Не мучьте меня, ради всего святого! Скажите мне правду!

— Не поминали бы вы ничего святого, — сокрушённо проговорил он. — К тому же правда была уже многократно сказана.

— Но кто вы? Партизан, морфинист, беглый каторжник — мне всё равно, я хочу только знать, кто вы!

— Хорошо. Вы получите то, что требуете. Мирослав аккуратно, но настойчиво высвободил от меня рукав и сел прямо, скрестив ноги.

— Вы хотите увидеть меня настоящего. Это не так сложно, хотя я хотел вас от этого уберечь. Смотрите.

Медленным движением он потянул за конец шарфа, размотал его и снял с шеи. Затем собрал рукой сзади свои густые волосы, чтобы мне было лучше видно.

— Боже… — вырвалось у меня. Его горло опоясывал широкий светлый шрам — по всей окружности, нигде не прерываясь. Я выронила ридикюль, потом подобрала и прижала к груди.

— Боже, боже… — задыхаясь, пробормотала я и, вскочив на ноги, кинулась прочь, по траве и цветочным бордюрам, не разбирая дороги, вон из проклятого парка. Спотыкаясь, я летела между деревьями, не обращая внимания на прогуливавшуюся публику, уже появившуюся к тому времени на дорожках. И только перебежав улицу и очутившись в просторном подземном вестибюле станции метро, я поняла, что никто меня не преследовал. Купив билет и спустившись вниз на платформу, я шагнула в двери подъехавшего поезда, рухнула на диванчик, сжала голову обеими руками и разрыдалась.

Из журнала The Egoist, № 17/1913

У нас в гостях — профессор Даниэль Стэнли, преподаватель истории в Кембриджском университете, близкий друг Алистера Моппера. Проф. Стэнли известен своими трудами в области славяноведения и балканистики и консультировал писателя, когда тот работал над романом. Он любезно согласился выступить и ответить на вопросы нашего корреспондента Эльзы Моррис.

Корр.:Скажите, пожалуйста, профессор, давно ли вы знакомы с мистером Моппером?

Д. С:С 1906 года, когда он начинал работу над романом. Один наш общий знакомый порекомендовал меня ему, когда ему потребовались подробные сведения об истории и нравах стран Восточной Европы. Я охотно согласился снабдить Моппера материалами по этой тематике. Постепенно мы сблизились и стали хорошими друзьями.

Корр.:Насколько вы близки с неким Мирославом Эминовичем, который тоже приходится другом писателю? Что вы можете о нём сказать?

Д. С:К сожалению, я знаю его мало. Моппер впервые представил мне его в 1907 году, но я никогда не общался с ним тесно.

Корр.:Он утверждает, что именно он послужил прототипом главного героя романа. Что вы думаете на этот счёт?

Д. С: Боюсь, что публика попалась на мистификацию. Поскольку Моппер пользовался моими источниками, когда писал роман, я могу со всей ответственностью сказать, что никакого отношения к Эминовичу герой не имеет. То есть имеет, но весьма косвенное. В романе есть несколько легенд, которые мне неизвестны. Если Моппер не придумал их сам, он, скорее всего, узнал их от Эминовича.

Корр.:А имя? Он же использовал его имя.

Д. С: Эх… С именем тут весьма занятное совпадение. «Мирослав Э.» в романе списан с реального исторического лица — воеводы, жившего в XVI веке, и этот воевода тоже носил имя Мирослав Эминович. Кстати, Эминович — не фамилия в данном случае, а прозвище, так как он получил воспитание в заложниках у турецкого паши Эмина. Я разыскал сведения о нём по просьбе Моппера. Это была фигура не то чтобы приятная, но любопытная. Он прославился своей отчаянностью в борьбе с турками-османами. То тут, то там он собирал отряды головорезов и вёл, как бы мы теперь сказали, партизанскую войну. Десять лет он наводил страх на турок, но ещё больше на своих соратников. Говорят, он осматривал их после сражений и самолично рубил головы тем, у кого находил раны не спереди, а сзади. В конце концов, утомлённые его непримиримостью и кровожадностью, партизаны выдали его туркам. Это случилось после битвы под Слатиной, в которой полегла большая часть повстанческого войска. Уцелевшие настаивали на бегстве и прекращении борьбы, но Мирослав отказался. Это его и погубило. Выданный османам, он был обезглавлен, и голова на три дня выставлена в Слатине, а тело изрублено на куски. Поскольку его останки бесследно исчезли, обстоятельства его жизни и гибели обросли легендами уже считанные десятилетия спустя. Среди прочих есть и легенда, будто он занимался чёрной магией или будто он вступил в сделку с дьяволом, который не позволил ему умереть. Часть этого фольклорного материала Моппер воспроизводит в романе. Однако мне досадно, что он отказался от многих подлинно балканских поверий и предпочёл расцветить сюжет своими собственными выдумками, которые гораздо менее интересны и к тому же грешат против истории и хорошего вкуса.

Корр.:Благодарю за чрезвычайно интересный рассказ. Скажите, а этот Эминович не может быть потомком того?

Д. С: Не знаю; не могу сказать наверняка. Возможно, он в самом деле аристократического происхождения; но по своему роду занятий он — модный дамский портной, а хобби у него — исторические разыскания. Первое известно точно, второе — по его собственным утверждениям. Он, насколько я знаю, не претендует на родство с тем Мирославом. Правда, в нём действительно есть сходство с портретом слатинского воеводы, которое может навести на эту мысль.