Дуракам всегда везет! - Марина Серова

Таких вопросов Коротков придумал с полсотни. Он напечатал каждый вопрос на отдельном листке и предлагал каждому вновь вступающему в «Струну» подписывать в дополнение к договору такую кипу бумаг, что те просто за голову хватались. В предварительной беседе Коротков долго и подробно рассказывал про все эти особенности, намеренно утомляя собеседника, и только потом предлагал ему подписать бумаги, в которых речь шла о том же самом, что он только что рассказывал. А в середину он вкладывал чистый лист без вопроса.

Трое из четверых подписывали всю кипу подряд, не глядя, в том числе и чистый лист. Один из четверых лист обнаруживал и показывал его Короткову. Тот извинялся, говорил, что это ошибка наборщицы, тут же этот лист изымал и на глазах у всех рвал.

В результате у Короткова скопилось чистых листов с подписями штук пятьдесят. Соблазн был велик, и он начал изучать владельцев будущих квартир. Нашел трех одиноких женщин и несколько малосемейных пар, с составом семьи два человека. На них он составил тексты завещаний, которые и впечатал в листы с подписями.

Нужно ли уточнять, что все они завещали право на жилье после своей смерти Короткову Валентину Петровичу?

Следующая проблема была связана с нотариальным оформлением завещаний. Выход был единственный, поскольку уже начала действовать фатальная неизбежность – найти сообщника в нотариате. Благо в последний год в Тарасове расплодилось частных нотариальных контор так много, что в центре города они встречались практически на каждом шагу.

Коротков под разными предлогами обошел двенадцать контор и познакомился с двумя десятками нотариусов, прежде чем попробовал договориться с показавшейся ему подходящей для этого полной и явно ленивой дамочкой лет тридцати с чрезмерно большими грудями, огромной задницей и совершенно пустыми глазами. Наталия Сергеевна легко поверила, или сделала вид, что поверила, в совершеннейшую сказку, рассказанную Коротковым про лежащую в больнице его сестру, которая не успела оформить завещание, хотя оно и написано уже и подписано, и нельзя ли будет пойти на небольшое нарушение нотариального порядка, нельзя ли удовлетворить просьбу больной сестры и нотариально оформить завещание без ее участия.

Пышногрудый нотариус долго молча смотрела на Короткова пустым, неподвижным взглядом, потом так же молча вышла из своего кабинета. Коротков намек понял и колебался не долго. Он отсчитал сто долларов из пятисот, приготовленных на эту акцию, и сунул их под какой-то лист бумаги, лежащий на столе.

Нотариус вернулась и опять же молча начала перекладывать бумаги у себя на столе. Потом, опять-таки не говоря ни слова, опять удалилась из кабинета. Коротков вздохнул, вытащил еще сто долларов и сунул под тот же листок. Первая сотня лежала нетронутой. Нотариус вернулась минуты через полторы, опять слегка пошелестела бумагами и посидела молча пару минут, о чем-то размышляя. Потом она тоже вздохнула и вышла в третий раз. Коротков выругался, но отступать поздно было. Отсчитав еще сто пятьдесят долларов, с намеком, что больше, мол, нет, последние выгреб, он добавил их к лежащим на столе, твердо решив больше не давать.

Вернувшись, Наталия Сергеевна довольно долго что-то соображала, потом посмотрела на Короткова с ленивым недоумением. Коротков – ответил ей взглядом, полным безденежного отчаяния. Она разглядывала его с минуту, затем сказала своим густым контральто:

– Черт с вами. Давайте свои бумаги.

И через пять минут он стал законным наследником еще одной квартиры в своем кооперативе.

…Когда он пришел к ней еще раз, то с удивлением обнаружил, что Наталия Сергеевна его ждала. Она не дала ему рта раскрыть, а показала рукой на стул напротив себя и сказала с полнейшим равнодушием:

– Давайте свои бумаги. Триста.

Коротков был несколько ошарашен ее напором, удача шла в руки сама; и месяца за три он оформил десять завещаний на строящиеся в своем кооперативе квартиры. Это обошлось ему в три тысячи долларов, которые он позаимствовал в кассе кооператива, поскольку сам не был ни столь богат, ни столь удачлив, чтобы иметь возможность свободно расходовать такие деньги.

«Ну, это беда не большая, – думал Коротков, – выкручусь, главное – кооператив построить побыстрее».

Валентин Петрович, как обычно, ошибался. Самая большая его проблема была теперь не в постройке кооператива. Там дело было уже налажено, потихоньку завертелось, зашевелилось, и теперь нужно было только следить, чтобы оно, не дай бог, не остановилось, но ускорить строительство было совершенно нереально.

Главная проблема Короткова сосредоточилась теперь в соблазнительных мыслях о возможности приблизить момент обладания правами на эти квартиры. Когда Коротков представлял, что дом уже построен и что он – уже владелец одиннадцати новых квартир в элитарном доме в центральном районе города, он чувствовал нечто вроде того, что чувствовала бы, наверное, страна при смене в ней общественно-экономической формации. Если бы, конечно, страны могли испытывать чувства.

Валентин Петрович испытывать чувства мог. И не только испытывать, но и заболевать ими, как выяснилось, словно чумой. То есть неизлечимо. Впрочем, чего было ожидать от его авантюрно скроенной натуры?

Его стали преследовать мысли о различных способах прекращения человеческой жизни. Коротков собрал все, какие только нашел, голливудские триллеры у торговцев видеофильмами и испытывал странное для него самого наслаждение, глядя на кровь на экране телевизора и отмечая все новые, неизвестные ему прежде, способы убийства людей.

Во сне его стали преследовать навязчивые картины. Ему снились массовые катастрофы и стихийные бедствия, уносящие много человеческих жизней.

В своих сновидениях ему пришлось пережить извержение вулкана, сопровождаемое мощным землетрясением, разрушившим весь Тарасов и в том числе домишки, которые он не успел снести на стройплощадке кооператива. Откуда в степном Тарасове взялся вулкан, его во сне не занимало, но в потоках изливающейся из жерла кратера лавы погибли все члены его кооператива, и Коротков испытывал во сне противоречивое чувство и горя, и радости одновременно.

Впрочем, радости, наверное, было больше, поскольку просыпался он просветленным и удовлетворенным. Правда, через несколько минут после пробуждения состояние болезненного азартного интереса к проблеме и конкретным способам убийства вновь к нему возвращалось.

В другом сне он спасался от взрыва атомной бомбы. Характерный грибовидный столб, не раз виденный им на экране, завис у него над головой и с ужасающей скоростью приближался к нему. Коротков в панике бежал от него, постоянно чувствуя у себя за спиной, в нескольких метрах, убийственное присутствие настигающего его фронта взрывной волны, он знал, что останавливаться нельзя, иначе погибнешь уже без всякого сомнения, и из последних сил бежал вперед, не давая догнать себя ни взрывной волне, ни проникающему излучению, ни термическому облаку. Вокруг него корчились и горели люди, пострадавшие от световой вспышки атомного взрыва, от которой ему самому непонятно каким образом удалось уберечься, и в них он узнавал, к своему ужасу, членов своего кооператива, но ужас вызван был не картиной их жутких мучений, а мыслью о возможности погибнуть с ними вместе. И Коротков мчался вперед, не разбирая дороги и не давая атомному облаку себя догнать.

Самым страшным был сон о нашествии на Тарасов диких собак, вцеплявшихся в горло прежде, чем человек успевал поднять руку к лицу. Собак были тысячи, миллионы. Они заполнили все улицы Тарасова, все свободное пространство, и, куда бы Валентин Петрович ни бросал взгляд, всюду он видел лишь их темно-коричневые взъерошенные спины и красные оскаленные пасти. Они зарезали всех в Тарасове, улицы постепенно наполнились потоками крови, собаки скакали по горам трупов и тонули в человеческой крови. Валентин Петрович судорожно лез по какой-то каменной фабричной трубе все выше и выше, а уровень крови поднимался за ним, кровь грозила утопить его, лишь только труба закончится, и спасаться дальше ему будет некуда. Но труба все не кончалась, он все не тонул и не тонул…

Просыпался он в холодном поту.

Коротков начал опасаться, что сойдет с ума, потому что картины, виденные им во сне, стали преследовать его и днем, появляясь в сознании, стоило ему лишь прикрыть на секунду глаза.

Он измучился, стал нервным, пытался пить, но, напиваясь в одиночку до бессознательного состояния, хватался за нож и сидел перед зеркалом, тупо глядя, как в нем мелькает его мотающаяся из стороны в сторону физиономия, и никак не успевая ударить ножом в это тупо ухмыляющееся, раздражающее лицо.

Когда он встречался в правлении кооператива, на стройплощадке с теми, кто, сам того не зная, передал ему права наследования строящихся в кооперативе квартир, он не мог спокойно смотреть им в глаза, боясь взглядом выдать свое навязчивое желание их смерти.