Конец ордена - Вадим Сухачевский

Значит, успел к ней привязаться. А ведь Прошка – Уриил Второй предостерегал архангелов Ордена от подобных привязанностей.

Когда-то, очень давно, с ним уже было такое. Тогда пришлось отрубить – как по живому топором. Но сейчас Виктор Арнольдович не знал, сумел бы он или нет снова так же поступить.

Пожалуй – едва ли…

Когда же это было?.. Уже четверть века назад. Ну да, в тридцать седьмом.

Как это ни странно, он продолжал жить один в четырехкомнатной квартире на Мясницкой. Видимо, немалыми были заслуги Арнольда Ивановича перед властями, раз и после его гибели квартиру не стали уплотнять.

Недавно Виктор поступил на экономический. Такова была воля Арнольда Ивановича. Когда-то Виктор сказал ему, что хотел бы – на медицинский: во всем хотелось брать пример с Селафиила. Однако тогда же Арнольд Иванович вдруг воспротивился: мол, на уровень фельдшера он его, Витьку, и без того обучит, а времена сейчас такие, что быть доктором небезопасно (оно и подтвердилось вскоре шумными процессами). Совсем иное дело, рассуждал Арнольд Иванович, экономика: считай себе чужие денежки, только внимательно считай, не ошибись – и цел будешь. А ежели вдобавок не простая экономика, а международная, то есть к тому же шансы побывать за границей, хотя для остальных страна закрыта на замок, и для орденских дел такая возможность может иногда оказаться далеко не бесполезной.

Происхождение у Виктора теперь получалось никак не рабоче-крестьянское – хоть и сирота, хоть и состоял в комсомоле (когда-то по настоянию того же Арнольда Ивановича вступил), а все же докторский приемный сын, так что, почитай, из гнилой интеллигенции, и пробиваться ему пришлось на одно из двух всего, отпущенных в институте для интеллигентской "прослойки" мест.

Поступил, прорвался. Хорошую, видать, науку прошел у покойного Арнольда Ивановича.

Вот тогда-то все и началось. Потому что на втором "прослоечном" месте оказалась его соседка по Мясницкой, дочка инженера Рита Дробышева, девушка удивительной красоты, с длинной русой косой и голубовато-серыми, как утреннее небо, глазами. Виктор и раньше ее видел на улице, и все подмывало к ней подойти, но все как-то не хватало смелости. А тут…

Произошло все как-то настолько быстро, что даже почти ускользнуло от сознания. А быть может, потом, после того, что случилось, просто больно было вспоминать обо всем, что связано с ней…

Но сейчас, ожидая Наташу, Виктор Арнольдович почему-то вспоминал…

Так вышло, что уже через месяц Рита жила у него, в квартире на Мясницкой. Боже, он прожил уже столько жизней, обрывавшихся, как хвост у ящерицы, он был мазуриком Федулой, он был благополучным Виктором, он был беспощадным архангелом Колобуилом, он довольно много знал о жизни, но вот любви настоящей не изведал пока. На какое-то время даже Орден почти исчез из его памяти, была только эта девушка с большими серыми глазами, вдруг заполонившая весь его мир целиком. Все орденские дела казались какой-то нестоящей суетой рядом в этим, захватившим его внезапно. Было как сон, живой, яркий, ласковый сон, не дающий ворваться в него сумрачной яви.

Но окружавший мир был суров, и явь не могла когда-нибудь не вторгнуться в этот их безоблачный сон.

Однажды Рита пришла, заплаканная: отца нынче арестовали… Обычный по тем временам приговор не заставил себя ждать: высшая мера.

Уже на другой день Риту наскоро исключили из института, а еще через несколько дней стало известно, что ее вместе с матерью как членов семьи врага народа высылают куда-то в Казахстан. Время было на расправу быстрое: всего сутки давали на сборы.

Ему, Виктору, собственно, и собирать было почти нечего – всех вещичек один небольшой чемодан. Расставаться с квартирой на Мясницкой не особенно жалел: после страшной гибели Арнольда Ивановича слишком тяжелая память висела тут в воздухе. Что же касается ванной и прочего, что он терял… Разве этим испугаешь бывшего мазурика Федьку-Федулу с Сухаревки?

То, что он отправляется вместе с ними в ссылку, и обсуждать долго не стал – решенное, полагал, дело.

Вот когда и пришло к нему впервые письмо с изображенным на конверте райским яблочком. Прежде такие письма не раз получал Арнольд Иванович, и Виктор знал, что в этих конвертах послания от Ордена. На сей раз, однако, послание было адресовано ему, Колобуилу. И обращался к нему не больше не меньше как сам магистр Уриил VII, он же в миру дон Ганзалес, проживающий ныне то ли во Франции, то ли в Италии – в точности сие было неведомо никому. Так же как неведомо было, каким образом его послания проникают сюда, в страну, границы которой на столь надежном замке. Едва ли по почте. У Ордена имелись какие-то свои тайные курьеры, поэтому конверт был без почтового штемпеля; когда Виктор вошел, он просто валялся на полу.

Магистр повелевал выстроить еще одну цепь для вызволения все того же "Ф" из внутренней Лубянской тюрьмы, где тот сейчас находился. Цепь была слишком длинна, ее построение заняло бы многие месяцы. Не мог он, Виктор, при нынешних обстоятельствах этого себе позволить. Завтра в семь утра он должен быть у Риты со своими нехитрыми пожитками, не мог он предать ее! Какими мелкими рядом с этим казались в ту минуту все орденские дела!..

Однако то, что он прочел на обороте письма, сразу убавило его решимость. Ибо далее магистр писал: 

Знаю, сын мой, что в ближайшие часы ты намереваешься отбыть со своей избранницей в далекое изгнание. Но уверен, что, прочтя эти строки, ты одумаешься и подобным образом не поступишь.

Дела Ордена требуют твоего присутствия в Москве, и, надеюсь, ты помнишь о том обете, который давал при посвящении в архангельское звание. Тогда ты поклялся, что Орден – единственная и последняя в твоей жизни семья. Неужто клятва твоя тогда была пуста и ничего для тебя не значила?

Право, не хочу в такое верить…

Впрочем, сообщу тебе, что более чем за двухвековую историю Ордена был один архангел, забывший о своем служении и выбравший вместо того земную любовь. Уверяю тебя, он весьма скоро пожалел об этом, ибо лишился и своего места в Ордене, и своей избранницы.

Увы, Орден вынужден карать отступников, иначе едва ли он сохранил бы свою монолитность на протяжении веков.

Надеюсь, что ты, Колобуил, не поступишь столь опрометчиво. И если тебе впрямь сколько-нибудь дорога эта женщина… 

Дочитывать он не стал. И так было ясно, что имел в виду магистр. Нет, он, Виктор, не побоялся бы навлечь на себя кару со стороны Ордена: сделавшись Колобуилом, давно уже перестал бояться за себя. Но магистр знал, чем пугать. Ослушайся он приказа – и кара постигнет не его, а Риту. Это неминуемо – от Ордена не укрыться нигде.

…Утром он пришел к ней без чемодана. Объяснить толком ничего не мог – об Ордене упоминать было нельзя: узнай она о тайне существования Ордена – и ничто уже не могло бы ее спасти… Да не было и времени, и условий для объяснения. Два милиционера стояли наготове, чтобы препроводить ее с матерью на Казанский вокзал.

Увидев, что он без вещей, она лишь спросила:

— Ты передумал ехать?..

Что, что он мог ей сказать?!.. Если б она только знала, что сейчас он спасал ей жизнь!..

Говорил, что надо уладить одно дело, и тогда – возможно, уже через месяц или чуть поболее – он приедет туда следом за ней… И видел по ее глазам, что она не верит ни одному его слову. Милиционеры уже поглядывали на них нетерпеливо.

— Здесь и попрощаемся, — сказала она.

Он, Виктор, почувствовал себя ничтожеством. Еще раз пробормотал, что приедет к ней, хотя в душе знал – не приедет: Орден держал его крепко, не посвоевольничаешь.

Рита сказала:

— Не надо, не приезжай…

И один из милиционеров добавил:

— Давай-ка, парень, проваливай.

Но он зачем-то еще плелся за ними до угла. И лишь сворачивая за угол, Рита снова на него посмотрела.

Боже, как она на него посмотрела! Сколько презрения было в ее серых глазах!

Это был конец между ними. Всё!..

Дальше он уже не пошел. Вернулся к себе и до вечера пролежал, зарывшись лицом в подушку.

А та цепь, ради которой столь жестоко обошелся с ним Орден, так и не сложилась. К ней и приступать-то не стоило. Как он узнал чуть позднее, уже через два дня после письма, полученного от магистра, "Ф" отправили на Колыму, вмерзшую в такие далекие земли, что даже у Ордена недостало бы сил докинуть туда какую-нибудь свою цепь.

Про судьбу Риты узнал только в пятьдесят четвертом. Мать ее вскоре отправили прямиком в лагерь, где она и сгинула, а Рита там, на поселении, вышла замуж за какого-то комбайнера, родила от него ребенка, сама же умерла совсем незадолго до того, как люди волной начали возвращаться – в пятьдесят третьем году.

Он спас ее. Он предал ее. Все это слилось в памяти так, что образовало единый сплав – "спасение-предательство", — который был уже неподвластен времени. Но в памяти остался последний взгляд этих серых глаз, и в них было только одно: "Предал, предал…"