Через мой труп - Миккель Биркегор

— А девочки и вправду неплохо выглядят, — сказал я, чтобы нарушить затянувшееся молчание.

Мать улыбнулась.

— Они такие славные, — сказала она. — Этим летом они провели у нас в поместье целую неделю.

— Как у них дела?

— Выросли, — усмехнулась она. — Детям свойственно быстро расти.

Я поднес свою рюмку к носу и с наслаждением вдохнул аромат коньяка:

— Обо мне спрашивают?

Улыбка матери погасла. Она посмотрела мне прямо в глаза:

— Будь так добр, не начинай. — В ее взгляде читалась чуть ли не мольба.

Я пожал плечами.

— Просто мне хотелось знать, они совсем забыли меня или пока еще нет, — попытался как можно спокойнее объяснить я.

— Ну конечно же, Франк, они тебя не забыли.

— Так, значит, все-таки спрашивают? — Голос мой прозвучал чуть более требовательно.

— Оставь, — опять попросила мать.

— Просто ответь, да или нет.

Ханна внимательно посмотрела на меня и снова улыбнулась.

— Разумеется, иногда они спрашивают о тебе, Франк, — со вздохом сказала она наконец. — Особенно старшая. Да ты наверняка и сам можешь себе представить, каково девочке-подростку жить с неродным отцом.

— Ты что, имеешь в виду…

— Бьорн — хороший отец, — решительно перебила Ханна. — Это просто самый обычный подростковый протест.

Мы дружно сделали по глотку коньяка.

— Ну и что вы ей рассказываете? — спросил я.

— Все, Франк, хватит!

— Просто мне хочется знать, что вы говорите моей дочери, когда она задает вопросы об отце. — Я слегка повысил голос. — Что-то ведь вы ей говорите, не так ли?

— Франк…

— Или просто сворачиваете тему? — Я чувствовал, что потихоньку начинаю закипать. В немалой степени этому способствовали и пары алкоголя. — Что, у вас за столом не принято говорить о папе Франке?

Ханна медленно покачала головой. Глаза ее влажно заблестели.

— Ну так как все же? Не молчи. Вы что, рассказываете ей, что я уехал?

— Франк, милый…

— Или, может, умер?! — Я издал короткий смешок.

— Успокойся, сынок. — По-видимому, наша перепалка стала слышна на кухне, и на пороге появился отец. На нем был полосатый передник, в мокрых руках — кухонное полотенце. Видно было, что сейчас ему больше всего хочется поскорее вернуться к грязной посуде.

Я встал и поднял руки, показывая, что, дескать, сдаюсь.

— Я всего лишь хотел узнать, что вы рассказываете обо мне дочери.

По щекам Ханны потекли слезы.

Я не понимал, почему она плачет. В самом деле, ведь не ее же лишили права видеть собственных детей. Наоборот, она могла, когда захочет, встречаться с моими дочками, играть с ними, утешать их, петь для них, баловать как угодно.

Я грохнул кулаком по столу так, что оба они вздрогнули:

— Ну, так что вы мне скажете?!

— Что ты больной! — выкрикнула Ханна.

Я в изумлении уставился на нее.

— Что ты от нас хочешь? — продолжала она. — Нет, Франк, ты действительно болен. Тебе нужна помощь. Что мы, собственно, можем сказать? Она уже достаточно взрослая девочка, чтобы понимать, что такое запрет. — Мать закрыла лицо руками.

Нильс обнял ее за плечи и смерил меня осуждающим взглядом:

— Неужели это было так необходимо? — Он сокрушенно покачал головой.

Я опустил глаза и посмотрел на собственные руки — они подрагивали, сжатые в кулаки. Схватив со стола рюмку, я залпом допил остатки коньяка, решительно шагнул в переднюю, взял свою куртку и полученную в издательстве почту и вышел за дверь. Останавливать меня никто не стал.

Темная боковая аллея, на которой стояла родительская вилла, была пустынна. Я быстрым шагом дошел до главной дороги и сразу же поймал такси. Плюхнувшись на заднее сиденье и швырнув рядом с собой пакет с почтой, я прорычал ни в чем не повинному шоферу адрес гостиницы. Тот сразу понял, что дело неладно, и за всю дорогу не проронил ни слова.

Я уставился в окно, созерцая проплывающие мимо пейзажи ночного города. Меня по-прежнему настолько переполнял гнев, что на глаза даже навернулись слезы.

Чтобы хоть как-то отвлечься, я попытался сосредоточить внимание на почте и заглянул в пакет. Там оказались небольшая стопка писем и какой-то большой конверт. Я извлек его наружу и, чтобы как следует рассмотреть, поднес к боковому стеклу.

В тот же момент сердце у меня ёкнуло.

На большом желтом конверте красовалась белая наклейка с моим именем. Судя по всему, внутри лежала книга.

12

Весь оставшийся путь до отеля я провел как в тумане. Может, перед тем как пройти к стойке администратора, я что-то и говорил водителю, может — нет, не знаю. Запомнилось лишь одно: хотя я и поднимался в лифте на свой этаж, мне все время казалось, будто я куда-то падаю.

По мере того как я преодолевал по коридору гостиницы последние остающиеся до номера метры, конверт становился все тяжелее и тяжелее. Войдя внутрь, я запер за собой дверь и швырнул пакет с почтой на журнальный столик. К счастью, Фердинан позаботился о том, чтобы возобновить запас спиртного в мини-баре. Налив себе двойную порцию виски, я опустился в кресло, стоящее перед столиком. Конверт оказался точной копией того, что я получил ранее, — желтый, снабженный белой наклейкой с напечатанным на ней моим именем. Единственной разницей было то, что на этот раз на нем был указан еще и адрес издательства.

Не отрывая взгляда от конверта, я отхлебнул из стакана. Все говорило о том, что отправил его тот же самый человек, что прислал мне фотографию Моны Вайс, однако наверняка это можно было бы утверждать лишь после вскрытия конверта. Я отставил стакан. Когда я потянулся за самым, как я предполагал, худшим в моей жизни посланием, руки мои дрожали. Крутя конверт и так и сяк, я внимательно его рассматривал, однако ничего нового не обнаружил. Тогда, соблюдая глубочайшую осторожность, я начал его раскрывать. Когда отверстие стало достаточным, я положил конверт на колени и засунул руку внутрь. Нащупав там книгу, я вынул ее.

Это был экземпляр романа «Что посеешь». Книгу я написал пять лет назад, и совершенное в ней убийство происходило как раз в том самом отеле, где я находился в настоящий момент.

Я положил роман поверх почты. Во рту у меня внезапно пересохло, я потянулся за своим стаканом и сделал изрядный глоток.

На форзаце было изображение одной из улиц ночного Копенгагена. Какой именно — определить сложно, однако сразу было видно, что далеко не самой изысканной. Погруженные во мрак подъезды и серые фасады домов в сочетании с яркими неоновыми огнями рекламы и булыжными мостовыми создавали мрачную атмосферу и являлись прекрасной прелюдией к событиям, описываемым в книге.

На долю Сильке Кнудсен, проститутки с Вестербро, убийцы и главной героини романа, за всю ее нелегкую жизнь выпадало великое множество разного рода приключений и испытаний. И вот однажды она решает отомстить всем своим обидчикам. Грубые клиенты на собственной шкуре испытывают все издевательства и унижения, которым они подвергали девушек, альфонсы умирают долго и мучительно, вспоминая каждую крону, которую они отняли у своих безропотных подопечных, а самый отталкивающий персонаж книги — насквозь коррумпированный комиссар уголовной полиции — находит смерть в снятом на чужое имя гостиничном номере. Получает по заслугам и одна из коллег Сильке по ремеслу, которая присвоила себе деньги, заработанные ими обоими, когда они вдвоем обслуживали одного из клиентов. Героиня подстраивает ее групповое изнасилование, и когда жертва — связанная, избитая и измученная — оказывается брошенной своими истязателями в холодном складском помещении в Южном порту, мстительница убивает ее, вкалывая лошадиную дозу героина. Это убийство, происходящее в самом начале книги, является причиной того, что живущая в Ютландии[26] сестра убитой, Анника, отправляется в Копенгаген, чтобы расследовать обстоятельства ее гибели. Сталкиваясь с постоянным противодействием со стороны не самых приятных типов из окружения покойной, Аннике в результате все же удается успешно провести расследование. В этом ей немало помогает собственный профессиональный опыт адвоката, а также содействие юного инспектора полиции, которого она совращает. Заключительная сцена встречи двух женщин происходит в некоем отеле в Вестэнде. Они преследуют друг друга, бегая по верхним этажам здания, в то время как нижние этажи охвачены пламенем. В конце концов Сильке — разумеется, не без помощи Анники — срывается с крыши шестиэтажной гостиницы и разбивается о тротуар прямо перед главным входом. Анника, казалось бы, должна быть довольна, ибо добилась своей цели — отомстила за сестру. Но вместе с тем она ощущает, что в процессе осуществления своей мести сама едва не превратилась в проститутку: она не испытывает ровным счетом никаких чувств по отношению к совращенному ею влюбленному полицейскому и вынуждена расплачиваться за добытые сведения, оказывая юридическую помощь всякому отребью. Будущее Анники читателю так до конца и не ясно: либо она возвращается к себе домой в Ютландию, либо, оставшись в Копенгагене, пополняет собой ряды столичных жриц любви.