Скупые годы - Варлаам Рыжаков

А Люська весело рассказывала о том, что нас с Витькой, как передовых колхозников, занесли на Доску почета.

- Витька на девятом небе. К нему теперь не подойдешь. Ходит гордый. Разговаривает басом, точь-в-точь как председатель.

Смеялась Люська. А у меня холодело сердце. Слушая ее, я все больше и больше с тоской убеждался, что она не любит меня. Недаром же она так много говорит о Витьке.

С этих пор потянулись для меня печальные дни.

ГЛАВА 5

Я не злился на Витьку. Я понимал, что он не виноват, и все-таки в душе моей кипела на него обида, поэтому я с ним не разговаривал. Я избегал его. Витька долго приставал ко мне, пытался выяснить, отчего я вдруг изменился, и наконец его заело самолюбие, он начал меня сторониться.

Дружба наша пошатнулась.

Хорошо, что летние каникулы вскоре подошли к концу. Я был рад этому. Я знал, что школа заменит мне любимого товарища и я не так больно буду переживать одиночество. Однако мне пришлось разочароваться.

Нас на два месяца освободили от учебы, и мы всей школой вместо занятий помогали колхозникам убирать урожай: рыли картофель.

Часто мы уходили работать в дальние деревни и по нескольку дней, а то и всю неделю не появлялись дома. В колхозе, в котором мы рыли картофель, нас кормили, и там же мы квартировали по целой ватаге в одном доме.

Это было веселое время, но только не для меня.

Люська словно мстила мне за что-то, и теперь до глубокой полуночи слышался ее звонкий голос и беззаботный, радостный смех.

Иногда она смеялась слишком громко, и я понимал, для чего она так смеялась. Она хотела, чтобы ее кто-то услышал. А кто? "Конечно, Витька", с горечью вздыхал я.

И назло всем старался показать себя радостным, но это мне не удавалось.

Чем веселей становилась Люська, тем мрачнее становилось на моей душе. Я не мог ее видеть веселой и перестал по вечерам выходить на улицу. Я думал, что мое отсутствие хоть немного, но опечалит Люську, но она оставалась по-прежнему веселой. Я, как отшельник, при свете мигающей лампадки целые ночи просиживал за толстой потрепанной книгой, за что получил прозвище "Бурика-профессор".

А какой же я был "бурика" и к тому же "профессор", когда меня страшно тянуло на улицу? Никто не знал, что творилось в моей душе, что за целую ночь я часто прочитывал только одну страницу и ничего-то в ней не понимал.

Читая, я напряженно вслушивался в доносившиеся до меня голоса. С трепетом улавливал знакомый смех, отбрасывал в сторону книгу и, облокотившись о подоконник, прислонялся горячим лбом к холодному стеклу.

"И зачем я родился на свет, - горестно сетовал я на свою судьбу в такие минуты, - лучше бы меня не было совсем, или же не было бы Люськи".

Я нарочно думал о Люське самое плохое, а любовь, как колючий репей, впивалась в меня и перепутывала все мои мысли. Целые дни я ревниво следил за каждым Витькиным шагом, и он, будто угадав мои мысли, как назло, вызвал Люську на соревнование и работал рядом с ней. Они работали быстро. Я следил за ними и от всей души проклинал это злополучное соревнование. Обгоняя друг друга, они переглядывались, перебрасывались шутками, смеялись, и все это болью отдавалось в моей груди. Стиснув зубы, я угрюмо наклонялся над бороздой и отчаянно расшвыривал землю. Я работал изо всех своих сил. Я не соревновался с ними. Мне просто хотелось измучить себя, измучить для того, чтобы ни о чем не думать, и, пока Люська с Витькой обрабатывали по одной борозде, я обрабатывал полторы.

Люську это задело. Иногда она посмеивалась надо мной и кидала в меня мелкими комьями земли, но я не отвечал на ее вызов. Я только суровее сдвигал брови и от какой-то ноющей обиды упрямо, с еще большей энергией, продолжал работать.

Так проходили день за днем.

И вот как-то среди недели, в обеденный перерыв, директор школы объявил нам, что после работы в правлении колхоза будет общее собрание.

Больше он ничего не сказал. Однако, когда мы приступили к работе, Люська, проходя мимо меня, остановилась и тихо, так чтобы никто не услышал, шепнула:

- Тебя премировать будут, - и убежала.

Я принял ее слова за насмешку, запустил ей вдогонку ком земли, бросил работу и незаметно ушел в деревню.

Я не хотел, чтобы меня премировали. Я понимал, что я этого совсем не заслужил. Может быть, я работал и хорошо, однако работал не оттого, что мне самому хотелось так работать, а оттого...

Я твердо решил не ходить на собрание. Забрался на сеновал, зарылся в пахучее сено и скоро заснул.

Разбудил меня громкий стук.

Я приоткрыл глаза, огляделся. На сеновале было полутемно. Прислушался. Тишина. Только где-то глубоко в сене шуршала мышь. Успокоенный, я потянулся, зевнул и хотел было снова заснуть, как вдруг подо мной во дворе раздался пронзительный треск.

Я сразу понял, что ломают дверь, и мгновенно спустился по лестнице вниз.

В щель, которая образовалась от сломанной доски, протискивалась человеческая фигура. Воры?!

В два прыжка я очутился около незнакомца и, схватив его за шею, прижал к земле.

- Стой, гадина! Попался?

- Пусти, Профессор, - прохрипел незнакомец.

Я вздрогнул и отшатнулся. Это был Колька Чернов.

Он втиснулся во двор, открыл дверь и, ругаясь, подступил ко мне с кулаками.

- Чего не отпирал, говори?

Я молчал. Я только сейчас вспомнил, что, уходя на сеновал, запер дверь на крючок, и теперь хмуро глядел на Кольку и обступивших меня ребят. Я ждал подзатыльников, но тут подоспела хозяйка.

- Уж не случилось ли чего, - испуганно произнесла она, заметив выломанную в двери доску, - неужто воры?

- Нет, теть Шур, это вот он. Заперся и не откликается, - раздраженно ответил Колька, - и пришлось ломать. Дать вон по зубам-то.

- Ну, ну, - гневно вступилась хозяйка и, видя, что Колька отвернулся от меня, вздохнула: - Ну слава тебе господи, а я было переполошилась. А он, наверно, спал.

- Какое спал, - не унимался Колька, - мы целый час грохали. Тут мертвый проснется.

- Так и что, и этак бывает.

И хозяйка рассказала нам случай, как однажды ночью заблудилась в своей комнате.

Это развеселило ребят, а меня подбодрило, и я признался, что действительно спал.

- Ну и дрыхнешь, - Колька дружелюбно ткнул меня в бок кулаком, - а за шею-то ты меня здорово сцапал.

- Я думал, что воры.

Все засмеялись.

А через несколько минут мы уже сидели за столом и мирно ужинали. Ели горячие щи, картошку с солеными огурцами и молоко. После молока Колька поднялся и хлопнул себя по животу.

- Полный. Теперь на собрание.

- Пошли, - подхватили ребята, - идем, Профессор. Посмотришь, как там Саньку разукрасили.

И они потащили меня на улицу.

Мне не хотелось идти, но после всего случившегося я чувствовал за собой вину и не стал противиться.