Идеаль - Фредерик Бегбедер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты правда сможешь косить под чеченку?
— Вы сомневаетесь, потому что я блондинка с голубыми глазами? В Чечне их не меньше, чем во всех остальных республиках.
— Нет, просто «Л'Идеаль» хочет поддержать мужественную борьбу маленького, но гордого народа за свою независимость…
— Отца своего я никогда не видела. Может, он чеченец! Но мама сказала, что француз.
— Ну, вот и отлично: французская чеченка, успех гарантирован.
Тихий ангел пролетел, но на самом деле это она шла, размахивая руками… Я решил сменить тему:
— Если ты переспишь со мной, я обещаю, что все СМИ будут твои.
— Shut up![66]
— Нет, без базара, моя контрольная карта уже заполнена. Ты готова к взлету. Я должен обязательно отвезти тебя в «Club 55» в Сен-Тропе, чтобы у тебя загорел животик.
— Why?[67]
— Чтобы представить тебя Давиду Гамильтону — Главному Фотографу Девушек в Цвету. Он там каждый день обедает, ты его сведешь с ума. Он снова запустит свою карьеру вместе с твоей.
— Твое здоровье! — провозгласила она, подняв свою банку с колой.
— За тебя. За тело и за душу.
Голубые, красные и розовые дворцы создавали ощущение, что я гуляю по гигантскому кремовому торту, залитому малиновым сиропом. С тех пор как мой кардиолог обнаружил у меня артериальную гипертонию, я дышу осторожно, избегаю резких движений. Но тут — понятное дело — у меня начался приступ астмы. Я узнал, что должен был чувствовать Одиссей, заслышав пение сирен. Чистая красота противопоказана при повышенной сердечной деятельности. Даже трепет ее ресниц становился значительным событием. Глаза закрывались, словно электрические шторы в замедленной съемке, потом верхние веки смыкались с нижними, длиннющие реснички смешивались, бахвалясь своим черным извивом, потом внезапно ссорились, обижались и, гневно отпрянув друг от друга, неторопливо распускались навстречу свету, и мир воскресал: моргнет — и новая заря. Захваченный этим зрелищем, я сильно смахивал на неуклюжего сатира, но мне было все равно. Маленькие ножки, пальчики с накрашенными ногтями, легкий, но неизгладимый аромат духов (имитация «L'Heure Bleue»), ямочки на щеках, когда она улыбалась… Лена бесконечно являла взору все новые и новые причины полюбить ее, и даже если бы вам удалось устоять перед вышеперечисленными, вы бы точно запали на ее коричневое широченное пальто, робость девушки из хорошей семьи (которую можно было принять за высокомерие), на ее способность краснеть по любому поводу, грызть, отвернувшись, большой палец, трясти ногой в лодочке, повисшей на кончиках пальцев, н привычку наклонять голову, чтобы покрутить прядку волос, или выставлять вперед свой вампирий зуб (верхний левый клык). А голос! Слишком безмятежный и замедленный для ее возраста, словно принцесса уже привыкла, что ее никогда не перебивают. Звери в лесу затихали, когда она начинала говорить, природа жаждала вслушаться в эту мелодию, балалайкам нечего было делать рядом с ней, и даже ветер покорно ждал, пока она зажжет сигарету…
И все-таки кое в чем наши мнения разошлись.
— I love Пита Доэрти! Это новый Джим Моррисон. Я от него без ума.
— Ты с этим психом и пяти минут не выдержала бы.
— Он поэт.
— Вот он блеванет тебе па юбку, твой поэт, и ты сбежишь.
— Не ревнуй. Он колется, потому что ему плохо.
— Я ревную к этому бомжу? Pizdets!
— От кого ты таких слов набрался? Ты вульгарен. У меня бабочки в животе порхают, когда я слушаю Пита Доэрти.
— А у меня, когда я тебя вижу, в низу живота бьет гейзер.
— Может, Доэрти и торчок, но он хотя бы не скаут!
— Как же! А куда ты денешь Кейт Мосс?
— ОК, но он не пялится целый божий день на других баб, высматривая толстые сиськи и маленькие жопки!
— Я смотрю на других, только чтобы убедиться в том, что я и так знаю: ты самая красивая девочка во всей живой природе. Твои глаза самые огромные в нашей галактике, а в нее я включаю не только созвездие Стрельца, но и туманность Андромеды.
Когда мы так пикировались, я видел, что она обижается больше меня, потому что она моложе и ее броня еще не затвердела. Я сдерживался, чтобы не изнасиловать ее, она — чтобы не разрыдаться. Между нами, как говорится, зарождалась любовь. Лучшие мгновения узнавания — это вот такие мелкие стычки, дурацкие ссоры, которые только закрепляют перемирие и слегка пугают — знак того, что тебя наконец проняло, и, странное дело, не в кино и не перед экраном телевизора. Ну а как не разозлиться, если при взгляде на ее лицо выступают слезы. Так мы добрели до улицы Герцена, чтобы взглянуть на розовый особняк в стиле раннего модерна, где жил Владимир Набоков. Можно ли было нашей парочке туда не зайти…
Я чувствовал, что возвращаюсь к жизни, посылая ей идиотские эсэмэски. Посмотрите, поп жизни моей, я их все сохранил в мобильнике.
«Ты меня забыла, бросила, ты заснула, умерла или влюбилась в меня?»
«Я люблю тебя снова и снова».
«Время без тебя течет слишком медленно. Завтра наступит через год».
«Я ищу тебя уже сорок лет».
«Благодарю Господа за то, что он дал тебе жизнь, твою мать — за то, что она тебя вырастила, и отца Иерохиромандрита за то, что он познакомил нас».
«Я закрываю глаза и вижу твои».
«Наше совместное существование будет потрясающим».
«Твои глаза цвета ликера „Кюрасао“ — мои диктаторы. Я тебя люблю до потери пульса».
«Я — твой двойник и твоя половина».
«Я все время глупо улыбаюсь, думая о том, что ты существуешь».
«Без тебя я становлюсь инвалидом, паралитиком, дауном, параноиком, невротиком, депрессивным маньяком и впадаю в кому. Закрой глаза, я наложу руки тебе на лицо и прошепчу, что буду любить тебя вечно. Слышишь ли ты, как мои слезы капают тебе в ухо?»
«Сегодня у меня полно работы, но мне бы хотелось проверить твою эпиляцию в области бикини».
«Торчу в порту, почему не у тебя во рту?»
«Ты воздух, наполняющий мои легкие и молодящий мою опустошенную душу».
«Мне скучно без тебя… потому что я скучаю по тебе».
«Я много чего ненавижу, но кое-что люблю, тебя в том числе».
Когда я перечитываю эти сообщения, у меня выступают слезы, потому что как-то, в порыве мщенья, я стер все ее ответы.
7
Из шестидесяти солнечных дней в году мне выпало всего четыре, и на том спасибо. Начиная с мая в Петербурге ночь больше не наступает, поди засни в таких условиях. В полночь свет лиловеет, потом приближается к синему Кляйна.[68] В три утра солнце заходит на часок, но поспать дольше, чем оно, все равно не удается. Мы с Леной проплыли на лодке по всем каналам, но будьте бдительны: Петербург — это вам не Северная Венеция (оставим это дебильное название Амстердаму или Брюгге, я думаю, вы не против, святой отец). Все триста мостов тут освещать, само собой, не нанимались, но сияния Лениного лица с лихвой хватало, чтобы не потерпеть крушения. Рыбаки мрачнели, глядя, как мы распугиваем им рыбу своей моторкой. Мосты распахивались над Невой, пропуская корабли, идущие к Ладоге. В Петербурге разработан классический метод кадрежа: перевезите девушку на противоположный берег, и она никуда от вас не денется, пока не сведут мосты, часов в пять утра. В Петербурге я постоянно терялся, и Лена заметила, что я страдаю топографическим кретинизмом. Ну а что вы хотите, мне нравилось блуждать в мраморном лабиринте, чувствуя себя смутным силуэтом в тумане, тенью между камнями и рекой, которая постоянно выплескивается через край. Говорят, осенью ветер гонит воду из Финского залива прямо в подвалы Академии изящных искусств, уничтожая древние рукописи и шедевры живописи. Крыши золотились над городом, словно плечи стриптизерш из клуба «Golden Dolls». Небо окрашивалось в розово-грудные тона. Мосты разводились словно ноги. У меня, конечно, перебор с сексуальными сравнениями, простите, your holyness,[69] но от всех остальных скулы сводит. Когда ночи нет, в сон не клонит. Сумеречные улицы были все на одно лицо, и при взгляде на проходящих мимо девушек казалось, что листаешь каталог агентства «Elite». Набоков удачно выбрал место рождения, равно как и президент Путин. В Питере среднестатистический женский облик соответствует обложке «Вог». Некоторые богини приезжали в ночные клубы на водных лыжах по Фонтанке. Слава богу, Невский проспект с неоновыми, типа бродвейскими огнями и услаждающими слух туристов арфами в качестве звукового фона служил мне компасом после бурной не-ночи в «Забава-баре» (стриптиз-клуб на барже). Я возвращался в гостиницу, шагая вдоль ее фасада в стиле рококо, выкрашенного в желтый цвет — в надежде, видимо, создать иллюзию, будто у них тут круглый год солнечно. С малышкой Еленой Дойчевой мы посетили квартиру, где Достоевский написал «Братьев Карамазовых»: ничего интересного, разве что мягкая шляпа, которую он забыл в Париже. Часы остановлены на минуте его смерти — восемь тридцать шесть, 28 января 1881 года. Теперь я понимаю, как пишутся шедевры: селишься в убогой квартирке, напяливаешь мягкую шляпу — и вдруг что-то такое проявляется на чистом листе бумаги. Тогда лови момент, ныряй — и готово: твою квартиру сохранят в первозданном виде. Заглянули мы и к Пушкину: недурная библиотека для парня, умершего в тридцать семь лет. Нас попросили снять обувь и натянуть тапочки, чтобы не поцарапать пол. Под ошалелым взглядом дежурной бабушки мы с Леной скользили, выбросив вверх руки, как фигуристы, и умирали от смеха. Здесь тоже часы показывают минуту смерти поэта: без четверти три, 10 февраля 1837 года. Тут хранятся и дуэльные пистолеты, стоившие ему жизни. Они чинно лежат под стеклом. Я долго рассматривал пушку, из которой француз Дантес выстрелил Пушкину в брюхо на берегу Черной речки. В то время любовью не шутили. Повинуясь внезапному порыву, я сказал Лене: