Через мой труп - Миккель Биркегор

Именно общий интерес к литературе свел в свое время моих родителей. Они встретились на вечере поэзии, проходившем в студенческом общежитии Королевского дома[24] в самом центре Копенгагена. Оба в ту пору были еще совсем юными студентами, и со стороны матери выбор, сделанный ею в пользу моего отца, явился своего рода вызовом ее собственной семье. Родные Ханны были совсем не в восторге от Нильса. Они-то надеялись, что их дочь встретит какого-нибудь врача или профессора, их интеллектуального единомышленника, с которым было бы о чем поговорить за обеденным столом. Нильс же был в своей семье первым, кто пошел дальше общеобразовательной школы, и потребовалось несколько лет, прежде чем родня жены решилась наконец-то его принять. Этому способствовали, разумеется, и его познания в области литературы, однако — и это стало решающим — прежде всего, то обстоятельство, что он подарил им внука.

Литературные пристрастия моих родителей на мои книги не распространялись. Когда выходил очередной роман, я всегда отсылал им экземпляр с посвящением, но обычно родители его даже не открывали. «Это чтение не для нас», — наверняка ответили бы они, если бы я оказался настолько глуп, чтобы спросить, понравилось ли им. Разумеется, первые несколько книг они еще пытались прочесть, однако иных комментариев, кроме: «Вероятно, мы слишком стары для всего этого», я так никогда от них и не услышал. Может, конечно, отчасти так оно и было, но мне представляется, что они скорее никак не желали смириться с мыслью о том, что у меня так до сих пор и нет настоящей работы. Поскольку оказалось, что две мои дебютные книги имеют, мягко говоря, довольно холодный прием, родители наверняка понадеялись, что я сдамся. Это привело к ряду стычек между нами, кульминацией которых стал полный разрыв отношений, случившийся как-то вечером спустя несколько месяцев после свадьбы, когда мы с Линой были у них в гостях. Они в очередной раз заговорили о том, что мне следует сменить род занятий. Я разозлился и ушел, хлопнув дверью, прервав тем самым любые контакты на довольно длительный срок, несмотря на посреднические усилия Лины, старавшейся нас примирить. Если бы она не забеременела и не настояла на восстановлении отношений с родителями ради будущего ребенка, я бы, наверное, так никогда их больше и не увидел.

В Вальбю я отправился на такси. Дело шло к вечеру, однако солнце все еще светило так ярко, что водитель вынужден был надеть темные очки. Обычно я всегда сажусь сзади, тем самым давая понять, что не склонен вести беседу. Однако на этот раз водитель попался явно непонятливый — он без умолку трещал о разных глупостях: о погоде, спортивных новостях и последних газетных заголовках. Хоть говорить мне практически и не приходилось — он прекрасно справлялся в одиночку, — я все же чувствовал легкое раздражение.

Поэтому, когда я прибыл наконец к родительскому дому в пригороде Копенгагена, настроение у меня уже было испорчено. Не улучшала его и перспектива провести вечер наедине с Ханной и Нильсом. Чаевых от меня водитель так и не дождался.

Мать с порога огорошила меня невероятно радушным приемом, а Нильс сунул в руку бокал с невероятно сухим мартини еще до того, как я успел снять куртку. С годами они очень постарели. Ханна стала совсем седой, вокруг глаз проступила густая сеть морщинок, кожа лица заметно обвисла. Лысина отца еще больше увеличилась. Сохранилось лишь несколько сантиметров волос, обрамлявших ее со стороны висков и затылка, но, в общем-то, это ему даже шло. Внезапно мне пришло в голову, что им совсем уже недолго осталось, и я твердо решил, что сегодня вечером все у нас будет хорошо.

Как выяснилось, их хорошее настроение объяснялось тем, что они заказали наконец тур в Таиланд, о котором уже давно мечтали. Целых шесть недель в декабре-январе с прогулками на лодках и яхтах, посещениями храмов и катанием на слонах. После выхода на пенсию большую часть своих денег они тратили на разнообразные путешествия. Теперь они наяву переживали то, что им уже довелось много раз представлять себе, читая любимые книги, и я был рад, что у них появилась возможность увидеть мир вживую, без радужных очков.

Самым щекотливым моментом во время всех моих последних визитов к родителям было то обстоятельство, что они по-прежнему поддерживали контакты с Линой и внучками — моими дочерьми. Вид их новых фотографий на стене каждый раз являлся для меня легкой неожиданностью. Разумеется, их жизнь, так же как и моя, продолжалась, однако я порой совсем забывал об этом, так что, когда взгляд мой падал на лица Лины и девочек, меня как будто поражал разряд тока. Просто невероятно, как они менялись год от года. Я словно не узнавал некогда столь близких мне людей. Девочки росли с безумной быстротой, а Лина с возрастом становилась все очаровательнее. На снимках они всегда выглядели такими счастливыми, что у меня начинало щемить сердце. Иногда вместе с ними на фотографиях присутствовал нынешний муж Лины, Бьорн, и, видя его, я не мог не думать, что девчонки зовут его папой. От этих мыслей мне становилось трудно дышать.

В первые несколько лет после нашего развода мать с отцом старательно прятали эти фотографии перед моим приходом. Однако на стенах были ясно видны места, где они висели. Затем, по-видимому, родители стали забывать об этом, а может, решили, что я уже переборол себя и взял в руки. Возможно, они были правы, и все же, когда я видел снимки, сердце мое начинало тоскливо ныть, и нередко в такие моменты я жалел о том, что все не сложилось иначе.

Вот и сейчас стены украшали новые фотографии, действительно новые, ибо на них было запечатлено лето на даче в Мариелюсте, то есть им было месяца два-три от силы. Одно фото вышло особенно удачным. В середине была Лина, по краям — девочки, все трое были одеты в белые летние платья. Младшая, Матильда, старалась надеть Лине на голову самодельный цветочный венок. Старшая, Вероника, улыбалась прямо в камеру. Она стала совсем взрослой. Сколько ей уже лет? Тринадцать или уже четырнадцать? Улыбкой она в точности копировала мать.

— Хорошие фотографии, — сказал я и сделал глоток из своего бокала.

Ханна хлопотала на кухне, готовя праздничный обед. Нильс сидел в своем любимом кресле.

— Да-а, — немного погодя, откликнулся он, — я купил цифровой аппарат последней модели.

— Как там у них дела? Все в порядке?

— Конечно, — поспешно ответил он. — Все прекрасно.

Я нагнулся к фотографии, стараясь получше рассмотреть какую-то тень на лице Матильды.

— А обо мне они когда-нибудь спрашивают? — будто бы невзначай спросил я.

— Э-э-э… — отец замялся. Было видно, что он изрядно смущен. — Да я, собственно, и не знаю, Франк. Ты лучше у матери спроси. Я с ними на эти темы не разговариваю. Вот если надо им что-то почитать или сыграть в крокет…

Возникла неловкая пауза. Потом я спохватился и задал вопрос о новом фотоаппарате. Нильс с удовольствием подхватил тему и начал рассказывать обо всех фантастических функциях, которыми обладает его новое приобретение. Я же продолжал рассматривать фотографии, благополучно пропустив мимо ушей бо́льшую часть его разглагольствований.

За обедом мы говорили об их предстоящей поездке и о книгах. Родители уже выбрали для себя те выступления и интервью, которые хотели посетить на книжной ярмарке, а также вынашивали планы покупки там разных новейших путеводителей. Коснулись мы и некоторых последних книг, прочитанных нами за прошедший год, а под конец отец разразился довольно длинной саркастической лекцией на тему современных методов преподавания литературы в школах.

Разговоры о книгах, после издания которых в реальном мире не происходило ничего похожего на разного рода насилие и убийства, доставляли мне истинное удовольствие. Гастрономические изыски матери в виде фирменного жаркого из говяжьей грудинки помогли отодвинуть на задний план все тяжкие мысли о невольной причастности к гибели Моны Вайс, а остатки тревоги растворило изрядное количество выпитого за столом прекрасного «Бароло»[25] — второго из объектов капиталовложений моих родителей после их выхода на пенсию. Пара солидных рюмок коньяка к десерту окончательно закрепили успех. В конце обеда все мы были уже слегка пьяны.

По сложившейся в доме традиции отец приступил к исполнению своей почетной обязанности — мытью посуды — занятию, которое, в общем-то, было ему по душе. Родителям никогда и в голову не приходила мысль о покупке посудомоечной машины, причем вовсе не из скупости и не потому, что она была им совсем не нужна. Просто Нильс получал своего рода удовлетворение, самостоятельно споласкивая тарелки.

Мы же с Ханной настолько объелись, что продолжали смаковать остатки коньяка, не в силах подняться из-за стола. В конце концов мы обсудили все известные нам новые книги, и в беседе возникла пауза.