Последний штурм - Михаил Домогацких

— Ну, тогда иди, господин Тхань староста деревни, ему мы доверяем полностью, надежный человек. А ты смотри, чтобы никакой пропаганды, а то живо за рисорушку отправим. Знаешь тут такое место?

— Откуда же мне знать, господин начальник, я тут первый раз.

— Ну, ничего, — ухмыльнулся солдат, — поживешь — узнаешь. Ну, иди.

— Спасибо, господин начальник, — несколько раз повторил Као и заспешил семенящей походкой к мосту.

«Кажется, сыграл неплохо, — подумал он, — и даже «пропаганду» ввернул. А солдат-то к американцам тоже, видно, особого уважения не питает. Представляю, как он будет рассказывать в казарме об услышанном».

Слова солдата, что «господин Тхань» пользуется доверием у администрации, обрадовали секретаря подпольного комитета. Ему так и хотелось сказать солдату: «У нас он тоже пользуется доверием, недаром уездный комитет партии назначил его секретарем партийной ячейки в «стратегической деревне».

Перейдя канал, секретарь все той же пружинистой походкой носильщика направился к главному входу в деревню. Деревня утопала в зелени. Канал, вдоль которого он шел, струился как по зеленому коридору. Высокие кокосовые пальмы отражались в обширном водоеме. Дороги, связывающие отдельные поселки деревни, обсажены фруктовыми деревьями. На полях зеленел и желтел рис, высоко поднимались стебли маниока, курчавились бобовые, рдели краснеющими стручками кусты перца. «И всю эту красоту враги оплели колючей проволокой, — думал Во Нгуен Као, — и говорят, что так должны быть организованы «процветающие деревни» или деревни «революционного развития». Ну, что же, — входя в ворота, сказал почти вслух секретарь, — постараемся показать настоящее революционное развитие вьетнамской деревни».

Он много слышал о Нгуен Ван Тхане, но никогда не встречался с ним лично. Это оказался довольно молодой человек, лет тридцати, прихрамывающий на правую ногу. Он был аккуратно одет, говорил медленно, будто взвешивал каждое слово, прежде чем произнести его. Это понравилось секретарю: именно таким должен быть староста деревни, которому доверяют власти: спокойным, рассудительным, уверенным в себе и своих действиях. Однако преувеличенная серьезность исчезла, когда они остались вдвоем. Тхань стал рассказывать, как трудно ему играть свою роль преданного режиму работника, как в присутствии чиновников управления приходится сердито говорить с односельчанами.

— Понимаете, господин секретарь, какие нелепые случаи бывают, — Во Нгуен Као не удивился, что его назвали господином. Подпольный партийный комитет запретил называть кого-либо, даже самых близких, словом «товарищ», чтобы потом случайно не обмолвиться и не попасть в руки контрразведки. — Приводят ко мне человека и говорят: «Господин староста, накажите его своей властью, посадите под арест, что ли». «А что случилось?» — спрашиваю. «На целый час позже вернулся в деревню. Это непорядок. На первый случай предупреждаем, а потом будем карать». «Хорошо, говорю, пойдет на трое суток под арест, без права выхода за пределы общины. Спасибо вам за бдительность». Оставили они нас вдвоем. «Ну, говорю, господин Киет, что мне прикажете делать с вами?» «Сажать под арест», — отвечает. «А кто за вас пойдет сегодня ночью на задание?» «На это время, говорит, отпустите меня». Забыл сказать: Ле Ван Киет и есть командир нашего вооруженного отряда, а я у него — комиссар и начальник штаба. Он надо мной командир по военной линии, а я над ним по политической, — улыбнулся Тхань.

— Ну и как же вы вышли из положения? — спросил Као.

— Очень просто. Посадил под замок, а ночью открыл дверь и выпустил: не срывать же задание. Командир Киет взял пятнадцать бойцов, выбрался из деревни и разгромил полицейский участок в соседнем уезде.

— А это было необходимо? Нельзя было отложить?

— В том-то и дело, что нельзя. В полицейский участок привезли оружие для ожидаемого пополнения, и мы решили воспользоваться им раньше полицейских. Удалось захватить винтовки, гранаты, пистолеты. Целый взвод вооружили.

— Сегодня вечером, — сказал секретарь, — постарайтесь собрать актив, поговорить надо. Есть такая возможность?

— Конечно, ночью сюда никто не сунется.

— Вы не боитесь провокаторов, предателей?

— А мы двух таких в свое время прилюдно казнили, и, если у кого-то чесался язык донести, он его прикусил. Да мы и бдительность держим высоко. Не беспокойтесь, господин Као.

— Не забудьте пригласить и ту девочку-связную, которую посылали ко мне.

Нгуен Ван Тхань изменился в лице, опустил глаза и лишь через минуту-другую смог сказать:

— Не уберегли мы нашу маленькую Бинь, господин Као. Погибла она.

— Как же это произошло?

— Пошла на связь в соседний уезд, а там ее выследили. К счастью, она заметила это, не пошла на явку, а стала водить ищеек за нос. Когда они, устав, решили наконец арестовать ее, она вытащила пистолет и начала отстреливаться. Одного убила, другого ранила, а третий очередью, из автоматической винтовки убил нашу Бинь. А мы ее только-только приняли в партию.

Во Нгуен Као тоже долго не мог произнести слова. Он сидел, закрыв глаза и скорбно опустив голову. Потом провел ладонью по лицу, словно стирая печаль, и сказал:

— Из этой девочки мог вырасти хороший человек, настоящий боец…

— Сколько сейчас гибнет таких людей, господин Као, и подсчитать трудно.

Уже давно опустилась на землю томная, непроглядная тропическая ночь, а Киет все не звал на встречу. Сидели разговаривали в темноте, курили. Секретарь парткома узнал, что Нгуен Ван Тхань пять лет назад, будучи в партизанском отряде, участвовал в боях в дельте Меконга, был ранен в ногу, а после лечения решил вернуться в родные места.

— Но, — говорил ему командир партизанского отряда, — не считай себя демобилизованным. Веди работу с крестьянами, потихоньку, осторожно собирай вокруг себя людей, на которых можно положиться, создавай базу для сопротивления врагу. Постарайся найти связь с партийным подпольем, изучи условия для создания партийной ячейки. Выдумай легенду о своей инвалидности и не бойся войти в доверие к местным властям. Сведения, которые вы будете добывать, могут оказаться и важными, и полезными.

И он действовал, как советовали ему старшие товарищи. Три года назад, когда в этом районе создавалась широкая полоса безлюдной зоны, или «зоны свободных бомбардировок», община Кханькань приняла к себе сотни семей из разрушенных по программе «умиротворения» деревень и сама стала «стратегической деревней», Нгуен Ван Тхань приглянулся военной администрации, и его сделали старостой деревни.

— Даже не знаю, как еще хожу по земле, — жаловался он секретарю парткома, — уже сколько наших товарищей погибло в бою, скольких арестовали и расстреляли каратели, а я пока держусь. Партийная ячейка запретила мне участвовать в боевых акциях. Пришлось подчиниться. Вот и служу своим врагам, да еще стараюсь угодить им. Самому противно от такой жизни.

— Вы не правы, господин Тхань. Ваша работа коммуниста-разведчика, человека, в котором местная администрация видит своего союзника, крайне необходима в нынешних условиях. Вы делаете больше, чем могли сделать, убив одного-двух врагов. Поэтому продолжайте стоять на посту, никакой демобилизации.

— Да не о демобилизации я думаю и говорю, а о настоящей борьбе с врагом, господин Као.

— Вы этим как раз и заняты. В армии тоже не все ходят в атаки, взрывают вражеские укрепления. Есть и такие, которые, пробыв на фронте довольно долгое время, так и не встретятся с противником лицом к лицу.

— Я все понимаю, господин Као, но смириться с этим очень трудно.

— А вы не забыли, что у нас сегодня встреча с активом? Или что-то мешает ей?

— Когда все будет готово, нас позовут, не беспокойтесь.

Связной будто ждал этих слов. Прошуршала плетеная занавеска, и в комнату вошел человек.

— Господин Тхань, все готово, можно идти.

— Как дела с охраной?

— Все сделано, как было приказано.

По узкой тропинке между рисовых полей они, шагая след в след, вышли на окраину деревни. В стороне от тропинки стоял на отшибе большой дом с частично разрушенными стенами и давно разобранной крышей. Внутри дома была просторная комната, видимо гостиная прежних хозяев, где и собрались активисты-подпольщики. Оконные и дверные проемы были хорошо занавешены, и в комнате горело несколько масляных светильников. Читать при них, может быть, и нельзя, но разглядеть лица собравшихся можно.

— Господин Као, — поднимаясь с небольшого обрубка дерева, сказал мужчина выше среднего роста, с усами, но без бороды, выглядевший лет на сорок — пятьдесят. — Здесь собралось сорок семь человек. Мы рады вашему приходу к нам. Я — Ле Ван Киет, — добавил он, протянув руку.

Секретарь почувствовал крепкое рукопожатие.