Графиня де Монсоро - Александр Дюма
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Он жив?
— Увы, да.
— Кто же тот безмозглый лекарь, который его выходил?
— Мой Реми, милый друг.
— Как! Я просто опомниться не могу, — продолжал Сен-Люк, ошеломленный этим открытием. — Но ведь в таком случае я обесчещен, клянусь телом Христовым! Я-то всем объявил, что он мертв. Наследники встретят его в трауре. Нет, меня не смогут уличить во лжи. Я его доконаю при первой же встрече и вместо одного удара нанесу ему четыре, если понадобится!
— А теперь успокойтесь вы, дорогой Сен-Люк, — сказал Бюсси. — По правде говоря, Монсоро относится ко мне гораздо лучше, чем вы можете вообразить. Представьте себе, он думает, что вас на него натравил герцог. Он ревнует к герцогу. Я же считаюсь ангелом, бесценным другом, Баярдом, его дорогим Бюсси, наконец. Да оно и понятно, ведь это скотина Реми вызволил его из беды.
— И с чего только Одуэну взбрела в голову такая дурь?
— Чего вы хотите! Понятия честного человека. Он воображает: раз он лекарь, значит, должен лечить людей.
— Да он не от мира сего, этот молодчик.
— Короче, Монсоро считает, что обязан жизнью мне, и доверяет мне свою жену.
— Ага! Понимаю. Это обстоятельство и позволяет вам более терпеливо ждать его смерти. Но, как бы то ни было, я просто не могу прийти в себя от удивления.
— Дорогой друг!
— Клянусь честью! Я как с неба свалился.
— Вы видите, что сейчас дело не в господине де Монсоро.
— Нет! Будем наслаждаться жизнью, пока он лежит пластом. Но предупреждаю, что к моменту его выздоровления я закажу себе кольчугу и распоряжусь обить мои ставни железом. А вы разведайте у герцога Анжуйского, не дала ли ему милая матушка рецепта какого-нибудь противоядия. Пока же будем веселиться, милый друг, будем веселиться.
Бюсси не мог удержаться от улыбки. Он взял Сен-Люка под руку и сказал:
— Итак, дорогой Сен-Люк, вы видите, что оказали мне услугу лишь наполовину.
Сен-Люк посмотрел на него с недоумением.
— Верно, — сказал он, — и вы хотите, чтобы я довел ее до конца? Это будет нелегко, но для вас, дорогой Бюсси, я готов сделать многое. Особенно если он уставится на меня этими своими желтыми глазами, тьфу!
— Нет, дражайший, нет. Я уже сказал, забудем Монсоро, и, если вы считаете себя в долгу передо мной, расплатитесь лучше по-иному.
— Ну-ну, говорите, я вас слушаю.
— Вы в хороших отношениях с господами миньонами?
— Проклятье! Да как кошки и собаки на солнышке. Пока солнца хватает всем — мир и покой, но стоит хоть одному из нас перехватить частичку тепла и света у других — и… О, я уже ни за что не ручаюсь! В ход будут пущены зубы и когти.
— Друг мой, ваши слова приводят меня в восторг.
— Тем лучше.
— Предположим, что солнечный луч перехвачен.
— Предположим. Пусть будет так.
— Что ж, покажите ваши прекрасные белые зубы, выпустите ваши грозные когти, и начнем игру.
— Я вас не понимаю.
Бюсси улыбнулся.
— Вы отправитесь, если будете столь любезны, к господину де Келюсу.
— Ага! — сказал Сен-Люк.
— Начинаете понимать, правда?
— Да.
— Чудесно! Вы спросите его, в какой день ему угодно перерезать мне горло или позволить, чтобы я перерезал горло ему.
— Я спрошу у него, дорогой друг.
— Это вас не затруднит?
— Ни в коей мере. Я пойду, когда вы захотите, прямо сейчас, если только это доставит вам удовольствие.
— Минуточку. Навестив господина де Келюса, вы сделаете мне одолжение, если зайдете с той же целью к господину де Шомбергу и зададите ему тот же вопрос.
— Ах! — воскликнул Сен-Люк. — И к господину Шомбергу тоже? Проклятье! Как вы торопитесь, Бюсси!
Бюсси сделал протестующий жест.
— Пусть так, — сказал Сен-Люк, — ваше желание будет исполнено.
— В таком случае, дорогой Сен-Люк, — продолжал Бюсси, — раз уж вы столь любезны, вы зайдете в Лувр, к господину де Можирону, на котором я заметил стальной нагрудник — знак того, что он сегодня на дежурстве, и предложите ему присоединиться к остальным, не правда ли?
— О! О! — вырвалось у Сен-Люка. — Трое! Вы об этом подумали, Бюсси? Все, по крайней мере?
— Не совсем.
— Как не совсем?
— Оттуда вы отправитесь к господину д’Эпернону — не буду задерживать на нем ваше внимание, фигура, по-моему, довольно жалкая, но, как бы то ни было, он пополнит это число.
Сен-Люк опустил руки и уставился на Бюсси.
— Четверо! — прошептал он.
— Правильно, дорогой друг, — сказал Бюсси, утвердительно кивнув головой, — четверо. Само собой разумеется, мне незачем советовать человеку вашего ума, храбрости и галантности действовать по отношению к этим господам со всей предупредительностью и вежливостью, которыми вы отличаетесь в высшей степени…
— О! Мой друг!..
— Я обращаюсь за этой услугой к вам, чтобы все было сделано… учтиво. Уладим дело по-благородному, да?
— Вы останетесь довольны, друг мой.
Бюсси с улыбкой протянул Сен-Люку руку.
— В добрый час, — сказал он. — А! Господа миньоны, придет время, мы тоже посмеемся.
— А теперь, дорогой друг, условия.
— Какие условия?
— Ваши.
— У меня их нет, я приму условия этих господ.
— Ваше оружие?
— То же, что у этих господ.
— День, место, час?
— День, место и час, угодные этим господам.
— Но, однако…
— Не будем больше говорить о таких пустяках. Действуйте, и действуйте побыстрей, милый друг. Я буду прогуливаться в малом саду Лувра. Вы меня там найдете, когда исполните мою просьбу.
— Значит, вы меня будете ждать?
— Да.
— Ждите. Но дело, черт побери, может и затянуться.
— У меня есть время.
Мы уже знаем, что Сен-Люк подошел к четверым миньонам в тронном зале и положил начало переговорам.
Так вернемся к нему, в переднюю особняка Шомберга, где мы его оставили церемонно ожидающим, согласно всем правилам этикета той эпохи, пока четыре фаворита его величества, подозревая о цели визита Сен-Люка, рассаживались по четырем углам обширной гостиной.
После того как они уселись, дверь в переднюю широко распахнулась, из нее вышел лакей и поклонился Сен-Люку. Тот, опираясь левой рукой на рукоять рапиры, изящно приподнимающей его плащ, а в правой держа шляпу, дошел до порога комнаты и остановился ровно на его середине, определив ее с точностью, которой позавидовал бы самый опытный архитектор.
— Господин д’Эпине де Сен-Люк, — провозгласил лакей.
Сен-Люк вошел.
Шомберг, как хозяин дома, встал и направился к гостю, который вместо того чтобы поклониться, надел на голову шляпу.