Изгнание беса (сборник) - Андрей Столяров

Это, разумеется, вполне естественно. Здесь уже знают, что именно Жанна перевернула весь ход событий, что над ней и только над ней прошелестели крылья победы, что она сотворила чудо – там, где чудес быть в принципе не могло. Уже известны подробности, как все это происходило, известны отзывы местных функционеров о впечатлении, которое Жанна производила на избирателей, известны рассказы братьев Степано, показывавших ожоги, оставленные на груди серебряными крестами. Известны также официальные результаты голосования: быстрая и уверенная победа правительственного кандидата. Кто бы мог предположить это еще месяц назад? Но, конечно, особое впечатление производит на сослуживцев самоубийство основного соперника. Это уже настоящая политическая сенсация. Столь эффектные и своевременные самоубийства происходят не каждый день. Самый последний функционер чувствует здесь некую подоплеку. Пресса безумствует, газеты выходят с шапками, где обязательно присутствует слово «тайна». Заявления оппозиции с намеками на шантаж лишь подливают масла в огонь. Жанна – точно на авансцене, куда пробиваются годами упорной работы. О ней страстно шепчутся, стоит ей на миг отвернуться, на нее приходят взглянуть из смежных отделов. Она теперь – настоящая местная достопримечательность. Вероятно, ничто не производит большего впечатления, чем легкое дыхание смерти. Инфернальность вызывает уважение еще с древнейших времен. Причастность к силам небытия рождает и соответствующую атмосферу. Так что если без ложной скромности, это – несомненный успех. Жанна выдержала испытание. Звезда ее ярко просияла над горизонтом. Она не только продемонстрировала исключительную способность работать, но и то, что может идти, не сворачивая, к намеченной цели. Получать результат, не слишком обременяя себя выбором средств. С точки зрения любого политика – это безусловное преимущество.

Примерно так и рассматривают случившееся в высоких государственных сферах. Членам команды, добившейся такого успеха, выражена неофициальная благодарность, они получают весьма ощутимые премии (якобы за социологические изыскания); Жанна может наконец снять квартиру (неподалеку от метро «Комсомольская»), а через какое-то время их принимает сам президент и в обтекаемых, но достаточно внятных формах тоже выражает признательность.

Вряд ли данную встречу можно назвать исторической. Президент, исходя из своего положения, должен принимать ежемесячно сотни разных людей. Процедура весьма утомительная, сродни церковному ритуалу. Трудно представить себе, чтоб он выделил данный рутинный прием из десятков других. Тем более, что и для Жанны эта встреча не является поворотным пунктом предназначения: в отличие от своей предшественницы, ей не приходится никого узнавать в пышной толпе. Все происходит чинно, по раз навсегда утвержденному ритуалу. Президент выслушивает рассказ о том, как проходила избирательная кампания, задает пару вопросов, свидетельствующих, что материалы он по крайней мере перелистал, сочувствует трудностям, с которыми им пришлось столкнуться «во исполнения своего гражданского долга», выражает искреннее соболезнование по поводу инцидента, «ответственности за который, конечно, никто не несет». Мне докладывали, что там какие-то личные неприятности, роняет он вскользь. Это официальная версия, срочно проштемпелеванная прокуратурой. Зрачки у него выцветают и как бы утрачивают энергию жизни. Кожа на лице – серая, будто вымоченная в солевом растворе. В заключение он желает им всем успехов «в борьбе за демократическое будущее России». Встреча продолжается немногим более десяти минут. Но бывает, что и за десять минут прорастает то, что потом отбрасывает густую тень в будущее. Когда президент крестьянской своей пятерней касается Жанны, между ними как будто проскакивает высоковольтный разряд. Президент вздрагивает и широко распахивает глаза. Разительная перемена происходит во всем его облике. Он уже не величественен и не снисходителен к подданным, как богоподобный монарх; теперь это – воин, почувствовавший вдруг краем сердца запах беды. Еще никто из советников не понимает, откуда проистекает опасность, еще все спокойно и дворцовая тишина не нарушена кованым гулом шагов, еще верна гвардия, и сановники еще льстиво-подобострастны, но тревога уже всколыхнула мертвенный воздух. Мышцы его напрягаются, и громоздкое тело налито звериной энергией. Он, как хищник, готовый немедленно вонзить в жертву клыки. Продолжается это мгновение: бесшумная молния, удар грома за горизонтом. Но скорее всего, мгновение это как раз и оказывается решающим. Неизвестно, что именно ощутил президент в тот момент, но уже никогда больше – ни в дни наивысших успехов и известности Жанны, ни в тяжелые дни ее катастрофического одиночества – никогда, никогда, никогда! – он не встретится с ней лично, не посмотрит в глаза, не скажет ей ни единого слова; только через цепочку посредников будет осуществляться дальнейшее их общение, только со стороны, отгородившись аурой власти, будет он наблюдать за ней. И сделать это заставит его не высокомерие бывшего партработника, не презрение к тем, кто на служебной лестнице стоит ниже него, а по-видимому, интуитивное опасение утратить личную независимость. Власть – это самая темная из всех сжигающих человека страстей, и достигший вершины власти, как бы ни было это абсурдно, не признает уже никого.

Надо отметить, что Жанна сама испугана тем, что в ней так внезапно и так трагически обнаружилось. Обжигающий свет, ударивший в братьев Степано, открыл ей бездны, о которых было бы лучше не знать. Кажется, впервые начинает она догадываться, что предназначение – это не просто ее личный долг, но что это именно Откровение, возможно, данное свыше, и за ним, как и за всяким истинным Откровением брезжут силы нечеловеческой величины. Что это за силы, и можно ли воспользоваться ими сознательно? Какова их природа, и одухотворяет ли их некое божество? Или, может быть, они – порождение «слепого ничто», взламывающего иногда жизнь человека? Насколько они ей подвластны, и не станет ли она игрушкой на ниточках Кукловода?

Никогда раньше не чувствовала она себя такой растерянной. Она точно ребенок, вдруг очутившийся под черным полем грозы. Куда бежать от оглушительных раскатов грома? Где укрыться от молний, с шипением падающих на песок? Пройдет ли эта гроза стороной или испепелит ее огненным прикосновением? Наперед ничего предсказать нельзя. С трудом, запинаясь и путаясь, пытается она отвечать на вопросы мотающего ее, как терьер, Кармазанова. Что она чувствовала, только искренне, в тот момент нападенеия? Была ли ненависть к нападавшим – гнев, презрение, какие-нибудь другие эмоции? Обращалась ли она в той или иной форме к Богу? Обращалась? Не обращалась? Ты в этом уверена? Не может ли она вызвать сейчас то самое состояние? Вот на мне серебряный крестик, попытайся возненавидеть. Вот четыре анонимных письма, можешь ты их зажечь, здесь, на подносе?..

Его упорство сродни упорству голодного пса. Инстинкт не позволяет ему разжать зубы. По шесть, по восемь часов подряд, вызвав Жанну к себе и усадив напротив, изводит он ее одними и теми же идиотскими требованиями: поджечь что-нибудь, вот тебе целый ворох бумаги, что-нибудь разогреть, повлиять на того или иного сотрудника. Ну просто внуши ей: пусть встанет из-за стола и откроет форточку. Не получается? А если открыть дверь в приемную? Хорошо, расслабься, посиди пару минут. Передохнула? Давай еще раз попробуем!.. Он мотает ее действительно, как злобный терьер. Треплет, упрашивает, теребит, подгоняя начальственными интонациями, раздражается, называет тупой и безграмотной девкой, угрожает, что завтра же отправит домой, к родителям. Мне не нужны помощники с девичьими капризами, кричит он. А через секунду уже умоляет, выдавливая из себя отческую проникновенность: Просто сделай, чтоб я увидел это собственными глазами… – мечется по просторному кабинету, присаживается к столу, снова вскакивает. Но чем больше он нервничает и чем сильней плещет эмоциями, тем спокойнее и увереннее становится внимающая ему Жанна. Именно сейчас, после изматывающих попыток обнаружить в себе некий дар, начинает она догадываться, что дар этот связан не столько, собственно, с ней как с человеком, по сути, обыденным, сколько с целью, к которой она уже почти целый год движется. Она не ведьма и тем более она не святая. Она не может наводить глад, мор или сотрясти небесную твердь. Семь стихий не подчинятся ее магическим заклинаниям. Она – обыкновенная девушка, следующая, правда, необыкновенным путем, и пока она дышит музыкой сфер, сопутствующей ее жизненному начертанию, она может рассчитывать, что длань судьбы проведет ее невредимой по землям и водам, но если паче отчаяния она остановится или свернет, жар небес превратится в испепеляющее звездное пламя, ничто не спасет ни ее, ни тех кто с ней связан. И еще она начинает догадываться о цене, которую платишь за это. Откровению, видимо, нет дела до отдельных человеческих душ: оно жаждет жертв и принимает их с равнодушием Молоха. Кровь – не кровь, а необходимость жертвенного ритуала понятна. Обойтись без этого не удастся. Божественное так же безжалостно, как и человеческое.